-Ты же слышал, - удивился Аарон. «Помолвлена она, с нашим родственником, из Америки. Через три года туда едет. Она и сама в Америке родилась, у нее и паспорт есть тамошний. А у нас, - он развел руками, - только Моше здешний гражданин, поэтому ему землю теперь можно покупать. Я тоже, - Аарон неожиданно весело улыбнулся, - американец, в Иерусалиме поселился взрослым уже».

Бергер вспомнил потрепанный атлас, что видел в книжной лавке в Одессе и неуверенно спросил: «Вы из Нью-Йорка, господин Горовиц?»

Аарон только поднял бровь и велел, полируя дерево: «Слушай».

-Поверить не могу, - думал Шломо. «Господи, да как он жил там, совсем один, среди диких зверей, как он евреем остался?»

-Господь, - будто услышав его, заметил Аарон, - он ведь в сердце человека. Потом я Иосифа встретил, отца Элишевы, и в Иерусалиме обосновался. Здесь с женой своей покойной познакомился, здесь дочек вырастил...- темные глаза Аарона  погрустнели. Он, прислонившись к двери мастерской, смотря на еще зеленые, неспелые гранаты на дереве, вздохнул: «И здесь меня в землю опустят. Хорошо, - Аарон почесал бороду, - что ты приехал, Шломо».

-Почему? - удивленно спросил юноша, отложив рубанок.

Аарон все смотрел на свой сад: «Хорошо, когда евреи живут на своей земле. Давай работать, - сварливо велел он, - совсем мы с тобой заболтались».

На чистой, большой кухне, было прибрано, девочки тихо сидели вокруг стола. Двойняшки спали в плетеной корзине на полу.  Малка нарезала халу. Раздав каждой дочери по кусочку, женщина шепнула: «Я сейчас, милые».

Она взяла серебряный поднос  и посмотрела на миндальный пирог: «Он не заметит. Так хочется их побаловать, хоть немножко. Он не заметит, что я им отложила».

Малка приносила кусочки пирога, или печенье девочкам в спальню. Они радовались, даже маленькая Дина улыбалась и несмело лепетала: «Спасибо». Девочки шептали благословение и быстро съедали сладости - так быстро, что Малка заставляла себя не плакать. Только когда в прошлом году старшая, Сара, покачала головой: «Мамочка, я уже большая, отдай мой кусочек остальным»,  Малка не выдержала. Она ушла в умывальную. Опустившись на выложенный венецианской плиткой пол, глядя на свой высокий, беременный живот, женщина тихо разрыдалась.

Она вошла в столовую. Убрав грязные тарелки, Малка поставила перед ним серебряный стакан с чаем и пирог. Он даже не поднял глаз от Талмуда. Только оказавшись за дверью, она облегченно выдохнула: «Не заметил. Господи, спасибо тебе».

Малка разделила между девочками объедки, оставив себе, почти пустую тарелку. Едва присев, она вскочила - в открытое окно доносился стук бронзового молотка у ворот.

-Рав Судаков, - несмело сказала Малка, появившись на пороге столовой, - там пришел кто-то.

Он поднял холодные, серые глаза и коротко велел: «Впусти гостей и отправляйся на кухню. Потом принесешь нам что-нибудь». Малка вышла во двор. Распахнув калитку, увидев высокую, стройную женщину в простом, сером платье, она  пошатнулась.

-Вы..., ты же умерла, - пробормотала Малка. «Утонула..., он сказал».

Алые губы улыбнулись. Ханеле наклонилась, - она была много выше, - и поцеловала ее. «Нет, - задумчиво сказала женщина, - я жива. Дочку родила, тоже Хану, годик ей. А у тебя, -  Ханеле все смотрела на Малку, - у тебя семеро. Сара, Ривка, Рахиль, Лея, Дина, Нехама и Двора».

Малка открыла рот, постояла так, и закрыла его.

-А больше не будет, - усмехнулась Ханеле и добавила: «Пока. Я пойду, к отцу своему».

-Может, чаю...- слабым голосом предложила Малка. «Или поесть...» Но Ханеле уже открывала дверь столовой.  Малка, глядя на ее стройную спину, радостно подумала: «Не будет. Она никогда не ошибается, никогда. Господи, - она опустила глаза на свой живот, - спасибо, спасибо тебе».

Ханеле посмотрела на золотисто-рыжие, прикрытые черной, бархатной кипой волосы отца. Он пил чай, склонившись над книгой.  На столе орехового дерева лежала кружевная скатерть, пахло выпечкой, воском для пола, отец сидел в большом, обитом бархатом кресле.

Ханеле  прислонилась к двери: «Здравствуй, папа. Давай, - она отодвинула изящный стул, и присела, - давай, поговорим».

Отец отставил стакан. Ханеле увидела, как похолодели его глаза.

-Ты жива, - хмыкнул он.

-Жива, - согласилась Ханеле. Он вытер шелковой салфеткой красивые губы, огладил длинную бороду. Откинувшись на спинку кресла, отец велел: «Говори».

Выслушав ее, рав Судаков усмехнулся: «Цена невелика, конечно. И это все?»

-Все, - кивнула Ханеле. «Только я должна увидеть разводное письмо, папа, а потом...- она повела рукой в сторону Стены.

Рав Судаков поднялся. Завязав пояс капоты, надев соболью шапку, он велел: «Пошли». Рав Судаков  оглядел стройный стан дочери и незаметно улыбнулся: «Сама явилась. Поздновато, правда. Надо было мне ее раньше в постель уложить, но ничего, она здоровая женщина, легко родит мне сына. Отдаст мне амулет, и то, что лежит там...- он почувствовал, как его руки дрожат. «После этого от Иерусалима ничего не останется. Вот и хорошо. Я буду непобедим, у меня в руках появится мощь гнева Господня...- он закрыл глаза и вспомнил ту ночь, когда небеса грохотали громом, когда над городом висели огненные шары и свет молний раскалывал небо.

Ханеле положила руку на медальон - он весь, казалось, был высечен из куска льда. Они зашли на кухню. Ханеле, посмотрев на стайку бледных, худеньких девочек, что мгновенно поднялись перед отцом, ласково подумала: «Для них все закончилось. Хотя бы ради этого стоило возвращаться».

-Бери детей, - холодно сказал рав Судаков жене. «Они во дворе ешивы подождут, с Ханеле». Малка недоуменно подхватила плетеную корзинку и шепнула девочкам: «Идемте, идемте, вы же слышали...»

Все было очень быстро. Она стояла в той же комнате, где когда-то подписывала договор о помолвке. Скосив глаза на двор, увидев девочек, что столпились вокруг Ханеле, - та им что-то рассказывала, Малка вспомнила  хупу, шесть лет назад, здесь же, во дворе. Ее лицо было закрыто непрозрачной тканью. Услышав хруст стекла, крики «Мазл тов», она обреченно подумала: «Вот и все». А потом была  непроницаемая чернота спальни, боль, тяжесть его тела, и ее испуганный шепот: «Рав Судаков...».

-Терпи, - коротко велел он. Малка, на мгновение, открыв глаза, ужаснувшись, тут же опустила веки.

-Шесть лет, - она протянула вперед сомкнутые ладони, принимая разводное письмо. «Шесть лет, как во мраке. Господи, спасибо тебе, спасибо, теперь бы девочек вырастить...»

-Вот, это твой гет, прими этот гет твой, и теперь ты разведена им от меня и дозволена каждому, - сказал муж. Потом она услышала наставительный голос кого-то из раввинов: «Прежде чем вступить в следующий брак, должно пройти три месяца...,- но Малка уже летела вниз по лестнице, улыбаясь, вытирая слезы с глаз.

Девочки бросились к ней,  и Малка заплакала: «Милые, милые мои..., Мы пойдем к дедушке Аарону, сейчас познакомитесь с ним, с вашей тетей, Батшевой..., Там садик, там дерево растет, вы там играть будете...».  Малка повесила на руку плетеную корзину с  двойняшками, и вышла на площадь,  даже не обернувшись на бывшего мужа. Девочки побежали за ней. Ханеле, посмотрев на отца, - он стоял, чему-то усмехаясь, засунув руки в карманы капоты, - велела: «Покажи».

Она изучила свидетельство о разводе.  Отдав его отцу, женщина тоже улыбнулась. «В полночь, - сказала Ханеле, - у Стены».  Ханеле открыла калитку, чувствуя спиной тяжелый взгляд отца. Она направилась в переплетение узких переулков, каменных ступеней, заброшенных домов  - в свою бывшую комнату. Там,  под полом, - она видела это, - до сих пор оставалось то, что могло понадобиться ей ночью.

Аарон заварил чай. Помешав суп, что булькал в горшке, он распрямился:  «Видишь, Батшева за тканью пошла, на рынок, так что мы с тобой хозяйничать будем. Давай тарелку».

В дверь постучали. Бергер, поднявшись, остановил его: «Я открою, господин Горовиц». Он вышел в переднюю и с удивлением услышал на улице детские голоса.  Шломо распахнул дверь и замер. Их было много, - рыженьких и темноволосых,-  самая маленькая, прятавшаяся за спинами старших, была белокурая. Впереди стояла худенькая девушка, с милым, усталым лицом и плетеной корзинкой в руках. В корзинке, - увидел Бергер с высоты своего роста, - тоже были дети. Двое.