Мирьям жила у крестьян. Она и здесь ходила по округе, принимая роды. Девушка как-то раз сказала: «Вы все время заняты, кузен, а там, - она махнула рукой в сторону леса, - так красиво! И водопад есть, и пещеры. Он здесь больше, чем тот, что рядом с городом».

Степан, на мгновение, всем телом вспомнил пещеру, под Бахчисараем. Он увидел бронзовые, влажные, распущенные по белой спине волосы. Он, стоя на коленях, целовал ее маленькие, нежные, в каплях воды ноги, каждый палец, проводя губами по щиколотке, поднимаясь все выше.

-Покажите мне, кузина, - попросил он: «Покажите водопад, как-нибудь, вечером».

Вокруг потока воды возвышались серые скалы, мощные сосны. Она лежала головой у него на плече, сладко, тяжело дыша, в воздухе висела прохладная, водяная пыль.  Степан вспоминал птиц, что вспорхнули с веток деревьев, когда она  громко закричала, откинув голову назад, вцепившись пальцами в мягкий мох под ними.

Степан сразу сказал, что они поженятся,  как только доберутся до Европы.

-Ты начнешь учиться, - он гладил теплую спину, целовал кончики ее волос, - а я буду строить железные дороги и шахты. Хватит оружия. Мы бы и сейчас могли уехать, золота у меня достаточно, - Степан притянул ее к себе, - но я обещал Йошикуни остаться до лета. С юга приедет европейский советник Ёсинобы. Надо с ним встретиться.

-Конечно, - Мирьям потерлась носом о его щеку: «Я люблю тебя, Сатору-сан».

-Вот это как, - думала она потом, каждую ночь, переехав к нему в дом: «Господи, спасибо тебе, что я дождалась любви. Я знала, знала, что так будет».

Степан рассказывал ей, что они делали сегодня в цеху, как обучаются отряды, Мирьям говорила о своих пациентках. Потом она оказывалась в его руках, шептала что-то ласковое, глупое. Степан, закрывая глаза, видел перед собой их дом, в Лондоне, детей, мальчиков и девочек, и говорил ей на ухо: «Я так тебя люблю, так люблю...»

Мирьям развела руками, когда Степан, как-то раз, замялся: «Я не еврей, и не стану им, милая».

-Сейчас новое время, - весело заметила  девушка: «Поженимся в Амстердаме, в мэрии, а дети пусть сами решают, кем им быть».

Он лежал, слушая тишину утра. Мирьям сонно пошевелилась: «Я тебя просто так не отпущу, Сатору-сан, в Сендай. Побываешь в фуро, а после этого отправляйся».

Даймё прислал записку с младшим сыном. Советник Ёсинобу должен был прибыть через несколько дней. В гавани  стояли европейские корабли.

-Вернусь, - Степан стал медленно стягивать с белого плеча шелк, - заберу тебя, и поедем домой, - он приник губами к ее сладкой, пахнущей травами шее. «Или езжай со мной, - предложил Степан, - побудешь в замке, на женской половине. Так лучше, - он уложил Мирьям на спину и, на мгновение, поднял голову, - можно будет договориться с кем-то из капитанов о проезде».

Миряьм успела кивнуть. Девушка застонала, закусив губу: «Я люблю тебя, я так тебя люблю...»

-Я тебя тоже, - шептал Степан.  Мирьям нашла его руку. Крепко сжав сильные, пальцы, она помотала  головой: «Люблю, и буду любить всегда!»

Полы возка устилали шелковые ковры. Два мальчика,  постарше, высокий, крепкий, рыжеволосый и помладше, тоже высокий, но изящный, со смуглой кожей и темными локонами, склонились над доской для игры в го. Она была сделана из драгоценного, золотисто-желтого дерева кайя, белые и черные  камешки, лежали в палисандровых шкатулках. Младший поднял неожиданно светлые, веселые глаза. Серо-голубые, они поблескивали смехом: «Опять ты выиграл».

-Это просто, Грегори, - наставительно ответил Петя, - надо немного подумать, - он постучал младшего брата по голове, - вот этим. Я тебе еще раз объясню стратегию. Я у его светлости Ёсинобы выигрываю, а он с трех лет в го играет. Слушай.

Доску для го им подарил его светлость. Ёсиноба улыбнулся:

-Масами-сан будет занята, милые мои. Не скучайте в поездке, упражняйтесь в боевых искусствах и поскорее возвращайтесь обратно, - он присел и обнял мальчишек.

Они два года провели в замке Ёсинобы. В огромном имении под Киото  у них было свое, отдельное крыло, сад с прудами и мостиками, каменный бассейн с родниковой, теплой водой. К ним приходили учителя  японского языка, фехтования и каллиграфии. Его светлость и сам занимался с ними. Он отлично владел клинком и был прекрасным наездником. Мальчики тоже сели на лошадей. Грегори, выпятив губу, следил за ловкими руками брата: «Как будто мы всегда здесь жили».

Он ничего не помнил, только, как его зовут. Четыре года назад, когда мама спасла его из пожара, их подобрала на реке Жемчужной рыбацкая джонка. Они оказались в бедной деревне. Грегори тогда просыпался, прижимаясь к маме, ночью и мотал головой. Он хотел вспомнить, но не мог. Он знал, что давно, до ревущей стены огня и холодной реки, у него была другая мама, и другой отец. «Ребенок, - думал Грегори, - как рыбка в реке. Девочка. Не помню, как ее звали».  Он заговорил, медленно, запинаясь,  и мама обрадовалась: «Слава Богу, милый».

-Грегори, - сказал мальчик. Вздохнув, он повторил: «Грегори».

Они сели на шхуну, что шла в Японию. Мама объяснила, что в Китае оставаться опасно. В стране шла война. Им надо  было  очутиться в спокойном месте. «Из Японии мы доберемся до Америки, до моей родины, - весело пообещала мама, - а потом приедем в Лондон».

На Кюсю, когда Грегори немного подрос, мама обняла его,  и рассказала ему все. От ее теплых волос пахло жасимном.  Мальчик сидел на таких знакомых коленях, прижимаясь головой к мягкому плечу, и тихо слушал. Потом  он спросил: «Значит, у меня был отец? И мама?»

Марта кивнула и почувствовала, как бьется его сердечко:

-Да, милый мой. Твоего папу звали Питер Кроу, он был мой кузен. А маму, - она грустно улыбнулась, - не знаю. Но я уверена, она была очень хорошая женщина, и очень тебя любила, - она покачала мальчика и почувствовала слезы у себя на руке. «Я тебя никогда не оставлю, милый, - шепнула Марта, - никогда. Ты мой сыночек. Ты поплачь сейчас, - она гладила мальчика по голове, - поплачь. Я здесь, я с тобой».

Им надо было добраться до Нагасаки. Там, как сказала мама, можно было попасть на корабли, что шли в Европу. Однако получилось по-другому.  Шхуна пришвартовалась в Кагосиме, где правил самурайский род Симидзу.  Их высадили прямо на пристани. Мама усмехнулась,  держа их за руки, поставив у ног холщовый мешок: «Это все, что у нас есть, милые мои. Придется  зарабатывать деньги. Нам надо дойти до Нагасаки, а там, - мать махнула рукой, - там европейцы, там проще».

Марта, смотря на головы мальчишек, рыжую и темную, на соломенные и черепичные крыши Кагосимы, вздохнула: «Все устроится. Нагасаки всегда был центром западной торговли с Японией.  Найдется кто-нибудь, поверит мне на слово, даст денег в долг».  Она, на мгновение, вспомнила  англичанина, что забрал у нее золото и паспорта: «Господь с ним. Главное, - Марта нагнулась и подхватила мешок, - главное у нас осталось. Мы сами».

Она не хотела продавать медальон. Марта была уверена, что кузен Стивен жив.

-Доберемся до Лондона, и отдам ему, - думала женщина. В мешке был том Пушкина . В тайнике, в обложке, до сих пор лежал приказ, из Третьего Отделения. Икона  хранилась в особом отделении мешка. Марта знала,  что в Японии запрещено христианство и не хотела рисковать. Еще на шхуне она стала вслушиваться в язык. В Кагосиме она уже могла говорить, пока медленно и неуверенно. Ночами Марта открывала глаза, слушая дыхание детей: «Пока мы вместе, смерти нет. Я знаю, Степушка жив. Он не может умереть. Мы встретимся и всегда будем рядом».

Капитан шхуны сказал им, что в Кагосиме много китайцев. Это был самый бедный квартал города. В лачугах, были земляные полы,  ручейки нечистот бежали по узким улицам.  Марта устроилась в харчевню, за стол и кров, варила лапшу, скребла оловянные котлы, подметала пол.  Петенька бойко говорил по-китайски и пошел подмастерьем к кузнецу, а Грегори помогал матери.

-Когда я вырасту, - внезапно сказал сейчас Грегори, - я буду врачом. Как в Европе, мама рассказывала.