— А ну на кухню быстро, — сурово сказал Ворон. «Не покормишь — сама потом жалеть будешь».

Она принесла рагу из баранины с капустой в глиняном горшке, кровяной колбасы, и свежего, только из печи хлеба.

— Вот теперь другое дело, — Степан посадил ее обратно на колени. «И сама бери ложку, — болтаешься по горам, проголодалась, небось».

Познакомиться с ней было легко — у английского капитана, пришедшего в Берген на торговом барке, были рекомендательные письма к ее родственнику, наместнику датского короля в провинции.

— Моя кузина, Анна Трондсен, — сказал тот, подводя к ней Степана перед обедом. Маленькая, словно ребенок, стройная женщина — в простом, закрытом темном платье, с таким же скромным передником, присела и вскинула глаза. Они были синие, огромные, в неожиданно черных, длинных ресницах.

За трапезой говорили о политике — сюда, в дальний угол Европы, новости доходили медленно, норвежцы и датчане были больше обеспокоены своей враждой со шведами и Ливонской войной, которая все не затухала.

Анна больше слушала, а когда говорила — то голос у нее был звонкий и решительный, и видно было, что она привыкла к тому, чтобы ей подчинялись.

— Надолго вы здесь? — спросила она Степана, когда он налил ей вина.

— Зависит от погрузки. Пока сушеную рыбу с севера вашего привезут, еще месяц пройдет, так, что придется мне посидеть в Бергене, — ответил он. «Слышал я, что у вас тут в округе красиво».

— Да, — ответила она, — в Хардангер-фьорде много водопадов, да и горы там высокие, зимой только на лодке можно пробраться в тамошние места. У меня там имение есть, за перевалом.

— Не замерзают ваши заливы? — он удивился, вспомнив скованные льдом реки на Ньюфаундленде.

— Тут же море теплое, да и фьорды не глубокие, мы под них на веслах ходим. Хотите, прокачу вас, я как раз в имение собираюсь. Раз уж вам нечего делать, — ехидно заметила норвежка.

— Ну прокатите, — испытующе посмотрел на нее Ворон.

Она гребла быстро и ловко. Вокруг, окружая зеркальную воду фьорда, поднимались горы — листва с деревьев уже почти облетела, черная зелень елей карабкалась вверх по склонам, рыжий мох покрывал серые, острые скалы.

«Хорошо тут как», — вдруг подумал Степан. «Тихо, спокойно». Анна раскраснелась, на потный лоб из-под шерстяного, темного чепца упала прядка светлых волос.

— Дайте-ка, — сказал Степан грубовато. «Я уж вижу, что с лодкой вы умеете управляться».

— И не только с лодкой, — женщина опустила весла и вытерла рукавом плаща пот. Течение медленно несло их вдаль — там был слышен глухой звук водопада.

— А с чем еще? — он посмотрел в синие, будто вода фьорда, глаза. «Куда грести-то?» — спросил Степан.

Она улыбнулась. «Да со многим умею, хозяйство у меня большое, а живу я одна, вот уж, сколько лет — так что приходится и мужскими делами заниматься. А грести вон туда, — она показала на кучку темных строений над обрывом, — то моя усадьба».

Он вытащил лодку на камни и неодобрительно посмотрел вокруг: «Что ж вы так их на берегу оставляете? У вас тут дождливо, зимой — морозно, хоть лодки ваши из хорошего дерева сделаны, но не след их под открытым небом хранить. Сарай надо построить».

— Ну вот и постройте, — она, не поворачиваясь, стала подниматься по тропинке вверх, к домам.

Степан проводил глазами ее прямую, узкую спину, и ехидно крикнул вслед: «Вы хоть покормите меня сначала, хозяйка!»

Сейчас, прижимая Анну к себе, он вдруг улыбнулся.

— Чего хохочешь? — подозрительно спросила она, грея в руках кубок.

— Да вспомнил, как ты в первую ночь меня на сеновал спать услала, — он почувствовал совсем рядом ее тепло и блаженно закрыл глаза. «А мне там зябко было, между прочим. Ты же тут у камина нежилась, дрянная».

— Ничего, — она усмехнулась, — потерпел же.

— Да уж так потерпел, что потом, как в горы поехали, сама помнишь, что было, — он взял у Анны кубок и отпил.

— У тебя свое есть! — возмутилась женщина.

— Из твоего вкуснее, — шепнул Степан. «У тебя вообще все вкуснее, elskede».

Анна покраснела. «Надо же, запомнил».

— Как не запомнить, когда ты мне это каждую ночь шепчешь, — он провел губами по белой шее и сказал: «От тебя дымом пахнет, как тогда. Пошли в постель, elskede, хватит меня дразнить».

— Я не дразнила, — независимо сказала Анна, слезая с его колен.

— Куда? — Степан ухватил ее за талию. Корсетов тут не носили, и под грубоватой шерстью платья он почувствовал ее всю, — маленькую, гладкую, горячую.

— В постель, куда? Сам же сказал, — удивилась она.

— Вот, — он медленно стянул с нее платье, — вот теперь, Анна, я вижу, поняла ты, кто тут главный. Молодец.

— Это пока я сверху не окажусь, — тихо проговорила она и рассмеялась.

Внизу, на плоскогорье, было пестро от овец. «Это все ваше, что ли, хозяйка?», — обернулся к ней Степан.

— Я вам не хозяйка, — внезапно, заалев, пробормотала женщина.

— Отчего же? — он развел огонь в сложенном из грубых камней очаге. «Кормите, поите, крышу над головой дали, хоть и прохудившуюся, — увидев, как Анна хочет что-то сказать, Ворон прервал ее: «Да поправлю я ее, поправлю. Так что как есть, — он хмыкнул, — хозяйка».

Анна, ничего не сказав на это, вынесла из сарая копченую баранью голову, и, набрав в медный котел воды, поставила его на огонь.

Когда голова сварилась, она отрезала уши, и, ножом вынув глаза, протянула их Степану.

«Самое вкусное, надо быстро есть, пока не остыло», — она опять покраснела и потянулась за флягой. «Аквавит наш пробовали?»

— Пробовал, — он глотнул пахнущую тмином, обжигающую жидкость, и вдруг подумал, что ему тут нравится — заходящее, уже холодное солнце бросало багровые отсветы на каменные стены сарая, пламя костра играло в глазах женщины напротив. Облизав пальцы, она сказала: «Не обижаетесь, что я вас украла, капитан? Или вам в город надо?»

— Было б надо, — он протянул руку над огнем, и убрал белокурый локон с ее лба, — я бы сказал, Анна.

— Осторожней, обожжешься, — ответила она тихо.

— Уже, — он посмотрел на занявшийся рукав, и, усмехнувшись, сбросил рубашку. «Новую мне сошьешь».

— Ночи тут не жаркие, — медленно сказала женщина, и приподняла полу плаща. «Иди сюда».

Оказавшись рядом с ней, Степан поежился, — начал задувать злой, северный ветерок, и шепнул ей на ухо: «У тебя в сарае сено припасено, хозяйка? А то ведь я к нему уже привык».

— Лежи, — сказал ей Степан, когда она зашевелилась, и попыталась устроиться к нему под бок.

«Скачешь, как блоха, дай поласкать тебя вволю. Лежи тихо».

Он погладил белокурые, — ровно лен, — волосы, что рассыпались по его груди, и внезапно подумал, что вот — лежать бы так со сладкой, своей женщиной, ходить в море — недалеко и ненадолго, смотреть, как растут дети, — что еще надо-то? «Денег, — он усмехнулся, — да и так уже, внукам моим хватит. Куда еще-то? Да и на что их тут тратить, все свое. Вон, даже рубашку мне сшила, как и обещала».

— Повернись, — сказала Анна тогда озабоченно. «Не жмет нигде?»

— Нет вроде, — он потянулся и закинул руки за голову. «Хорошо».

— Ну и высокий же ты, — изумленно проговорила женщина. «И большой какой — ровно медведь».

— Каждый вечер со мной в кровать ложишься, — Степан посмотрел сверху на ее прикрытые чепцом косы. «Пора бы и привыкнуть уже, Анна».

Она вдруг взяла его жесткую ладонь и погладила, — нежно. «И руки у тебя — я вся в них помещаюсь».

— Так и надо, — ласково сказал Степан, и, нагнувшись, поцеловал ее. «Кто тебя еще так обнимет, как я, Анна?»

— Да никто, Стефан, — она, поднявшись на цыпочки, закинула руки ему на шею. «Да не тянись ты», — он сел на лавку и устроил ее на коленях — удобно. «А медведи тут у вас есть в горах?».

— Да как не быть, — она поболтала ногами, скинула домашние туфли, и серьезно сказала: «Ты куда руки свои тянешь, день на дворе!».

— Зимой надо будет поохотиться, — Анна почувствовала, как шерстяной чулок будто сам скатывается с ноги. «Ты что, до зимы тут сидеть собрался?», — удивленно спросила она. «А корабль твой как же?»