Рука Васи Старицкого, державшего венец над головой сестры, дрогнула, из глаз текли слезы.

Заради венчания трупы от стен Святой Софии убрали, но все еще лежали на площади окровавленные горы снега. Над Детинцем вились вороны, и, когда царь с боярами вышел из собора, небо было черно от этой горластой, хлопающей крыльями тучей.

— Сейчас попируем и дальше отправимся. Ты уж прости, Матвей Федорович, что придется тебе от молодой жены уезжать, однако у нас еще Псков впереди, — недвусмысленно обозначил план действий царь.

— Государь, я твой слуга верный, — поклонился Матвей, — сначала ты для меня, а уж потом остальное все.

— Правильно говоришь, — одобрительно сказал Иван Васильевич. — А за Ефимию свою не беспокойся. Марфа Федоровна с нами в Псков не поедет, возьмет княжон и отправится с ними на Москву. Григорий Лукьянович ее проводит, стрельцов дадим, с честью доберутся и без опасности.

Настал черед Марфы отвесить поклон царю.

— Не оставляешь ты нас заботой, великий государь, как благодарить тебя?

Иван приблизил губы к ее уху: «Сыновей мне здоровых родить, вот как». От царя пахло кровью, сладковатый, резкий запах, от которого у Марфы закружилась голова.

— Как скажешь, государь, — неслышно ответила она.

Иван шумно выдохнул.

— Сейчас страну на колени поставлю, а потом тобой займусь, — пообещал многозначительно. Они стояли совсем рядом. Вельяминова, не поднимая головы, кивнула:

«Слуги мы ваши покорные, Иван Васильевич».

— Если б все такими были, — вздохнул Иван. — Даже батюшка ваш, и тот предал доверие мое, а нету более таких, как Федор Вельяминов. — Он поднял голову, прищурившись, и вдруг сказал: «Ручница есть у кого?». На кресте Святой Софии сидел белоснежный голубь.

Марфа перекрестилась: «Хоть бы не попал».

Раздался выстрел, но голубь, даже не шелохнувшись, продолжал прижиматься к кресту.

— Ну, Матвей Федорович, сам Господь тебе знак послал, угодно ему венчание твое.

Вельяминова взяла невестку за ледяную безвольную руку. «Держись, недолго осталось».

Светлые ресницы Ефимии дрогнули, на них повисла одинокая слеза.

— Ты помни, что я говорила тебе вчера, — проговорила Марфа, чуть отстав от толпы. — Коли понесешь быстро, Матвею оно на руку, а коли сына родишь, он тогда помягче станет. И ни в чем ему не отказывай. Что бы ни захотел.

— Грех это…, — слабо возразила Ефимия, покраснев.

— Ты жить хочешь? — сурово дернула ее за руку Марфа. — Или на погост пойти, и чтобы впереди тебя гробы несли? Одно слово мужа твоего, и не останется более князей Старицких, поняла?

На свадебном пиру в палатах Судаковых, было шумно. Иван много пил и посылал чаши ближним боярам. Марфа смотрела на лицо Матвея — белое, с расширенными глазами. Он не был пьян, нет, здесь было что-то иное, что-то более страшное. Ефимия ничего не ела, и только лихорадочно рвала на коленях, под столом, чтобы никто не видел, шелковый плат.

— Васька, — крикнул Иван. — А ну иди сюда!

Князь Старицкий послушно опустился на колени перед креслом царя.

— Надо тебя тоже порадовать как-то, — задумчиво сказал Иван Васильевич. — А то сестру твою я замуж выдал, Марью вашу выдам, как в возраст войдет, а тебя, Василий Владимирович, я тоже жалую, будешь у меня теперь за столом прислуживать, и смотри, старайся, как следует.

Правнук царя Ивана Великого молча склонил голову, сдавленно застонала Ефимия.

— За что ж он так нас бесчестит?

— Скажи спасибо, что живы, — не разжимая губ, прошептала Вельяминова. — А что брат блевотину за пьяными подтирать будет, дак бесчестие не в том.

— Как оно будет-то? — безнадежно спросила Ефимия.

— Не знаю, — ответила Марфа, не сводя взгляда с брата.

— А вот батюшка твой, — царь повернулся, улыбаясь, к Федору Басманову, — Федор Алексеевич, разочаровал меня. Говорят, предатель он.

Матвей Вельяминов осклабился, глядя на побледневшее лицо младшего Басманова.

— Да государь… — начал было Федор, но Иван Васильевич остановил его. — Ты, Федька, помолчи лучше, отец твой с новгородцами снюхался, хотел под крыло короля Сигизмунда перебежать. Сейчас он нам сам все расскажет.

Ввели окольничего. Его бледное, с едва заметными шрамами от ожогов лицо, было опущено, глаза превратились в щели от синяков. Иван махнул рукой. Окольничего отпустили, поставив на колени.

— Помнишь, Алексей Данилович, как учил я? Коли хочешь, чтобы полюбили тебя, самое дорогое забрать у человека надо.

— Не предавал я тебя, государь, оговорили меня. — Басманов метнул быстрый взгляд на Матвея, тот усмехнулся. Глядя на злое, чуть подергивающееся лицо царя, окольничий вспомнил тех двоих, отца и сына. Синеглазый юноша, совсем еще мальчик, сказал тогда разбитыми губами : «Ежели ты мне, государь, нож дашь, то первый удар твой будет.

— А лучше, чтобы он своей рукой мне это дорогое отдал, да, Федя? — почти пропел Иван, обнимая младшего Басманова, и раскрыл ладонь. Матвей Вельяминов вложил в нее длинный кинжал.

Алексея Басманова передернуло.

— Не трону я сына своего, какой бы он ни был. Плоть и кровь моя он, не стану я заповедь Божью преступать.

— Феденька, ты слышал? — спросил царь.

Младший Басманов медленно, как во сне, поднял клинок.

— Не смотри, — сказала Марфа невестке. — Закрой глаза. Та только помотала головой и ухватилась за край стола.

Федор Басманов вонзил клинок отцу в горло. Хлынула кровь, быстрыми, сильными толчками.

Басманов захрипел и ухватил сына за руку. Федор брезгливо разжал пальцы окольничего и одним движением взрезал ему шею.

— Молодец, — потрепал его царь по голове и вдруг неожиданно громко крикнул. — А теперь не пора ли уже молодым почивать?

Ефимия обреченно перекрестилась.

— Ну все, — Марфа наклонилась и поцеловала ее в лоб, покрытый холодной испариной. — Ты помни, Ефимья, главное — не прекословь ему. Если вдруг…

— Что?

— Ничего, — вздохнула Марфа. — Все будет хорошо.

— Марфа Федоровна, — Ефимья стиснула маленькие, с обгрызенными ногтями руки, между колен, — а вам… вам понравилось, ну, когда…

Вельяминова вдруг вспомнила холодный весенний лес, огонь костра, и то, как отражался рассвет в его лазоревых глазах.

— Да, — ответила она и мягко закрыла дверь горницы.

Он увидел, как она спускается по крутой лестнице, и перегородил ей дорогу. В лунном свете ее лицо было точь-в-точь как лик Богородицы. Она стояла на ступеньку выше, опустив голову, и все равно не доставала ему до плеча. От нее пахло, — даже в разгар зимы, — напоенными солнцем травами.

— Дай, — сказал он грубо.

— На ложе брачном, — она отвернулась, — так, что он видел только край платка и немного бронзовых волос на виске. Кровь хлынула ему в голову.

— Силой возьму.

— Не будет благословенья Божьего тебе, — она посмотрела на него изумрудными глазами.

— И сыновей не будет тогда. Под венец меня поведи, по-честному, как государю и пристало.

От него пахло, как и тогда на площади, кровью, только свежей. Кровью зарезанного Басманова.

Марфа поморщилась.

— Дай пройти.

— С огнем играешь, Марфа.

— На то я и Вельяминова.

Он зашел вслед за ней в трапезную, и, поймав взгляд Матвея, указал головой на дверь.

— Иди-ка к невесте своей, заждалась она, — усмехнулся царь, отрываясь от губ Матвея.

Отступив на шаг, он окинул любовника с головы до ног оценивающим взглядом.

— Шексна тебе на пользу пошла. Забыл, небось, Матюша, как это, с бабой-то?

— Дак вспомнил уже. А все равно лучше тебя нет, — опустив голову, глухо проговорил Матвей.

— Милый ты мой, — Иван коротко привлек его к себе. — Не брошу я тебя никогда, разве не знаешь ты? Иди, и пущай Ефимья сыновей тебе родит. Она хоть и захудалая с виду девка, но мать ее покойница плодовитая была. Ты уж постарайся, Матюша, чтобы следующим летом я у тебя крестил.

Матвей, кивнув, уткнулся горячим лбом в царское плечо.

Ефимия с потерянным видом сидела на краю ложа. Матвей посмотрел сверху на ее мышиного цвета волосы и красный припухший от постоянных слез нос.