— А я тебе что говорил, — сварливо заметил Сиди Мохаммед. "Ты же мне его показывал, еще в Марракеше. Я тебе сразу сказал — незачем даже и проверять его, сразу видно — не такой. И он, не юноша, — евнух поставил на низенький, выложенный мозаикой столик поднос с чаем, — он мужчина, ему двадцать пять лет. Тем более он воевал, был ранен…"

Малик разлил чай: "Ваше величество, все-таки не надо ничего говорить принцессе Зейнаб, пока…, Вдруг он откажется, этот Даниял".

— Он не откажется, — хохотнул, Сиди Мохаммед, — но девочке, я, конечно, и словом об этом не обмолвлюсь. Потом, как все решено будет — только тогда. Надо будет им дворец отдельный построить, тоже здесь, в горах. Все-таки детей лучше на природе растить.

— А если ее высочество не захочет выходить замуж? — поинтересовался советник. "Она очень к вам привязана, вы же знаете".

— Именно поэтому Зейнаб согласится, — Мохаммед поиграл перстнями на пальцах. "Я же не зверь, Малик, девочке двадцать два года, у нее должна быть семья …, А с кем ей тут жить? — он обвел рукой комнату.

— Ты меня прости, но людей, с которыми она сможет поговорить — во всем султанате по пальцам пересчитать можно. Я бы ее за Мулая отдал, он единственный из моих сыновей, кто на меня похож. Но у того уже есть две жены, Зейнаб такое не подойдет. Я не хочу, чтобы моя жемчужина страдала, — он помолчал: "Этот Даниял — все же человек тамошнего воспитания, им будет хорошо вместе. Завтра поедем охотиться с птицами, — султан поднялся, — я на него посмотрю еще раз. Проведем переговоры, закончим все с этим соглашением, и можно будет их поженить.

Уже у шелковой завесы Мохаммед обернулся: "Я отобедаю с ее высочеством, а вы с Даниялом пока подготовьте все нужные бумаги, после охоты сядем за работу".

Когда султан вышел, Малик поскреб в бороде и сказал себе под нос: "Так, конечно, будет лучше всего. Его величество еще долго проживет, но все равно — пусть Зейнаб будет защищена, а, то мало ли что кому в голову придет, после его смерти".

Черный кот степенно зашел в комнату, и, присев, стал умываться. "А ты растолстел, Гато, — присвистнул Малик. Наклонившись, он погладил мягкие уши. Гато блеснул желтыми, умными глазами и мягко заурчал.

— Принц Марокко, — усмехнулся Малик, — муж ее высочества. Повезло Даниялу, ничего не скажешь. Ему, конечно, надо будет стать правоверным, как и Зейнаб, но с этим затруднений не будет. Не будет? — спросил он кота. Тот, мяукнув, потерся о ноги советника.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал Малик. Позвав евнуха, он велел: "Накрывайте обед в нашей вилле".

Изабелла лежала на спине, вытянувшись, рассматривая потолок спальни. "Все равно, — подумала она, — если бы я сейчас эту резиденцию строила — по-другому бы сделала. Каждый год что-то новое узнаешь. Взять хотя бы тот альбом с персидскими миниатюрами, что мне папа подарил — я бы на основе их рисунки для мозаики выполнила".

Сильные руки немой служанки растирали ее узкие ступни, аргановое масло блестело золотом на белой коже. Изабелла махнула рукой и, собрав в тяжелый узел каштаново-рыжие волосы — перевернулась на живот.

Иногда ей снилась Венеция — зимняя, с мрачным, нависшим над городом, серым небом, с зеленой, бурной водой лагуны. Она открывала глаза, и, слушая размеренное дыхание Гато, что спал рядом с ней, — вздыхала. Сворачиваясь в клубочек, Изабелла заставляла себя не плакать. "У тебя никого нет, — напоминала себе девушка, — тебя никто не любит, только отец любил и папа Мохаммед. Пьетро на тебя никогда внимания не обращал, да и вообще…, - она подтягивала к себе Гато, тот лизал ее в щеку и девушка успокаивалась.

Днем была работа — занятия с учителями, — султан выписал ей наставников из университета Аль-Азхар в Каире, была стройка, были чертежи, планы, и большая, во всю комнату модель Эс-Сувейры — с портом, торговыми кварталами, крепостью, виллами и садами.

Была охота, книги, шахматы, музыка. Когда приезжал Сиди Мохаммед — разговоры с ним, иногда до рассвета. "Как я мало еще знаю, — удивлялась Изабелла. Султан, смеясь, отвечал: "Для этого я здесь, милая — чтобы отвечать на твои вопросы. И чтобы ты никогда не чувствовала себя одинокой".

Еще два года назад Изабелла осторожно спросила: "Папа, а ведь твою дочь — ее тоже звали Зейнаб?"

Он долго молчал. Потом, погладив ее по щеке, султан улыбнулся: "Я не хотел, чтобы ты знала, милая, думал — ты на меня обидишься".

Девушка уткнулась лицом в его плечо. Вдыхая запах сандала, она всхлипнула: "Как я могу обидеться, папа! Ты для меня столько всего делаешь, сколько мой покойный отец не делал". Мохаммед вытер ей слезы. Прижав Изабеллу к себе, он поцеловал теплые волосы надо лбом: "Вы с ней очень похожи, доченька. Мать Зейнаб — тоже итальянка была. Видишь, как оно получилось, — он взял девичью руку, — в пятнадцать лет я свою жемчужину потерял, а потом Аллах мне тебя даровал, когда я уже и не чаял…"

— Он меня освободил, — подумала тогда Изабелла, — возвел в ранг принцессы, признал своей приемной дочерью…, А когда я ему сказала, что пока не готова принимать ислам — только плечами пожал: "Все в свое время, милая, в таком деле нельзя торопиться. Вы же тоже — люди книги, мы верим в ваших пророков".

— Почему она умерла, — спросила Изабелла, — принцесса Зейнаб?

Темные глаза похолодели, и султан ничего не ответил. "Прости, папа, — пробормотала девушка, — я больше не буду…, Я вижу, тебе тяжело об этом вспоминать".

— Очень, — просто ответил Мохаммед. Изабелла, привалившись к его боку, глядя на багровый закат на море, — ее вилла стояла на самом берегу, — просто сидела, взяв в ладони его сильную, большую руку.

Служанка накинула на нее ночной, светлого шелка халат, и заплела длинные, густые волосы в косы. В резную дверь постучали. Изабелла весело сказала: "Заходи, папа!"

Мухаммад, наклонив голову, переступил порог, и, как всегда, подумал: "Какая же она красавица". Серо-зеленые, большие глаза были окружены длинными ресницами, на белых щеках играл чуть заметный румянец. Она стояла, улыбаясь — невысокая, стройная. Султан, взяв ее руку, ворчливо заметил: "Все равно — у тебя все пальцы в пятнах, даже после ванны. Смотри, что я тебе принес, — он достал из-за спины том: "Reflections sur l’age de la Terre".

Султан, устраиваясь на диване, подвинул к себе кальян: "Хорошая книга, тебе понравится. Французский ученый написал, месье Корнель".

Тонкий, серый дым пах розами. Сиди Мохаммед, искоса взглянув на лицо девушки, — она внимательно просматривала книгу, откашлялся: "Зейнаб, доченька, тебе уже двадцать два года…"

— Очень интересно, — не слушая его, пробормотала Изабелла. "Он тут пишет о возрасте Земли, папа". Девушка подняла голову и недоуменно повторила: "Двадцать два. Спасибо за лошадь, — она улыбнулась, — я ее назвала Бинт-аль-Хава, она и вправду — дочь ветра, такая быстрая".

— Она же ничего не знает, — понял Мохаммед. "Аллах милосердный, может, не надо все это затевать? Девочка счастлива, девочка рядом со мной, пусть так и будет — всегда".

— Зейнаб, — он замялся, — я тебя все не спрашивал, ты прости…, Может быть, ты хочешь выйти замуж?

Серо-зеленые глаза наполнились слезами, — мгновенно. Она, прикусив губу, помотала изящной головой: "Если я тебе надоела, папа, ты меня лучше продай, — дрожащим голосом сказала Изабелла.

— Да ты что! — испугался Мохаммед. "Что ты, доченька, что ты, счастье мое…, Как ты могла подумать такое? — он обнял девушку. Та, вытерев мокрые щеки, мрачно сказала: "Я же никого не люблю, папа, кроме тебя. И не полюблю, никогда. Таких мужчин, как ты, или мой отец покойный — их и не бывает вовсе. Не говори мне больше об этом, пожалуйста".

— Но ведь дети…, - попытался продолжить Мохаммед. "Ты ведь совсем не видела мужчин, милая, не надо судить так поспешно".