- Персты рук твоих тонкостны, очи твои молниеносны, и кидаешься ты на врагов аки лев…, - старуха поджала губы:
- Святая мученица Феодосия, в иночестве Феодора, заморила себя голодом, в земляной тюрьме, однако в своей вере тверда, осталась, а вы…, - бабка прошагала к столу красного дерева. Не успел пристав опомниться, как бабка плюнула в его чашку с чаем, гарднеровского фарфора. Тесть и теща потом долго извинялись. Пристав забыл об этом, тем более, старуха давно умерла, но помнил слова тестя: «Это протопоп Аввакум написал, о мученице…, купец покраснел, - то есть о раскольнице Морозовой».
- Очи твои молниеносны..., - пробормотал пристав, смотря на дверь. У мещанки Вороновой были изящные, тонкие пальцы, без единого кольца.
- Она похожа, похожа…, Аки лев, - хмыкнул пристав и отчего-то поежился. Июньский день был теплым, однако на него пахнуло холодом.
Мещанка Воронова, действительно, остановилась в Рогожской слободе. В первый день, потолкавшись на кладбище, она познакомилась с теми, кто был ей нужен. Тайные монахини держали здесь подпольную, обитель. Мирян туда принимали, на послушание. Марфа Федоровна сказала игуменье, что еще не решила, воздеть ей ангельский чин, или нет. Пожилая женщина покачала головой:
- Чего раздумывать, голубушка? Сие дело богоугодное, сами знаете. Вы вдова, детками вас Господь не одарил…, Самое время прийти к Иисусу, отринуть мир суетный…, - Воронова и другие женщины, пришедшие в Москву по обету, на богомолье, спали в маленькой комнатушке, на нарах. Монастырь помещался в подвале старого, крепкого купеческого дома. Наверху никто не жил.
- Это благодетеля особняк, - коротко сказала игуменья Марте, - раба Божьего Григория. Мы за него молимся, и ты тоже будешь.
Здесь были и совсем, беспаспортные женщины, странницы, из беспоповского согласия бегунов, отрицавших все знаки власти антихристовой, от паспортов до денег. Вместо документов у них имелись самодельные бумаги с надписью: «Господь защититель живота моего: кого страшуся?». Игуменья Агния объяснила Марте, что все иконы в монастырской моленной правильные, написанные до времен никонианских, никогда не попадавшие в руки гонителей веры. Марта, в Лондоне, много читала о расколе. Она знала, что старообрядцы других образов не признают.
- Некоторые на восток молятся, как евреи, - она шла вслед за медленно едущим ландо, не упуская из вида каштановую голову молодого человека, - а некоторые и вообще на лучину. Остальное, мол, запятнано Антихристом.
В первый день после устройства в монастырь, мещанка Воронова побывала на Рязанском вокзале. Она забрала из камеры хранения старомодный, потертый, большой саквояж. Марта села на конку и доехала до Сандуновских бань, в Неглинном проезде. Из женского отделения второго разряда мещанка вышла в изящном, траурном платье, с капором на голове. Она добралась до Тверского бульвара и углубилась в путаницу узких переулков. Марта быстро нашла объявления о сдающихся комнатах. Бумаги приклеивали прямо к стеклам. Район вокруг Патриаршего пруда был студенческим, дешевым. Летом постояльцы выезжали. Вдова Воронова, за шесть рублей в месяц, сняла чистую каморку, с чаем и сахаром от хозяйки. Женщина объяснила, что приехала устраиваться домашней учительницей в купеческую семью.
Марта скупила все газеты и села работать, с карандашом и блокнотом. Окно было раскрыто в засаженный травой двор. Простая занавеска немного колыхалась под ветром, квохтали куры. Марта добралась по своим документам до Кенигсберга. По договоренности с прусскими коллегами, ее перевели через границу империи. В Москву Марта приехала через Рязань, получив тамошний штамп о полицейской регистрации. Это было безопасней. После Пасхи сын, с миссией Гриффина, отплыл из Лондона в Бомбей. Марта провожала его в порту:
- Следующим годом увидимся, милый.
Петя наклонил рыжую голову и поцеловал ей руку: «Ты осторожней, мамочка». Марта весело ответила:
- То же самое, я могу и тебе сказать, сын Ахмар-хана. Икону не теряй, клинок тоже, - она долго махала рукой пакетботу. Марта повернулась к дочери: «Ты, моя милая, будешь на попечении тети Полины».
Перед отъездом в Гамбург Марта сидела с Полиной в библиотеке особняка Кроу. Дом перестроили, от подвалов до крыши, Марта оставила в будущем кабинете сына семейные картины, но полностью переделала столовую, и сад. Вдовствующая герцогиня кивнула:
- Это правильно, милая. Спасибо тебе, - она взяла руку Марты. Женщина смотрели на нежный, весенний закат в окне. После смерти жены, свекор настоял на переезде в Лондон. Мартин, на девятом десятке, каждый день ходил в контору, хотя Марта запретила ему ездить на подземной железной дороге:
- По утрам давка, дядя Мартин. У нас есть бронированный экипаж, охрана…, - женщина помолчала, -пользуйтесь ими.
- Не у нас, а у тебя, - пробурчал старик, но спорить не стал. В Ньюкасле, на заводах, где старший сын провел зиму, все было в порядке. Летом свекор ехал, вместе с детьми, на север. С ними собиралась и старшая вдовствующая герцогиня. Ева заметила:
- Мальчик все равно на континенте будет, - Маленький Джон провожал Марту до Кенигсберга, а потом намеревался провести лето в Берлине, работая с прусскими коллегами, - возьму Джейн и поеду. Грегори нас навестит, - Ева тонко улыбнулась.
Марта сказала Полине, что каноник оставил ей письмо, однако конверт погиб, при взрыве.
- Может быть, - женщина помолчала, - ты Аарону пошлешь весточку, милая. У него Мария рядом, тетя Дина с дядей Исааком, но пусть знает, что мы о нем помним…, - Полина кивнула, синие глаза отчего-то погрустнели. Они с Мартой заговорили о свадьбе. Джейн и Грегори венчались следующим летом, в Банбери.
Сидя в комнате, за чашкой чая и папиросой, Марта прочла в «Московских Ведомостях» о приезде в город особой комиссии Священного Синода и его императорского величества канцелярии, для проверки существующих раскольнических церквей и тайных молелен. Марта об этой комиссии узнала весной. В Лондоне она аккуратно изучала российские газеты. Женщина направилась в Москву именно из-за делегации Синода. Она хотела проследить за коллежским асессором Воронцовым-Вельяминовым. Николай представлял в комиссии Третье Отделение.
- Император здесь будет…, - размышляла Марта, мешая сахар в чае, - наверняка и зять появится…, И он…, - Марта сглотнула, - тоже.
С Полиной они о Максе не говорили. Герцогиня помогала ей складывать багаж. Марта вздохнула, убирая кольт:
- Может случиться, что мне придется…, - она осеклась, увидев, что глаза женщины: «Не может, а должно, - отрезала Полина, - я бы и сама туда поехала».
- Ты будь здесь, - Марта ласково обняла ее, - семью на тебя оставляю.
За дочь Марта была спокойна. Особняки на Ганновер-сквер охранялись круглосуточно. Семья пользовалась только правительственными экипажами.
- Очень надеюсь, - кисло сказала себе Марта, просматривая газету, - что мой зять больше никогда в Лондоне не появится. А если появится…, - она увидела заголовок: «Великий писатель земли русской выступает на открытии памятника Пушкину».
Марта застыла, глядя на черный шрифт: «Двадцать шестого мая, через неделю. Не зря книгу его я взяла, как знала. Встретимся, Федор Михайлович».
Николай Воронцов-Вельяминов, как обычно, в служебных командировках, поселился не в гостинице, а на особой квартире. Такие Третье Отделение содержало в каждом крупном городе. Три комнаты располагались на Пречистенке, по соседству с белокаменным, мощным, златоглавым храмом Христа Спасителя. Николай, сидя с коллегами в Тверской полицейской части, хмыкнул: «Почти полвека его строили. Как Исаакий, в Петербурге». Однако собор еще не освятили. Художники заканчивали росписи, архитекторы возводили гранитную набережную и площадь вокруг храма. Когда Николай поинтересовался у москвичей, во сколько обошелся собор, кто-то из жандармов махнул рукой:
- За полвека забыли, какая смета была. И потом, - он усмехнулся, - со времен царя Ивана Васильевича известно, на казенном подряде грех не своровать.
