Она поцеловала голубые глаза и погладила его по щеке: «Все устроится, Антуан. Вот увидишь, все обязательно устроится. Вот и павильон Флоры, - кивнула она на здание бежевого камня, оцепленное солдатами Национальной Гвардии. «Ты иди. Я тут, в саду погуляю,  - кивнула она на пустые, усеянные листьями дорожки.

-Не надо, ты ведь замерзнешь, - попытался сказать Лавуазье, но Мари-Анн приложила палец к его губам:  «Не надо, милый. Ты же знаешь - я всегда могла тебя переупрямить. И в этот раз так же будет. Потом зайдем в лавку, купим провизии и я посажу тебя в лодку. А сама уеду в Орлеан».

Он наклонился и прижался губами к ее белой, худенькой, со старыми следами от ожогов, руке.

-Помнишь, - шепнул Лавуазье, - как ты мне колбу в лаборатории взорвала? Двадцать лет назад, не могу поверить..., - он покачал головой.  Жена, поцеловав его в лоб, велела: «Иди. Я буду здесь».

Она гуляла по парку, глядя на высокие двери Комитета, ожидая, пока муж выйдет из них, и, спустившись своей легкой походкой вниз, не скажет ей: «Какая-то ерунда, как обычно».

С площади Революции валили возбужденные толпы людей, скрипели колеса телег, ржали лошади, а Мари-Анн все  ходила по дорожкам сада. Только когда солнце над Сеной стало клониться к закату, она, перекрестившись, перешла улицу и поднялась на крыльцо, где стояли охранники: «Я совсем ненадолго..., Мне узнать, насчет мужа, месье Лавуазье.  Он пришел сюда, еще до обеда».

Внутри было сумрачно, пахло чернилами и пылью, на стенах висели трехцветные флаги. «Свобода, Равенство, Братство, - прочла мадам Лавуазье наскоро намалеванные, золоченые буквы.

-Я прошу прощения, - вежливо обратилась она к человеку за конторкой, - мой муж, месье Антуан Лавуазье, ученый..., Он был вызван на заседание Комитета, еще до обеда.

-Ждите, - ответил человек, не поднимая бесцветных глаз от каких-то бумаг.  Мари-Анн присела на какую-то скамейку у стены, сцепив тонкие пальцы. Человек хмуро добавил: «Здесь ждать запрещено. Выйдите на улицу, вас позовут».

На мосту уже зажгли редкие, тусклые фонари, когда двери Комитета открылись. Давешний человек, спустившись вниз, сунул в руки Мари-Анн какую-то бумажку. «По распоряжению Комитета Общественного Спасения, гражданин Лавуазье арестован и препровожден в тюрьму Порт-Либр, для того, чтобы предстать перед революционным трибуналом. Имущество означенного гражданина Лавуазье будет конфисковано в пользу Республики».

Она шла домой, все еще держа в застывших на ветру руках бумагу. Женщина вспомнила шепот того человека: «Уезжайте».

-Никуда я не уеду, - гневно сказала Мари-Анн. «Я пойду в трибунал и буду его защищать, до последнего своего дыхания, до тех пор, пока я жива. Он великий ученый, нельзя, нельзя его казнить!»

Женщина покачнулась, и схватилась рукой за кованые перила: «Эта девочка..., Господи, надо ей сказать, найти ее…, Я ведь даже не знаю, как ее зовут, кто она…, И где Антуан ночевал - тоже не знаю. Где-то в деревне».

Мари-Анн повернулась. Глядя на трехцветный флаг, что развевался над входом в Комитет, женщина велела себе:

-Не смей! Не смей плакать! Пока не пришли отбирать  особняк - отправь ценные вещи в провинцию. Сложи одежду Антуана. Скоро зима, в тюрьме будет холодно, нужен шарф, шерстяные вещи..., Тетради, карандаши - он будет работать, даже там, я его знаю. Книги, надо будет у него завтра спросить - какие книги ему нужны. Принести еду..., Потом пойти в Комитет, добиться встречи с этим Дюпэном, который ведет процесс бывших откупщиков, с Приером, он отвечает за Арсенал, просить их о помощи Антуану..., - мадам Лавуазье перекрестилась. Надвинув  капюшон, она пошла на Левый берег, к дому - маленькая, с прямой, жесткой спиной.

Темная, простая карета медленно двигалась по узким, запруженным толпой улицам.  Охранники, что сидели по обе стороны от белокурого, худенького мальчика в простой, суконной блузе, сначала молчали.  Потом один из них сказал: «И охота была сегодня его перевозить, народу на улице тьма, а все того, что вчера…»

Второй предостерегающе цокнул языком. Мальчик закрыл глаза и привалился к спинке сиденья. Он хотел увидеть папу и маму.  Сейчас, как всегда, он быстро, жалобно попросил: «Господи, дай мне с ними встретиться. С ними и сестричкой, а если ты забрал всех на небеса, то дай и мне туда уйти, пожалуйста».

Когда он жил у сапожника, мадам Симон каждый вечер садилась на его постель. Оглянувшись, перекрестив его, женщина вздыхала, подперев рукой щеку:

-Бедный ты сирота, - говорила мадам Симон и совала ему в руку леденец. Луи знал, что он не сирота, но, улыбаясь, шептал: «Спасибо».  У мадам Симон были добрые, в морщинках глаза - голубые, как у гражданина Фурье.  Луи знал, как его зовут на самом деле, но это была тайна. «Никому, никогда не скажу, - обещал себе мальчик. «Месье Фурье послали папа и мама, чтобы меня вызволить. Это секрет, и надо молчать».

Лошадь заволновалась, заржала, карета остановилась. Охранник высунул голову наружу: «Что там?».

-Вообще не проехать, - кучер в сердцах огрел кнутом какого-то оборванца, - тот лез под самые колеса.

Внезапно запахло порохом, раздался взрыв.  Охранник, выскочив из кареты, закричал: «Что за черт!» Второй выпрыгнул следом. Мальчик, оглядевшись,  услышал шепот: «Быстрее!»

-Месье Фурье! - радостно сказал Луи. Тот приложил палец к губам. Наклонившись, герцог откинул незаметную крышку в полу кареты. «За мной!» - велел Джон мальчику. Тот, даже не посмотрев назад - выпрыгнул на мостовую. Джон взял его за руку. Они, завернув за угол, скрылись в проходном дворе.

Карета так и стояла открытой. Худенький, белокурый мальчик в суконной блузе сидел, опустив глаза, сложив руки на коленях. «Даже не пошевелился, - одобрительно заметил охранник, влезая назад. Второй сплюнул на мостовую, и захлопнул дверцу: «Скорее всего, кто-то из Арсенала решил побаловаться, они таким часто грешат. Всю улицу завоняли, - он потянул носом и велел: «Трогай!»

Карета, покачиваясь, направилась к Тамплю, и охранник потянулся:

 -Ох, и напьюсь, я сегодня, как только мы с этим, - он кивнул на ребенка, - развяжемся. До завтра буду пить, а потом  засну, денька на два. Как раз к следующей смене.

Ворота распахнулись, и карета въехала на чисто выметенный двор. Мальчик, спустился вниз. Поглядев на окна тюрьмы, он отвернулся.

-Пошли, пошли, - подтолкнул его охранник. «Будто волчонок, молчит, и молчит -  пробурчал он, глядя на коротко стриженые, белокурые волосы ребенка.

-А ты что хотел? - вполголоса спросил его напарник. «Ему же восемь только. Его от семьи оторвали, отдали каким-то незнакомцам…»

-Все равно, - ухмыльнулся первый, - кровь есть кровь. Из Капета не сделаешь санкюлота. Как идет, маленький мерзавец - будто на параде. И голову прямо держит.

Какая-то женщина, в старой, испачканной юбке и потрепанном чепце, мыла каменные ступени лестницы. Мальчик, не говоря ни слова, прошел мимо.

-Опять грязь нанесли  - проворчала женщина, выжимая тряпку. «Все хорошо, - облегченно вздохнула Элиза. «Если бы маме не удалось достать ключи от камеры, она бы промолчала. Я бы знала, что мне дольше придется притворяться. А так - она меня сегодня уже и выведет».

Девочка, вместе с охранниками,  уже поднялась на галерею, как снизу раздался холодный голос: «Стойте!». Марта застыла с тряпкой в руках:

-Что он тут делает? Ее величество только что казнили. Уже слухи ходят о том, как месье Корнель восстал из мертвых и увез мадемуазель Бенджаман, на воздушном шаре…Он должен быть у себя,  в Комитете, или в Конвенте выступать. Господи, надеюсь, что Констанца и Лавуазье уже уехали. На прошлой неделе трем откупщикам головы отрубили, не след им тут оставаться.

-Приведите ко мне Капета, - велел Робеспьер. Он поднимался по лестнице, сзади шло с десяток охранников. Марта, прижавшись к стене, увидела, как Элиза остановилась.

Она подняла голову. Посмотрев в зеленые глаза дочери, взяв ведро с грязной водой, Марта медленно пошла наверх.