-Вы не коммунист, - Гликштейн окинул ее взглядом: «Господи, глаза какие. Вроде добро смотрят, а  внутри лед».

Марта спрятала листок среди белья в корзинке:

-За бумаги ваши не беспокойтесь, мистер Джон Браун, в Массачусетсе, - она посмотрела на адрес, - все получит. Нет, я не коммунист, я просто, - женщина помолчала, - просто человек. Вы завтра, мистер Гликштейн, в то время, на которое было назначено собрание, погулять отправьтесь. Мой вам совет.

-И семью взять? - недоуменно спросил Гликштейн.

-Нет, - сладко улыбнулась Марта, - семья ваша нам понадобится. Всего хорошего, - она выскользнула в узкий, пахнущий пивом коридор. Заглянув в каморку по соседству, Марта спросила, с резким акцентом кокни: «Комната не сдается?»

Полная женщина в рваной шали, что кормила ребенка, перекрестилась на простую статуэтку Мадонны: «Еще чего! И так, благодарение Пресвятой Деве, еле крышу над головой нашли. Ты сходи дальше, в конец коридора. Там эти, из Саффолка, жили, что не просыхали. Вроде съехали, третьего дня».

-Из Саффолка, - усмехнулась Марта: «Отлично». Подхватив корзинку с бельем, она спустилась по узкой лестнице и пропала в полуденной толпе на Бевис-Маркс.

В бронзовой клетке прыгали, щебетали канарейки. Пахло ванилью, по натертому паркету чайного салона неслышно скользили официанты.  В большие  окна виднелась вереница кебов на Пикадилли.  Аметистовый, изумрудный, гранатовый шелк пышных дамских платьев заполнял диваны. Джон, в безукоризненном, темном сюртуке, поднес к губам чашку веджвудского фарфора. Чай был крепким, ароматным. Он, блаженно откинувшись в кресле, закрыл глаза.

-Завтра утром, - сказал себе Джон, - мы их возьмем. Потом я съезжу в Амстердам, летом. Повидаю Корнелию.

Он отправил каблограмму во все порты королевства о запрете на выезд сына за границу. «Он меня поблагодарит, - уверил себя герцог, - остынет, отойдет, и поблагодарит. Наверняка, к матери отправился. Там я с ним и увижусь».

Вчера он обедал на Ганновер-сквер, у сестры и зятя. Джон держал там для себя спальню, на всякий случай, но предпочитал ночевать на Ладгейт-Хилл. Там, он устроил себе, в подвале, отдельные комнаты. Племянника за столом не было. Франческо коротко сказал: «Он в церкви, у святого отца Ньюмена». Джон поднял бровь. Услышав о том, что Пьетро едет в Рим, герцог поздравил себя: «Это его обращение как нельзя кстати». Он попросил Веронику передать сыну, что будет ждать его в субботу, у «Фортнума и Мэйсона», к чаю.

-Здравствуйте, дядя Джон, - услышал он мужской голос. Пьетро был в простом сюртуке. Джону показалось, что его обычно теплые, серые глаза, похолодели.

Они обменялись рукопожатием. Джон, усадив его напротив, махнул официанту: «Должен признать, все это очень неожиданно, дорогой мой. Там, - он показал пальцем на потолок, - весьма сожалеют. Перед тобой открывалась блестящая карьера...»

-Вера, - хмуро отозвался Пьетро, наливая себе чаю, - это не карьера, дядя Джон. Иисус нам не заповедовал продвигаться по служебной лестнице. Я давно об этом думал, - он добавил молока, - вот и все. О чем вы хотели со мной поговорить? - Джон заметил, что племянник улыбается.

Джон знал, что Полина уехала в Ливерпуль. Письма от нее пришли еще два дня назад. Он отправил телеграмму тамошним людям, попросив проследить за ее встречами. Герцог, облегченно, подумал: «Слава Богу, во вторник она покинет Англию. Пусть больше не возвращается. Пусть эта головная боль достанется американским коллегам».

Он давно, по-дружески, попросил прислать ему копии досье американских родственников, но ничего интересного в них не было. Даже старейшина Смит никого в Вашингтоне не удивлял. Ему написали из тамошнего военного ведомства: «Мистер Джон, у нас таких сумасшедших половина страны. Нам нужны западные территории, а какие белые их будут осваивать, совершенно неважно».

Джон пролистал досье, зевая. Нат Фримен был умеренным аболиционистом, как и Дэвид Вулф. Бланш Фримен зналась с радикалками, выступавшими за предоставление женщинам избирательных прав. Натан Горовиц снабжал деньгами евреев в Святой Земле. Герцог запер досье в архиве, на полигоне, и забыл о нем.

Джон вытер губы салфеткой: «Ты ешь, Пьетро. Пудинги здесь отменные. Хотя, признаю, с итальянскими десертами им не тягаться. Ешь, и послушай меня».

Он говорил, а потом увидел, что Пьетро поднимается. «Дядя Джон, - прервал его Пьетро, кладя серебро на стол, - я еду в Рим учиться, а не заниматься, - мужчина поморщился, - шпионажем. Простите».

-Сядь, - велел ему герцог. Племянник упрямо стоял.

-Пьетро, - Джон помолчал, - ты знаешь, мы не пускаем в университеты, как это сказать, подозрительных людей. Ты знаком с Джузеппе Мадзини, с другими эмигрантами…, Вряд ли в Кембридже одобрят твою кандидатуру, если ты захочешь устроиться на кафедру, по возвращении из Италии. И что тебя тогда ждет? - поинтересовался герцог.

-Всю оставшуюся жизнь преподавать латынь в захолустной школе, тупым мальчишкам? В Итон тебя тоже не возьмут, уверяю, хоть ты его и закончил. Мы, - Джон покрутил пальцами, - разумные люди. Время преследования католиков прошло. Они сейчас даже в парламент избираются. Но сам понимаешь..., - он повел рукой куда-то в сторону, - мы должны быть уверены в лояльности наших подданных, мой дорогой.

-Ничего, - Пьетро помолчал, сдерживаясь, - не пропаду, дядя. Даже в захолустной школе. Не надо меня шантажировать моей верой, это..., - он не закончил и наклонил голову: «Всего хорошего».

-Ты, кстати, - небрежно спросил Джон, - не виделся с моим сыном? В Лондоне, в Мейденхеде..., Я знаю, что ты туда ездил.

-Не сомневаюсь, что знаете, - коротко усмехнулся Пьетро: «Нет, дядя Джон, не виделся. Счастливо оставаться».

Когда племянник ушел, Джон налил себе еще чаю: «Дурак. Пусть сидит где-нибудь на болотах, на грошовой зарплате,  и зарабатывает себе чахотку. Мог бы сделать отличную карьеру. Я бы его даже в Парламент провел».

Он достал свой блокнот и задумался.

-Значит, надо искать кого-то здесь. Вот и поищем, - Джон улыбнулся и принялся за яблочный пудинг с лимоном.

Марта, подняла подол шелкового, черного платья. На тонком запястье блестел гагатовый, с бриллиантами, браслет. Женщина резво пошла вверх по узкой лестнице. Она позвала: «Милые дамы, не стесняйтесь, пожалуйста!». В коридоре запахло цветами, ландышами, фиалками, лавандой. Дамы-патронессы благотворительного общества при церкви Святого Георга испуганно осматривались. Марта незаметно выглянула в маленькое окошко, что выходило на Бевис-Маркс:

-Сыщиков он убрал. Правильно, не хочет спугнуть тех, кто придет. Думает, что собрание состоится. Так ему и надо, - она, внезапно, мимолетно улыбнулась.

Документы Гликштейна, как и предполагала Марта, отправить оказалось  проще простого. Посол Бэнкрофт рассмеялся:

-Миссис Кроу, и разговора быть не может. Уйдут дипломатической почтой, в понедельник. Его честь судья Бенджамин-Вулф получит все через две недели. Великое дело, паровое сообщение. Ни о чем не беспокойтесь.

-Надо будет девочку в Россию с американским паспортом послать, - решила Марта, ведя дам-патронесс по коридору: «Америка нейтральная страна. Они воевать с Николаем не будут. Когда девочка сдастся в плен, ее даже не интернируют. Вот и хорошо».

Она прислушалась. Дверь внизу заскрипела. Пройдя в каморку Гликштейнов, подмигнув его жене, Марта громко сказала: «Сначала познакомимся с этими тружениками, милые дамы».

-Мистер Джон, - недоуменно заметил невидный человечек, - шум какой-то.

Они стояли внизу лестницы, с нарядом полиции.

-Сейчас я сам проверю, что там за шум, - недовольно отозвался Джон, взвешивая на руке свой револьвер: «Идите за мной, ждите в коридоре».

Дом был пустым, откуда-то из конца коридора доносился плач ребенка. Пахло горелой едой, табаком, кислым потом. Джон, рывком, распахнул хлипкую дверь комнаты Гликштейнов и застыл на пороге.