— Великий визирь, — медленно сказала она.

Селим поморщился. «Я тебе еще во время оно сказал, любимая, — в империи все воруют и воровать будут. Ну, снесу я голову этому, придет другой — такой же мошенник. Этот хоть не зарывается пока, берет, конечно, но осторожно».

— Но так, же нельзя! — обиженно сказала Марждана. «Это же не его деньги!».

— Птичка моя, — рассмеялся, Селим, — это мои деньги. Как все тут, — он обвел рукой спальню, — мое, как ты, — он чуть шлепнул ее по бедру, — моя.

Только вот если кто-то, хоть подумает тебя у меня забрать — в тот же день на кол сядет, а деньги — ну невозможно за всем уследить, — он протянул руку и отпил вина.

— Да я никому и не дамся, кроме тебя, — прошептала она. «Никто мне не нужен, Селим».

Он улыбнулся. «Соколлу мне гречанку тут подкладывал — она красивая, ничего не скажу». Он помедлил, любуясь яростными искрами в глазах жены. Она, молча, опустила изящную голову.

— Глупышка, — Селим, вдохнул ее запах — жасмин и мускус. «Я три года никого на ложе не брал, кроме тебя — почему, думаешь?»

Марджана покраснела.

— То-то, — Селим, обнял ее. «И не возьму, пока я жив. И пока ты жива. Сыновья у меня есть — и от Нур-бану, и от Джуманы, хотя…, - он не закончил. «Фарука вон ты мне принесла на старости лет, чего мне еще желать-то? Хотя нет, — он приподнялся.

— Что? — Марджана потянулась поцеловать мужа.

— Девчонку из-под тебя хочу, — он лениво улыбнулся. «Рыжую девчонку, и зеленоглазую, такую, как ты».

— Я не рыжая, — обиженно сказала женщина.

— Зато я огненный, — Селим расхохотался. «Фарида твоя в Персию в жены уедет, кого я баловать-то буду? Родишь нам девчонку, а? — он уложил жену среди шелковых подушек и подумал, — как всегда, — что Аллах милостив. Ее тело в свете луны было ровно отлито из жемчуга. Наклонившись к ней, он прошептал: «Утром не уходи, останься».

— Не положено же, — смешно запротестовала Марджана.

— Тут, дорогая моя, я решаю — что положено, а что — нет.

Он чуть-чуть тронул жену, — там, где надобно было, и она простонала: «Твоя воля, владыка».

— Золотые слова, — еще успел, сказать Селим.

Она проснулась, ощущая на теле что-то теплое, скользящее. «Жемчуг к жемчугу, — шепнул Селим. Марджана опустила глаза и увидела на своих запястьях широкие браслеты — из крупных, белее снега камней.

— Не двигайся, — шепнул муж, и она почувствовала поцелуи у себя на шее, на лопатках — вниз, к талии и узким бедрам. «Вот так, да, любимая, тихо, спокойно».

Она еле слышно вздохнула, прикусив губу. «Я осторожно, — пообещал Селим. «Очень осторожно, любовь моя».

В первый раз, — она вспомнила сейчас, — у нее страшно, по-детски горели щеки, и муж потом долго дразнил ее: «Взрослая женщина, мать, и таких простых вещей не знаешь».

— У нас так не делают, — надулась тогда она.

— Делают-делают, — он ласково погладил ее пониже спины. «Просто тебе такие мужчины не попадались».

Она и сейчас вспыхнула, и Селим, будто почувствовав это, остановился. Марджана пошевелилась.

— Что, нравится? — усмехнулся сзади муж. «Ну, давай сама».

— А ты что, лениться будешь? — ехидно спросила она, двигаясь все быстрее.

— Нет, отчего же? — его рука оказалась впереди. «Я тебе помогу, с удовольствием!»

— Мама, — высокий, широкоплечий юноша наклонился, заходя в комнату, и Джумана поднялась.

— Ахмед, сын мой, — он склонился над ее рукой, и женщина нежно поцеловала его в лоб.

«Садись, — она повела рукой, — расскажи, как ты доплыл. Не штормило?»

— Совсем чуть-чуть, после Кипра, — Ахмед потянулся. «От Туниса море было тихое, потом только потрясло немного».

— Как в Тунисе? — Джумана придвинула к сыну вазу со сладостями. «Твои любимые, свежие, с утра принесли. На войне, — она усмехнулась, — конфет нет».

— Мамочка, — Ахмед взял ее маленькую руку и прижался к ней щекой. «Как я по тебе скучал — и не рассказать даже».

— В Тунисе спокойно, — он взял конфету и вдруг улыбнулся, вспомнив, как его младший брат Мустафа однажды объелся точно такими сладостями до тошноты, — с помощью Аллаха, испанцев мы оттуда выбросили, еще месяц назад».

— А что Хуан Австрийский? — Джумана ласково погладила сына по золотистым, густым волосам. «Не собирается возвращаться с войском?»

— У него денег нет, — ухмыльнулся Ахмед. «В Генуе он за лето собрал что-то, там у него какой-то, то ли банкир, то ли купец в приятелях, под его подпись, конечно, Хуану займы предоставили, но недостаточно. Так что он доехал до Палермо, а в море не вышел — сидит пока на Сицилии, ищет еще кредиторов».

— Так и не дадут ему, — Джумана зевнула. «У нас сейчас сто пятьдесят средних галер только на западе, а тут, на востоке, — еще больше. Кто с этим сражаться захочет?».

Ахмед внезапно вспомнил битву при Лепанто, где он был на левом фланге, под командованием адмирала Улуджа Али. Три года назад ему было семнадцать, и это было его первое крупное сражение.

Они тогда не только устояли против испанцев с итальянцами — единственные из всего оттоманского флота, но даже захватили флагман Мальтийского ордена.

Даже при отступлении они с адмиралом продолжали собирать разрозненные галеры и привели в Стамбул почти сто кораблей.

Когда они с отцом остались наедине, Селим вдруг посмотрел в зеленые, цвета морской воды, глаза Ахмеда, и сказал: «Я горжусь тобой». Он готов был умереть от счастья, стоя на одном колене, принимая от его величества кривой наградной меч.

— Так что, мамочка, — улыбаясь, сказал Ахмед, — ты за меня не волнуйся, у нас там сейчас уже тихо. Как Мустафа?

Джумана улыбнулась. «Хвалят его. Наместник в Египте пишет, что доволен — хоть и молод твой брат, но командир из него разумный, солдаты его любят. А Халида родила летом, — они с мужем пока здесь, не уехали еще в провинцию его, — так, что ты теперь дядя, — Джумана улыбнулась. «Здоровый, крепкий мальчик. А я, выходит, бабушка».

— Мамочка, — Ахмед обнял ее. «Ну, какая же ты бабушка! Ты самая молодая и красивая на свете».

Джумана шутливо подтолкнула сына. «От тебя внуков, когда ждать? Там у вас, конечно, негде с женами жить, может, пока ты здесь, выберешь кого-нибудь, при мне будет, все веселее нам обоим».

— Подумаю, — Ахмед поцеловал ее в щеку. «Ладно, пойду к отцу, он велел раньше полудня не появляться. Он все еще? — мужчина поднял брови.

— Да, — Джумана внезапно, сочно выругалась. «Говорят же: «An old man who takes a young wife invites Death to the wedding».

Она научила всех своих детей английскому, так что Ахмед понял и рассмеялся.

— А еще говорят, — терпение горько, но плод его — сладок, мамочка. Потерпи еще немного, ладно?».

Джумана только вздохнула.

Когда сын ушел, она позвонила в колокольчик. Секретарь сразу же появился на пороге.

— Отнесешь Соколлу, — передала Джумана записку евнуху. «Та, о коей говорили мы — готова?».

— Она готова, кадина, — поклонился мужчина. «Только с чем она пойдет?»

Женщина поманила к себе секретаря и шепнула что-то ему на ухо.

Брови евнуха взлетели вверх. «Госпожа, вы умнейшая из женщин!».

Джумана только сладко улыбнулась.

Оставшись одна, она посмотрела на свой сад. Розы все еще цвели — пышно, увядая.

— Совсем, как я, — подумала женщина. «Ну, ничего, сначала от волчицы надо избавиться.

Волчата — дело быстрое, шнурок на шею и отродью ее, и девке — на всякий случай. Но сначала она — и так, чтобы никто ничего не заподозрил. А потом уже с Нур-бану разберемся, торопиться некуда».

Она вышла в сад и сорвала розу, вдруг — всем телом, — вспомнив дом серого камня на обрыве, у холодного, такой непохожей на эту, воды. Там тоже росли розы, и смеялся маленький, едва научившийся ходить ребенок. Он был золотоволосым, с глазами цвета моря.

Джумана медленно перекрестилась и почувствовала, как по ее мягкой щеке стекает слеза.

Селим, проводил глазами сына и вздохнул, покрутив в длинных пальцах султанскую печать.