Он помотал головой: «Только на севере. В Тяньцзине, это ближайший порт здесь. А вы океан видели, Марфа Федоровна? - зачарованно спросил Старцев: «Отец мне рассказывал, он во флоте служил, но я, когда на берегу оказался, все никак поверить не мог. Стоял и смотрел на море, - юноша улыбнулся.

-Я через океан плавала, Алексей Дмитриевич, - ласково ответила Марта: «Когда вы с мужем моим в Хайлар приедете, мы в Кантон отправимся. Я представлю вас английским торговцам. «К и К», слышали о такой компании?»

Старцев кивнул: «Кто не слышал? Очень богатые люди, они на юге известны».

-Вот и познакомитесь - пообещала Марта.

Она присела на постель и потормошила Петеньку: «Пора, милый». Мальчик зевнул и открыл синие глазки. Ночная мгла начала рассеиваться. Петенька, оглядев мать, одобрительно сказал: «Очень красиво. Как мальчик, - он положил ладонь на свои рыжие волосы.

Марта одела сына в шелковые шаровары и халатик. Все остальные вещи были в экипаже, Старцев еще вечером заехал на двор в крепкой двуколке. Подхватив суму, Марта вышла на крыльцо. В серой, предутренней мгле поблескивали купола церкви. «Будьте счастливы, - тихо сказала Марта, глядя на окна горницы, - отец Никифор, Аграфена Ивановна». Она предлагала священнику денег за постой, но батюшка нахмурился: «Что вы, Марфа Федоровна! Странника привечать надо, тем более, вы по обету приехали, благое дело творить. Нет, нет, - отец Никифор отодвинул ассигнации. Марта, мягко, попросила: «Не для вас. На сирот, - она отчего-то вздохнула, - возьмите».

Письмо от губернатора Озерского она сожгла. Русский паспорт  женщина зашила в подкладку сумы, туда же, где лежал американский.

-На всякий случай, -  Марта стояла у ворот. Старцев спешился. Запрягая лошадей в экипаж, он шепнул: «Буряты его заберут, Марфа Федоровна, я договорился. Над Аргунью туман, это нам очень на руку».

Они доехали в экипаже до неприметного распадка, где стоял старый, покосившийся каменный сарай. «Давайте Петеньку мне, - велел Старцев, когда они оставили лошадей и бричку внутри, и шли по узкой, едва заметной тропинке к берегу Аргуни, - у вас сума еще».

Марта поправила на плече крепкую ручку и передала мальчику Старцеву. Петенька дремал, убаюканный мерным ходом экипажа. Китайского берега не было видно. Над рекой висела серая, непроницаемая пелена. Марта посмотрела на темную воду и отчего-то поежилась. «Течение  нас отнесет, - Старцев взялся за весла, - верст на пять ниже. Ничего, - он прислушался, - там я лошадей достану. Хайлар тоже  на Аргуни стоит, только выше по реке. Здесь двести верст, недалеко».

Когда лодка была на середине реки, Марта обернулась. Русский берег исчез в плотном тумане. Она перекрестилась и решительно велела: «Я тоже на весла сяду, Алексей Дмитриевич, помогу вам».

Петенька спал на дне лодки, обняв суму, они гребли. Марта, наконец, увидела, едва заметные, очертания берега. «Вот и все, - облегченно подумала женщина, - вот и все». Дно заскрипело по камням. Она, шагнув в холодную воду, взяла сына на руки. Марта, не оглядываясь, ступила на влажный песок.

Инок, высокий, мощный, в черной, старой рясе и растоптанных сапогах, с густой, рыжей бородой, пришел в Зерентуй после Орехового Спаса, когда по ночам дули холодные, злые ветра, и на редких деревьях желтели листья. Он остановился у околицы завода и оглянулся.

-Тюрьма деревянная была, - Степан заставил себя не смотреть в сторону ограды. Он сжал руки в кулаки: «Там все это и случилось. Я помню, кровь на снегу,  и как отец кричал. Я потом, в Томске, ночью, просыпался и слышал его крик. Я плакал, звал мать, унтер приходил и бил меня. Стаскивал с койки и бил. Мне тогда шесть лет исполнилось».

Он зашел в Зерентуй по той же дороге, что вела на рудник с запада. Степана увозили по ней в санях, больше тридцати лет назад. Он рыдал и пытался вырваться: «Я не хочу! Я хочу быть со своим братом! Пустите!». Офицер наотмашь ударил его по лицу, разбив губу: «Тихо, щенок! Иначе я тебя пристрелю и в снег выброшу!»

Мальчик скорчился на дне саней, тихо, отчаянно плача, вспоминая две ямы в мерзлой земле, наскоро сколоченные гробы, и жалобный, слабый крик младенца.

Степан поднял голову и замер, увидев золотой блеск наверху, в утреннем, нежном небе.

-Пятиглавая церковь, - подумал он, - и стоит на том же месте, что и старая. Я  помню, мы с мамой ходили к заутрене. А потом шли к тюрьме. Каторжников как раз на рудник гнали. Стояли у обочины и смотрели на папу. Мама ему махала, ей не запрещали. Папа был в кандалах, он только и мог, что нам улыбаться.

Он вытер глаза и пошел на кладбище. Два гранитных креста были окружены кованой оградой. Степан опустился на колени и прочел медные таблички.

-Петр Федорович и Евгения Петровна Воронцовы-Вельяминовы, - шепнул он. Наклонившись, Степан взял в большую ладонь легкую, сухую, сероватую землю. Он прижался к ней губами, а потом порыв ветра развеял вокруг крупинки:

-Мамочка, папочка, вот, я и пришел. С Федей все хорошо, и у вас  внук есть, Петенька. Милые мои…, - он заплакал, сгорбившись, сжав кулаки, все еще чувствуя на ладонях прикосновение этой земли.

-Я их одних оставляю, - вздохнул Степан, - совсем одних. Но я Феде напишу, обязательно. Может быть, он приедет сюда. Марта, любовь моя, как мне тебе благодарить…, - он еще постоял немного и пошел в церковь.

Храм был в память Федора Стратилата. Степан вспомнил веселый голос деда: «Мой святой покровитель, Степушка. А твой, - он потрепал мальчика по рыжей голове, - Стефан Первомученик, его камнями побили, за проповедь христианства».

Степан отстоял заутреню, поставил свечи у икон апостола Петра и мучениц Феодосии с Евгенией, а потом подошел к старичку дьякону:

-За здравие рабы Божьей Марфы, раба Божьего Федора, и младенца Петра. И за упокой, - он вздохнул и перечислил имена. Старичок был незнакомый. Степан сказал себе, выходя из церкви на паперть: «Меня  не узнает никто. Три десятка лет прошло. Марта должна была мне весточку оставить, непременно. Конечно, до Хайлара этого я и сам доберусь, через Аргунь, но все равно…, - он услышал ласковый голос рядом: «Ищете что-нибудь, святый отче?»

Степан покраснел. Всю дорогу сюда он чувствовал себя неловко, ночуя в монастырях, или у священников. Степан настаивал на том, чтобы отработать ночлег. Он мастерил что-нибудь по дому, поправлял упряжь, менял подковы лошадям. Монастырей было мало, а за Байкалом и вовсе пока их не построили.

-Я по обету иду, - Степан взглянул на священника и вытащил из своей холщовой сумы бумагу, - вот, батюшка, почитайте…

Тот отмахнулся:

-Что мне бумага, я вижу, вы устали, и есть хотите. Пост закончился, - священник усмехнулся в бороду, - матушка моя щи мясные сварила. У нас  не как на западе, - он вздохнул, - овощи плохо приживаются, но капуста есть, и лук тоже. Пойдемте, - батюшка подтолкнул его к ладной, чистой избе.

За щами и пирогами с рыбой батюшка Никифор и матушка Аграфена рассказали Степану о благодетельнице, Марфе Федоровне, на  чьи деньги была возведена церковь и обустроено кладбище.

-Сыночек у нее славный, - улыбнулась Аграфена Ивановна, - Петенька, уже и читать умеет. У нас тоже, с Божьей помощью…, - она оборвала себя и покраснела: «Еще чай и пряники, сладкие, с мукой черемуховой».

Степан услышал и о том, что Марфа Федоровна вернулась обратно к Байкалу, наняв в проводники местного приказчика, Старцева.

-Приехал Алексей Дмитриевич, - матушка Аграфена внесла самовар. Священник, встав, сразу забрал его у жены. «Приехал, - повторила женщина, наливая Степану чай, - здесь он, в Зерентуе».

-Надо его найти, - сказал себе Степан. Он посмотрел на простую горницу и, порывшись в суме, положил на стол холщовую тряпицу с золотым песком. «Не откажите, отец Никифор, - тихо попросил мужчина, - примите, на церковь, на кладбище ваше, на сирот…Спасибо за хлеб-соль, пойду я, - инок поклонился.

Священник проводил его глазами и осторожно коснулся пальцем тусклых крупинок. «Даже не сказал, как зовут его, - Аграфена Ивановна подперла ладонью щеку: «Глаза у него грустные, Никиша. Видать, горе, какое у человека случилось…»