— Пошли, — подтолкнул он сына, — я хоть внуку своему рукой помашу. Забеги на постоялый двор, вели карете трогаться, я буду ждать у церкви.

Дэвид увидел невестку издали, — она сидела, скинув чепец, на зеленой, сочной траве лужайки, шелковые, пышные, светлые юбки лежали вокруг нее, на спину падали бронзовые косы. Тедди ковылял вокруг нее. Она, раскинув руки, смеясь, попросила: "Ну, иди к маме, мой милый!"

Мальчик вбежал в ее объятья и прижался каштановой головой к плечу.

Дэвид глубоко вздохнул. Прислонившись к ограде, он позвал: "Марта!". "Тридцать футов, — прикинул он. "Безопасно".

— Не подходи ко мне, — велел мужчина. "Слушай внимательно и не перебивай. В городе оспа, мы с Мэтью сейчас будем сидеть в карантине. Он послал сюда карету, тебя выпустят, не волнуйся. Отправляйся в имение, я через неделю вернусь".

Тедди увидел его. Помахав ручкой, он крикнул: "Деда! Сюда!"

— Скоро приеду, и пойдем с тобой гулять, мой хороший, — пообещал Дэвид. Мальчик скривил губки, и грустно сказал: "Деда, к тебе".

— Обязательно, малыш, — Дэвид посмотрел на стройную, невысокую фигуру невестки и внезапно добавил: "Запомни, на всякий случай — Бромли и сыновья, Лондон, Треднидл-стрит. Это мой стряпчий, у него завещание. Деньги в шкапу в моем кабинете, держи ключ, — Дэвид снял его с цепочки для часов и положил на траву. Все, — он обернулся, — езжайте".

Марта так и не сказала ни слова. Забрав ключ, она взяла на руки сына и тихо велела: "Скажи дедушке "До свиданья, милый".

Тедди послушно закричал: "До свиданья!". Дэвид улыбнулся: "Скоро увидимся, милый мой!"

Он так и стоял — глядя вслед удаляющимся лошадям, засунув руки в карманы сюртука. Потом, когда над дорогой остался только клуб пыли, Дэвид развернулся и пошел к постоялому двору.

Мэтью остановился перед покосившимся бараком на окраине города, и увидел у черного хода телегу.

Негры, в пропитанных смолой повязках, стали вытаскивать из дверей груды какого-то тряпья. "Правильно, — подумал Мэтью, — они же все сжигают, и простыни, и бинты. Весь город уже дымом пропитался".

Макдональд стоял на крыльце, сдвинув повязку. Врач жадно курил сигару, держа ее рукой в кожаной перчатке.

Он увидел Мэтью и покачал головой. Юноша подошел поближе и почувствовал запах смерти, что исходил из барака — тяжелый, густой запах гноя и крови. "А трава, — все равно зеленая, — подумал Мэтью. "Сколько ему осталось — день, два?"

Макдональд выбросил окурок: "Уже за две сотни заболевших. Возьмите, — он порылся в кармане холщового фартука и протянул Мэтью повязку. "Мы сегодня с утра оставили тут только безнадежных больных, легкие случаи перевели вон туда, — Макдональд указал рукой на барак поодаль.

— Безнадежных, — повторил про себя Мэтью, идя вслед за врачом по узкому коридору. "Как быстро он заболел — три дня всего понадобилось. И с того времени — все время в беспамятстве, в бреду. Даже не спросить о Бромли, он все равно ничего не понимает".

Из-за холщовых занавесок, закрывавших больных, раздавались чьи-то слабые стоны.

— Самоубийство — это он хорошо придумал, — Мэтью остановился. "Сейчас его похороню, приеду в имение и покончу с мистером Теодором. Нечего его на мои деньги кормить. Не дай Бог, может, он оправится еще, Марте что-то разболтает. А она пусть сидит в трауре и воспитывает сына. Когда узнаю, что там, в завещании, решу, — что с ними делать. И с Дэниелом тоже".

Макдональд отдернул занавеску. Мэтью увидел лицо отца — отекшее, покрытое коркой вскрывшихся, мокрых язв. Он вспомнил что-то далекое, почти ушедшее — зеленый двор поместья. Отец, спешившись, подхватил их с Дэниелом на руки, и поцеловал: "Соскучились? А я вам подарки привез, смотрите!" Мэтью ахнул, увидев двух пони: "А как же Тео, ей тоже надо!".

Высокая для своих лет, смуглая девочка робко стояла за колонной. Поклонившись, она прошептала: "Здравствуйте, мистер Дэвид".

Красивое лицо отца чуть исказилось, и он потрепал Мэтью по голове: "Она рабыня, зачем ей пони?"

Дэниел погладил гнедого пони по холке: "Когда я вырасту, у меня не будет рабов".

— Когда ты вырастешь, — рассмеялся отец, — у тебя будет все это, — он широким жестом обвел рукой дом. "И гораздо больше, дорогой мой старший сын. Пойдем, — он кивнул, — выберем для них место в конюшне".

Мэтью посмотрел им вслед. Взбежав по ступенькам, разглядывая Тео, мальчик протянул: "Рабыня".

Девочка покраснела и опустила глаза. "Рабыня, — повторил Мэтью. Вздернув голову, не оглядываясь, он пошел вслед за отцом.

— Пять лет мне тогда было, — подумал Мэтью, — а ей три. Ничего, я ее найду. Я ее всегда находил, когда мы в прятки играли — рано или поздно".

Слипшиеся от гноя ресницы зашевелились. Мэтью, повернулся к Макдональду: "Я бы хотел побыть наедине с отцом, доктор. Я вас позову, если что".

Он задернул занавеску. Наклонившись над изголовьем, преодолевая отвращение, Мэтью спросил: "Что ты написал Бромли? Ну, отвечай быстро, дорогой папа!"

Он стоял над обрывом. Внизу текла широкая, сильная река. Дэвид, прищурился: "Это ведь Джеймстаун. Надо же, вот как он выглядел, в старые времена".

Дэвид услышал сзади шаги и обернулся — невысокий, легкий, седой старик медленно шел к нему. Остановившись, опираясь на палку, он поднял ореховые глаза: "Так вот, какой ты будешь. А я, видишь — старик усмехнулся, — пока живу. Восемьдесят пять мне, а живу. Сестра моя младшая умерла, в море погибла, с мужем ее, — он вытер уголки глаз. "И дочка умерла, родами. Внучку оставила, тоже Марию. Впрочем, мне недолго осталось, — старик вздохнул, — ночами от болей спать не могу".

Дэвид молчал. Старик, пробормотав что-то, закончил: "Пойду я. Да и тебе, — он положил Дэвиду руку на плечо, — пора, мальчик. Вот явимся к престолу Господа, там Он и рассудит — в кое место определит нас, в том и пребывать будем".

Он подал Дэвиду неожиданно крепкую, сухую руку. Они, не оборачиваясь, направились к бесконечному, тихому, блестящему под утренним солнцем океану.

— Сыночек, — сказал отец и Мэтью отпрянул. Он шептал, — неразборчиво, быстро, и юноша, прислушавшись, уловил: "Сыночек мой, маленький…"

Потом он вытянулся и затих. Мэтью стоял, глядя на его лицо. Юноша услышал сзади голос Макдональда: "Мне очень жаль, мистер Бенджамин-Вулф. Мы подготовим тело к погребению".

— Да, — отозвался Мэтью, — жаль, что на нашем семейном участке не получится, из-за эпидемии, ну что делать. Спасибо вам.

Юноша вышел из барака. С наслаждением сорвав повязку, он вдохнул свежий, весенний ветер с моря: "Надеюсь, ты будешь гореть в аду, дорогой папа! Что бы тебе стоило прийти в себя, хоть ненадолго".

— Хотя, — хмыкнул Мэтью, — этот упрямец и тогда бы мне ничего не сказал. Значит, либо Дэниел, либо мой дорогой невинный братец, он же — мой сын. Вот и узнаем, — он обернулся на барак, и, в сердцах сплюнув, — пошел к городу.

Золотистые, пышные волосы падали на воротник черного сюртука. Мэтью поправил воротник белоснежной рубашки. Повертевшись перед зеркалом, он перевязал шелковый, черный галстук: "Траур мне идет, ничего не скажешь".

На лацкане блестела булавка с наугольником и циркулем. "С этой оспой, — подумал Мэтью, привольно устроившись в кресле, — все получилось просто отлично. Быстрые похороны, никаких проповедей в церкви, — ненавижу их. Свидетельство о смерти у меня на руках. Возьму в поместье остальные документы, съезжу в горы напоследок, — Салли, пожалуй, туда заберу, — и в Бостон".

— Спи спокойно, дорогой папа, — он налил в бокал бургундского вина. Блаженно закрыв глаза, юноша выпил. На улице кто-то звонил в колокольчик. Мэтью, высунувшись из окна постоялого двора, увидел телегу, покрытую холстом.