Теодор молчал, гладя ее по голове. Где-то далеко, на болотах, кричала птица — низко, отчаянно, горько.

— Пани Эльжбета, — соседка заглянула в маленькую, чистую, беленую комнату, увешанную венками из засушенных трав. Лиза оторвалась от теста, что она замешивала, и вытерла руки салфеткой.

— Что, пани Ядвига? — улыбнулась девушка.

— Пойдемте, рыбы купим, там, на базар целый воз приехал, свежая, только из реки утром, — предложила пани Ядвига. «Можно карпа в уксусе сделать, я вам покажу, как».

Девушка накинула на голову вышитый платочек и, сев на лавку, охнула: «Уже и сапожки сама не могу надеть, пани Ядвига».

— Давайте, помогу, — предложила женщина, и, опустившись на колени, лукаво сказала: «Так пусть муж вам надевает».

— Он надевает, — Эльжбета встала и потянулась. «Только вот он на своей стройке от рассвета до заката».

— Вы руки-то выше головы не поднимайте, белье не вешайте, — сердито сказала старшая женщина, когда они уже вышли на двор. Курицы, квохча, разбежались в стороны, и девушка бросила им горсть зерна из деревянной миски. «А то, — продолжила соседка, — упаси Господи, ребеночек в пуповине запутается. Когда рожать-то вам? — она посмотрела на большой живот Лизы.

— Да в конце месяца вроде, — Лиза вздохнула и, опустив голову, тихо сказала: «Боюсь я, вдруг, что не так будет»

— Все будет хорошо, — уверила ее Ядвига. «С первыми все боятся, а потом уж, — она махнула рукой, — как пойдут детки каждый год, если на то будет Господня воля, так и думать о страхах забудете».

Зазвонил колокол старого, деревянного костела и обе женщины перекрестились.

— Красивый костел-то ваш муж построил, — вздохнула пани Ядвига. «Сразу видно — дар Божий у пана Теодора».

— Он помогал только, — Лиза покраснела. «Это больше пан Джованни возводил, а муж мой — он замками занимался, здесь и в Мире. Сейчас вот синагогу достроит, и опять в Мир уедет, до зимы».

— Выгнать бы этих жидов отсюда, — зло сказала пани Ядвига. «На земле они не работают, только деньги в рост дают, да прибыли считают. Пусть убираются обратно в свою Германию, откуда пришли».

Лиза оглядела гомонящий базар и примирительно сказала: «Ну, зачем вы так, пани Ядвига?

Они ведь вон — и обувь шьют, — она подняла ногу в изящном сафьяновом сапожке, и шорники, и торговлей занимаются».

— А вы зайдите в корчму, — посоветовала пани Ядвига, — посмотрите, как там этот Гирш-Лейб наших мужей спаивает. Вам-то хорошо, пан Теодор хоть и пьет, но меру знает, а мой Ян — как на стройке деньги выдают, так сразу туда. А что скажешь — кулака попробуешь».

— Ну, — Лиза стала выбирать свежую, еще пахнущую водой рыбу, — кто напиться хочет, пани Ядвига, так он и без евреев водки найдет.

— Они Христа распяли! — нарочито громко проговорила Ядвига и подтолкнула Лизу локтем.

Высокая, очень красивая, заметно, беременная, девушка, что стояла с той стороны воза, опустила прозрачные серые глаза и пробормотала рыбаку: «Вот, этих щук дайте, пожалуйста».

Лиза посмотрела на нежный румянец, играющий на белых, как мрамор щеках, жены городского раввина и ласково попросила: «Пани Мирьям, а научите меня готовить щуку, по-вашему, говорят, очень вкусно?».

Та наклонила изящную голову, в темном, замотанном тюрбаном платке, и пробормотала:

«Да приходите, когда вам удобно, пани Эльжбета, я всегда дома».

Ядвига только поджала губы и принялась расплачиваться.

— А хорошо у нас все-таки, — сказала Лиза, когда они уже шли домой. «Городок хоть и маленький, но все равно — хорошо!»

Она обвела глазами зеленую равнину, мягкие очертания замкового холма, блестящее под солнцем озеро, и вздохнула, погладив живот: «И не окунуться даже, такая жара, так прохлады хочется».

— А вы, как готовить начнем, опустите ноги в ведро с водой колодезной, я принесу, — предложила Ядвига. «Отекают они у вас?».

— Да, — Лиза помолчала, — к вечеру еще ничего, а по утрам — очень сильно. «И красные полоски на животе появились, давно уже».

— Кожа растягивается, — покачала головой соседка. «Вы хоть маслом льняным мажьте, может, и пройдут».

Лиза помолчала, и, тряхнув головой, сказала: «Ну вот, а следующим годом, как замки строить закончат, мы с мужем и в Италию двинемся. Дитя к тому времени уже постарше станет, легче ехать будет».

— Кого муж хочет-то? — подтолкнула ее пани Ядвига, когда они уже заходили во двор.

— Девочку, — нежно ответила Лиза.

Мирьям разогнулась и, выжимая тряпку, оглядела маленькую, срубленную из дерева микву.

Дождевая вода в крохотном бассейне легко, едва заметно колыхалась. Пол влажно блестел, на деревянной скамье было выложено мыло, мочалка, гребень и ножницы.

Она потянулась за кресалом и подожгла дрова в печи — пора было греть воду.

Девушка опустилась на пол, и, глядя в огонь, вспомнила тот вьюжный, зимний вечер, когда она стояла здесь же, вытирая голову. Свекровь, что наблюдала за ее окунанием, уже ушла домой, а Мирьям, нагнувшись, расчесывала влажные волосы. Почувствовал ударивший по босым ногам морозный воздух, она, даже не думая, распрямилась и тут же ахнула, выпустив гребень из рук.

— Мне сказали, тут никого не будет, — пробормотал он, стоя на пороге, заполняя собой все вокруг. На рыжих волосах блестели снежинки. «Мне надо посмотреть, для нового здания…, Простите, пожалуйста».

Она, все еще глядя в голубые, с золотыми искорками глаза, попыталась что-то сказать, но голос оставил ее, и Мирьям, в панике схватив первое, что попалось под руку — платье, стала его натягивать, даже не расстегнув.

— Позвольте, я помогу, — вдруг сказал он. «Меня зовут пан Теодор».

— Я знаю, — прошептала девушка, вспомнив про обожженный черепок, что был надежно спрятан в ее сундучке.

— Откуда? — его руки — большие, она никогда не видела таких больших рук, — стали расстегивать пуговицы.

— Я сделала амулет с вашим именем, — вдруг проговорила Мирьям, откинув голову, чувствуя, как волосы щекочут поясницу. «Чтобы вы меня полюбили».

— Вы хорошо делаете амулеты, — вздохнул мужчина и сказал, глядя в серые, будто осеннее небо, глаза: «Я ждал, пока вы тут останетесь одни, пани Мирьям».

— Вы знаете, как меня зовут, — она остановила его пальцы.

— Знаю, — ответил Теодор и поцеловал ее.

Она не помнила, что было дальше — только потом, когда она лежала влажной головой на его плече, тяжело дыша, Теодор тихо сказал, проведя губами по ее щеке: «У тебя даже слезы сладкие, Мирьям».

— Это от счастья, — шепнула она. «Завтра? Где?»

— Ты можешь прийти в лес? — мужчина сел и, устроив ее у себя на коленях, стал заплетать косу — аккуратно, ласково. Каждый раз, когда он касался пальцами ее нежной спины, Мирьям вздрагивала от желания.

Девушка кивнула. «Там есть заброшенная изба, — сказал Теодор. «Я буду раньше, разожгу костер».

— Мне надо идти, — Мирьям сжала зубы. «Завтра».

Она поднялась и Теодор, тоже встав, прижал ее к себе: «Ты ведь знаешь, у меня есть жена», — вдруг сказал он.

— Мне все равно, — ответила Мирьям, и, быстро одевшись, вышла. На дворе никого не было.

Она посмотрела на звездное небо, — где-то вдалеке выла собака, — и, набрав в ладони снега из сугроба, окунула туда пылающее лицо.

Ночью она лежала, подняв до пояса рубашку, отвечая на поцелуи мужа, обнимая его, слушая скрип кровати, вспоминая то, что Теодор шептал ей там, на деревянном полу, накрыв ее своим телом. Только когда муж, вымыв руки, вернулся на свою постель, девушка, повернувшись на бок, стала думать о том, что будет завтра.

В следующем месяце она ждала пятен крови на рубашке — но так и не дождалась.

В дверь миквы тихонько постучали, и, Мирьям, поднявшись, заставив себя улыбнуться, впустила первую посетительницу.

Николай Радзивилл потрепал по шелковистой голове охотничью собаку и, поднявшись, распахнул окно кабинета. Внизу, в замковом дворе, скрипел ворот, был слышен звук кайла, разбивающего камень, пахло штукатуркой и краской.