Она еще раз зевнула, перекрестив рот, и сняла кошку с кровати. Та мягко спрыгнула на пол и вдруг, подняв хвост, выгнув спину, зашипела.

— Мышку чуешь? — рассмеялась Ирина. «Тут их много, за стенами живут. Ну, иди, поймай себе чего».

Кошка вцепилась когтями в ковер, прижав уши к голове, оскалив длинные, острые клыки. «Ну чего ты? — ласково сказала Ирина, и, наклонившись, чтобы погладить кошку, замерла — в низкую, расписанную дверь постучали.

— Кто там? — сглотнув, перекрестившись, спросила Ирина.

— Открой, — раздался голос свекра, — из Новгорода гонец приехал.

— Господи спаси и сохрани, — испуганно сказала Годунова, и подняла засов.

Иван Васильевич, наклонив голову, шагнул через порог. Он был в домашней, просторной, бархатной ферязи, аккуратно расчесанная борода обрамляла суровое, неулыбчивое лицо.

— С царевичем что? — голубые, большие глаза Ирины вдруг заморгали. «Али с Борисом Федоровичем?». Она, не думая, не понимая, что делает, потянула к себе лежавший на сундуке опашень.

— С царевичем все хорошо, — спокойно сказал государь. «Тако же и с братом твоим». Большая, горячая, жесткая рука государя взяла у Ирины опашень, и бросила его на пол.

— Нет, нет, — умоляюще забормотала Ирина. «Нет, государь, сие грех великий..»

— В инокини захотела? — Иван Васильевич одним движением разорвал льняную рубашку Ирины и положил руки на ее высокую, большую грудь.

Она вдруг вспомнила, как пришла к жене умирающего царевича Ивана. За стенами дворца стояла холодная, промозглая, ноябрьская ночь, в палатах пахло кровью и страхом, свечи бросали тени на перевязанную уже промокшими тряпками голову царевича. Он дергался, руки, и ноги его тряслись, изо рта текла слюна, глаза закатились так далеко, что была видна только тонкая, мутная полоска. Рот свела судорога, из ушей капала какая-то белесая, тягучая жидкость.

Царь стоял у ложа сына, опираясь на посох, бесстрастно наблюдая за лекарем, что менял повязку. Висок был разворочен, из раны торчали кости, и, замерев, Ирина уловила легкое движение губ царевича. «Убейте», — послышалось ей.

Она выбежала из палат, рыдая, и открыла дверь горницы, где лежала Елена. Та корчилась на ложе, пытаясь удержать между ногами окровавленную сорочку. На полу стоял прикрытый холстом таз. «Больно, — прорыдала Елена, — больно как!»

Это мальчик был, мальчик! — закричала она, искривив рот, показывая на тазик, — возьми, да и посмотри, знай, что ждет тебя!»

— А ну тихо, — властно сказал Иван Васильевич, встав на пороге. «Вон отсюда, — обернулся он к Ирине, что подняв холст, с ужасом вглядывалась в синеватое, с вершок, изломанное тельце, что плавало в черной, пахнущей смертью крови. «Вон, я сказал! — крикнул Иван Васильевич, и Годунова выбежала, не оглядываясь, услышав только, как скрежещет замок в двери.

— Он Елену силой взял, как она непраздна была, — равнодушно подумала Ирина, опустив голову, смотря на то, как свекор гладит ее грудь. «А как царевич Иван к ней в палаты зашел, и увидел их на ложе — он сына своего убил. Как тот умер — на следующий день Елену постригли, она и на ногах-то стоять еще не могла, ее двое держали в церкви. Инокиня Леонида она теперь».

— Ляг, — велел ей Иван Васильевич, раздеваясь. Ирина, сбросив разорванную рубашку, легла на спину. Почувствовав его тяжесть, девушка отвернула голову, и опустила веки, но сильные пальцы свекра схватили ее за подбородок. «На меня смотри», — велел он. В желто-зеленых глазах отразился смех.

— Да уж получше твоего мужа буду, — расхохотался Иван Васильевич, почувствовав, как прерывисто дышит девушка. «Ты и не пробовала такого, ну дак попробуешь теперь — вдоволь. Буду к тебе приходить, пока не понесешь — каждый день. Ноги шире раздвинь!»

Ирина повиновалась, и, застонав, раскинув руки, вцепившись в шелковые подушки, услышала голос свекра: «Будет у Федьки наследник, будет!»

Белая кошка, было, попыталась устроиться на трясущейся кровати, но, недовольно мяукнув, спрыгнула на пол, исчезнув в кромешной тьме зимней ночи.

Марья Федоровна, улыбнувшись, посадила себе на колени двойняшек и откинулась на спинку саней. Зимняя дорога была накатанной, тройка шла резво, охрана, что сопровождала государыню, ехала сзади.

— Хорошо-то как, — мечтательно сказала девушка, прижимая к себе детей. «И пахнут-то как сладко, — она поцеловала Парашу в румяную от мороза щечку.

— А вот свое дитя принесете, — улыбнулась Марфа, что сидела напротив, — к груди его приложите, дак и поймете — лучше этого нет ничего.

Марья Федоровна перекрестилась и сказала: «На то воля божья».

— Есть тут у нас место одно, — медленно проговорила боярыня Воронцова, — в старые времена там пустынник жил, отче святый. Скит его и по сей день стоит, это в самой глубине леса, есть там озеро дальнее. На сем озере — остров, на нем отшельник тот и спасался во славу господа нашего Иисуса. Говорят, молитва в том скиту Господу угодна, и коя женщина там помолится — то понесет.

— Ой, сходить бы, Марфа Федоровна — страстно сказала государыня. «Уж я и у Троицы молилась, и в монастыре Саввино-Сторожевском, и милостыню раздавала, а все одно — она погрустнела и погладила по голове мирно дремавшую Марью.

— Да не знаю, матушка, — Марфа задумалась, — дорога туда лесная, на санях не проедешь, даже и конь не пройдет, пешком надо. Тут у нас места глухие, конечно, опасаться некого, а все равно — куда ж вам ногами-то ходить, царице московской?

— Я пройду, — горячо сказала Марья Федоровна, — пройду, боярыня. Вы только покажите мне, где это!

— Покажу, конечно, — ласково ответила женщина, глядя на залитый солнцем, снежный простор вокруг них. «Сейчас детей отвезем на реку, пущай их с горок катаются, охрану с ними оставим, а сами пойдем».

— Спасибо вам, — девушка вдруг высунула руку из меховой полости и пожала маленькие, теплые пальцы Воронцовой.

— Вон, Марья Федоровна, видите — Марфа показала на виднеющийся вдали, заснеженный остров, — там и скит стоит. Лед тут крепкий, зима суровая была, вы идите, а я тут постою, подожду вас.

— А не замерзнете? — спросила девушка, отряхивая снег с подола драгоценной, отороченной горностаем шубы.

— У меня кровь горячая, — улыбнулась Воронцова. «Идите, идите, государыня, за меня не беспокойтесь».

Она посмотрела на тонкую, стройную фигуру девушки, и вдруг вспомнила белый песок, что набился в ее шелковые туфли, и ласковые руки Пети. «Надо будет, как Петька вернется, съездить сюда, — вдруг подумала Марфа, — вспомнить былое». Она усмехнулась про себя и прислушалась — в лесу ухал филин.

Марфа приставила руки ко рту и закрякала уткой. Из-за деревьев выступил человек — в невидном армяке, и заячьей шапке.

— Наши там, в лесу, боярыня — указал он себе за спину. «Мы на дороге людей поставили, вдруг еще кому придет в голову сюда прогуляться. Так что следим, как положено, с атаманом все в порядке будет. Давайте я вам костер разожгу, а то долго ждать придется».

Марфа посмотрела остров — Марья Федоровна уже исчезла в сторожке. «Ну, давайте, — вздохнула она. «Чует мое сердце — до заката я тут останусь».

Тяжелая дверь с усилием открылась, и Марья переступила обледеневший порог. Внутри было неожиданно тепло — в сложенном из озерных валунов очаге горел огонь. Она посмотрела на низкое, застеленное шкурами ложе, и, попятившись, пробормотала: «Что такое…»

— Марья, — услышала она голос, который уже и не чаяла услышать на этой земле. «Марья, счастье мое…»

— Нет… — забормотала девушка, отвернувшись, толкая дверь. «Нет, нет, не надо…, Нет!»

Матвей взял ее за плечи и резко встряхнул. «Марья, — сказал он, — это я!».

— Я не могу, — она, сдерживая слезы, опустила голову. «Не трогайте меня, Матвей Федорович.

Кто я теперь, после… — она брезгливо поморщилась и не договорила… «Разве пара я вам?»

Матвей снял с нее меховую шапочку и медленно, ласково стал расплетать уложенные на затылке косы.

— Ты моя любовь, — сказал он, глядя в серые глаза, где играли отсветы огня. «Мне все равно, Марья. Ты как была счастьем моим, единственным, так и останешься — до конца дней моих.