— Вставай, подонок! — велел Федор, рванув на себя мужчину. "Я же тебе сказал, чтобы духу твоего тут не было! И бить я тебя не буду, — он вышвырнул Марата из сарая, — слишком много чести. Пошел вон отсюда, — он толкнул его к воротам, — иначе я сейчас вернусь в трактир и скажу рудокопам, чем занимается народный трибун, когда его никто не видит. У них с тобой, мразь, разговор будет короткий".

Марат поднялся, отряхивая свой сюртук от грязи и навоза, и процедил: "Мы еще встретимся, месье Корнель, не сомневайтесь".

Федор прошагал к нему. Засучив рукав куртки, он от души хлестнул Марата по лицу. "Вон. Отсюда, — громко, раздельно сказал он. Марат, зажимая рукой разбитый нос, что-то бормоча — вышел.

В сарае было темно. Федор увидел, что девушка уже стоит, оправляя свое платье. "Все в порядке, мадемуазель? — озабоченно спросил Федор, чиркнув кресалом.

В свете искр он увидел темные, большие глаза, чуть заметную ссадину на белой щеке и знакомый, нежный голос ответил: "Да. Спасибо вам, дядя Теодор".

Она подошла поближе, и повторила: "Спасибо". От девушки едва заметно пахло цитроном, густые, коротко, стриженые, рыжие волосы были растрепаны. Констанца оглянулась. Подобрав с земляного пола сарая свой чепец, девушка водрузила его на голову, крепко завязав потертые ленты.

— Я же тебе сказал, — с Федора мгновенно слетел весь хмель, — в Париже еще сказал — нечего тебе тут делать!

— Совершенно незачем кричать, дядя Теодор, — обиженно заметила девушка, — я следующей неделей и увольняюсь уже. Материалов на статью у меня достаточно. Я еще в Амьене была, на ткацкой мануфактуре чесальщицей работала. Там условия — Констанца вздохнула, — хуже, чем здесь. Так что не волнуйтесь, — она быстро прикоснулась рукой к плечу Федора, — о компании я ничего плохого писать не буду. Только о том, что надо новые шахтерские лампы придумать. Со свечами все-таки опасно под землю спускаться.

— А то я не знаю, — угрюмо сказал Федор. "Ты зачем с этим…, - он сдержался, чтобы не выругаться, — во двор пошла?

— Я по своим делам выходила, — оскорблено вздернула подбородок Констанца, — я его и не видела. Только потом…, - она поморщилась. Девушка вдруг, лукаво спросила: "Дядя Теодор, а вы, почему не танцуете?"

— Я уже старый, — усмехнулся он. Констанца, потянув его за руку, велела: "Пойдемте! Только не проболтайтесь, кто я такая. Девчонки думают — я из Амьена. Они тут хорошие, — Констанца рассмеялась, — только жалко, что даже читать никто не умеет. Если бы школы для детей открывали, хоть начальные…, - она, улыбнувшись, втолкнула Федора в зал: "Сейчас я вас буду учить танцевать, месье Корнель", — девушка вскинула тонкую, изогнутую бровь.

Она была высокая, гибкая, быстрая, розовые губы смеялись. Он чувствовал, как бьется ее сердце — совсем рядом, под его руками. Констанца, потянувшись к его уху, шепнула: "А говорите — старый. Отлично танцуете. Давайте еще, — велела она. Федор подумал: "Тут же не как в Париже. Там только за кончики пальцев партнершу держишь, а тут за талию обнимать надо". Скрипки гремели. Констанца, перегнувшись, схватив со стола оловянный стакан с вином, выпив, хихикнула: "Не бордо, конечно, но очень неплохое. Попробуйте, — приказала она, и Федор подчинился.

Потом он сидел, смотря за тем, как кружились ее потрепанные, синие юбки — она танцевала с молодыми шахтерами. Кто-то из рудокопов, разливая вино, хмыкнул: "Она в бригаде у меня. Хорошая девушка, добросовестная, работает отлично. А что веселиться любит, так, месье Корнель, — мужчина подмигнул, — на то и молодость, чтобы погулять. Сами такими были".

— Да, — вспомнив костры на берегу Исети, ответил Федор, — были. Пойду, — он, сам того от себя не ожидая, поднялся и одним глотком осушил бокал вина, — еще потанцую.

— Мне надо, — наконец, сказала Констанца, прижавшись к нему, тяжело дыша, — надо во двор выйти, дядя Теодор. Проводите меня, — ее темные глаза блестели в свете догорающих свечей.

— Нельзя, — велел он себе, открывая перед ней дверь, — не смей, это дочь твоего друга. Ей пятнадцать лет, она ребенок еще, ты ее девочкой знал…, Нельзя!

Но ее свежие, теплые губы были совсем рядом, она приникла к нему — тонким, длинным телом, почти незаметной грудью. Помотав головой, обняв его, Констанца простонала: "Как хорошо! Еще, еще, пожалуйста!". Федор легко поднял ее и, усадив на перила крыльца, стал целовать, — жадно, едва сдерживаясь. Он почувствовал под рукой край грубого, шерстяного чулка, нежную, горячую кожу бедра и услышал ее шепот: "Пойдемте…, к вам…".

На узкой, темной лестнице он подхватил ее на руки, — голова кружилась от горьковатого, томного запаха, что шел от нее, — и, расстегивая на ходу платье, — внес в комнату.

Федор проснулся от яркого солнца, что било сквозь холщовые занавески. Приподнявшись, — затылок ломило похмельной болью, — он увидел чистую, прибранную комнату. Ставни были открыты, откуда-то доносился звон колокола.

— Воскресенье, — вспомнил Федор. "Выходной же сегодня". На стуле, рядом с кроватью, стоял деревянный поднос. Он посмотрел на маленькую, зеленого стекла бутылку, на миску с квашеной капустой, и услышал из бокового чулана плеск воды. Синее платье висело на спинке кресла, что стояло у стола. Рядом были брошены чулки и старые, потрепанные туфли.

Он зубами вытащил пробку из бутылки. Выпив водки, захрустев капустой, Федор обессилено уронил голову на подушку.

Когда он открыл глаза, в комнате пахло цитроном. Констанца, обнаженная, сидела, подвернув под себя ногу, в кресле, и быстро что-то писала.

Она повернулась и ласково сказала:

— Вот, послушайте, дядя Теодор. "Ребенок мадам Верра, прядильщицы из Амьена, был изуродован крысами. Мадам Верра вынуждена была оставлять двухлетнюю дочь одну, в грязном подвале, чтобы заработать на пропитание себе и маленькой Одетт. Муж мадам Верра умер от чахотки — бича текстильных предприятий, — год назад.

Французские предприниматели обязаны последовать примеру английских хозяев мануфактур, например, "Клюге и Кроу", — и выплачивать пенсии вдовам и сиротам умерших рабочих, а также обеспечивать уход за детьми тех, кто трудится на их фабриках.

Томмазо Кампанелла, в своем "Городе Солнца", писал о четырехчасовом рабочем дне. К сожалению, это пока остается утопией, но обязанность каждого владельца производства — предоставить рабочим безопасные условия труда и организовать их быт.

Необходимо, как можно быстрее, построить школы, — голос Констанцы зазвенел, — игровые комнаты для детей, умывальные, как на шахте "Луиза" "Угольной компании де ла Марков", под Льежем. Профессиональные союзы, которые уже организовываются рабочими Англии, — вот, что повлияет на хозяев предприятий".

— Написано недурно, только они противозаконны, — хмыкнул Федор, допив водку, закинув руки за голову. "Профессиональные союзы. Такого не напечатают".

— У нас свобода прессы, — рассеянно отозвалась Констанца. Она что-то перечеркнула. "Потом тут будет о шахтерских лампах и технике безопасности на ткацких мануфактурах. Я же ездила на север, на предприятия дяди Питера. Сравню их с теми, что в Амьене".

Он взглянул на стройные, белые плечи, на выступающие, острые лопатки, на изгиб ее шеи, и хмуро сказал: "Нам надо пожениться".

Констанца отложила перо и рассмеялась:

— Не надо, дядя Теодор. Я завтра пойду на свою смену, вы — поедете в Брюссель. Потом мы увидимся в Париже, и, — она подняла бровь, — я могу иногда с вами встречаться, если хотите. Я все равно, — он заметил пятнышки чернил у нее на губах, — не верю в Бога, и никогда не буду венчаться. Тем более, — Констанца подперла острый подбородок кулачком, — мы с вами оба — любим других людей. Я слышала, ночью.

Он покраснел. Отведя от нее взгляд, Федор пробормотал: "Прости. Я был…"