– А как вас всех зовут?

Та близняшка, что повыше ростом, раздраженно застонала и закатила глаза, словно я попросила ее прочитать наизусть «Ромео и Джульетту».

– Айви! – выдавила она, указывая на себя. Затем перевела взгляд на свою сестру: – Дейзи! А это Нелл! – кивнула близняшка в сторону веснушчатой. – А теперь заткнись!

– Ну она же только первый день здесь! – прошептала Нелл. – Не надо с ней так!

Айви презрительно хмыкнула.

– Ты, наверное, очень скучаешь по маме… – прошептала Мим.

Я еле сдержалась, чтобы не разреветься.

– Да… А ты… А ты помнишь свою маму?

Улыбка сразу смягчила выражение ее лица, подобно тому, как грубый лен становится мягким и податливым под горячим утюгом.

– Нет. Но у меня есть кое-что от нее. Иногда мамочки, бросая ребенка в Оакгейтском приюте для подкидышей, оставляют какую-нибудь свою вещицу, на случай если когда-нибудь вернутся за ним. Моя мама оставила мне вот эту костяную рыбку.

– Иногда?! Вот чушь собачья! – прыснула со смеху Айви. Она подслушивала и даже не стеснялась этого! – В нашем приюте так не делают уже очень давно. Уже лет тридцать как они просто дают справку. Об этом все знают!

– Так что твоя мама была просто тупая, – жуя, вставила Дейзи. – И к тому же шлюха и картежница.

Мим в ярости швырнула свою тарелку на стол, так что та треснула.

– По крайней мере, ей было не все равно. И она оставила мне хоть что-то. – Ее руки и губы тряслись.

– Скорее всего, случайно, – ухмыльнулась Дейзи. – Поди, хотела сыграть на тебя в карты.

Айви злобно процедила:

– Теперь тебе точно не сносить головы, Чернушка! Смотри, ты тарелку разбила! Ужас какой! Что скажет миссис Метьярд? Надеюсь, никто не проговорится…

– Закрой свою вонючую пасть! – прошипела Мим.

Ее реакция заставила меня содрогнуться. Похоже, она не покорилась своей судьбе. В ней кипела такая же черная ярость, как и во мне. Именно это и свяжет нас.

Время не остановить, и этот день наконец настал. Мне исполнилось двадцать пять. Моя мама прожила всего на два года больше. Волны меланхолии накрывают с головой, когда я думаю об этом.

Несмотря на пророчества отца о том, что я распугаю всех своей эксцентричностью, от поздравлений не было отбоя. Правда, может, все дело в моем богатом наследстве? Весь день дверной колокольчик просто не умолкал, а служанки сновали туда-сюда, принося все новые и новые подарки. Уилки вся эта суета совсем не радовала. Хотя он был тоже впечатлен тем огромным букетом, который доставили ранним утром и который я велела Тильде поставить в большой напольной вазе рядом с его клеткой. Уилки, устроившись на прутьях клетки, принялся разглядывать цветы.

– Записки при нем не было, – произнесла Тильда, показывая всем своим видом, что она догадывается, от кого эти цветы.

– Да? Очень странно!

Я хорошо знаю язык цветов. Колокольчики, кивающие своими огромными темно-синими венчиками на тонюсеньких стебельках, обозначают «навсегда»; желтая акация – «тайный поклонник»; розовые камелии – «скучаю по тебе». О да, я догадываюсь, от кого этот милый букет.

Интересно, а как мог бы сложиться этот день, если бы я уже была женой Дэвида? Взял бы он отпуск? И смогли бы мы позволить себе хоть как-то отметить мой день рождения? Мне кажется, я предпочла бы провести его в компании сослуживцев Дэвида и их жен, чем в обществе всех этих расфранченных особ, приглашенных на бал, что дает в честь меня отец.

Дэвид – моя возможность встать на путь истинный. Ведь именно он свел меня с этой девочкой – Рут, за спасение души которой я сейчас бьюсь. Это ведь благодаря Дэвиду… Странно, почему я подумала об этом только сейчас?

Надеюсь, букет обошелся Дэвиду не очень дорого. Я сама была предельно экономна: папа выписал чек на внушительную сумму, чтобы я потратила ее на новое платье. Но я израсходовала лишь малую часть. Основная часть пошла в копилку, на мою будущую супружескую жизнь с Дэвидом. Но портниха постаралась на славу. Платье шелковое, бледно-желтое, с клиновидным корсажем и складчатыми воланами на юбке. На рукавах рюши, что в пять ярусов ниспадают с моих красивых плеч. На груди будет брошь в виде большого цветка в тон тем маленьким, что Тильда закрепит в моих волосах. В общем, мне вполне нравится, как я выгляжу. Думаю, не опозорюсь, хотя гости наверняка ожидают от девушки моего статуса и финансового положения чего-то более роскошного.

Я давно поймала себя на мысли, что теперь каждый раз при выборе одежды не могу не думать о Рут Баттэрхэм. Становится не по себе, когда я представляю нескольких молодых портних, что в весьма стесненных условиях корпят над моим новым бальным платьем. Естественно, я не воспринимаю всерьез рассказы Рут о том, что она пропитывала ненавистью нить, которой шила. Но у меня в голове все равно вертится вопрос: вот эти девушки, что шили мое платье, они презирают меня? Неужели они тоже сидели часами, мастеря мой наряд, и проклинали меня, – то есть ту женщину, для которой они работали? Возможно, в дальнейшем стоит делать пожертвования и на улучшение положения швей. Вот тут отец не будет против – мода уж точно женское дело!

Он сегодня очень взволнован. Ему, конечно, нравится, как гости ходят по дому и любуются каждой комнатой, но я ловлю на себе такие его взгляды, какими придирчивый торговец фруктами осматривает свою витрину: ему надо продать весь товар до того, как тот начнет портиться. Переспелые фрукты уже никому не нужны. Как дочь, составившая выгодную партию, я буду по-прежнему гарантом его прочного положения в высшем обществе. Но если не выйду замуж в ближайшее время, пойдут толки и сплетни. И я стану для него настоящей обузой, чего папа хочет меньше всего.

Это очень расстраивает. Я не думаю, что он делает это нарочно, но критики в мой адрес становится все больше. Ему не нравится уже почти все, что я делаю. Он хочет, чтобы я была, словно бабочка в коллекции насекомых: с аккуратно расправленными крылышками, пришпиленная булавкой к своему месту… Только такая бабочка никогда уже не полетит!

Я не могу беспрекословно слушаться его, как должна была бы примерная дочь. Папа не придает значения моей благотворительности, отвергает мою веру. Хотя я не считаю его плохим человеком. В глубине своей души он хороший. Просто поступает плохо гораздо чаще, чем я способна терпеть.

Каждый день я смотрю на голову отца в надежде, что строение его черепа начнет изменяться. Что увеличится зона, отвечающая за чадолюбие, и уменьшатся зоны повышенной возбудимости, воинственности и разрушительных порывов. Я молюсь каждый день о том, чтобы папа преобразился.

Но в этом году перемен не произошло.

Гости наконец разошлись. Теперь я могу подробно описать, как все прошло. В целом вечер вполне удался. И жаловаться мне грех. Меня долго одевали и причесывали. За несколько недель Тильда насобирала достаточно волос с моих расчесок, чтобы сделать из них накладные локоны. Она постаралась на славу: косы были уложены аккуратными ракушками за ушами, с прикрепленного на затылке шиньона падали крупные локоны. Когда она закрепила в моих волосах живые желтые цветочки, прическа стала выглядеть очень мило, но не помпезно.

Гости болтали без умолку весь вечер. Мне бы хоть немного подобного красноречия!

Как только я начала спускаться по парадной лестнице, услышала звонкий смех из залы. Я вздрогнула от удивления. Миссис Пирс? Уже здесь?

Они с папой решили перед началом бала выпить по бокалу пунша. Миссис Пирс стояла справа от камина, он – слева. Прекрасная картина, если бы только это была другая пара.

Тонко очерченные брови взлетели едва ли не до небес, как только она увидела меня. На лице тут же появилась эта отвратительная фальшивая улыбка. Поставив бокал с пуншем на каминную полку, она пошла ко мне с распростертыми объятиями.

– Мисс Трулав, дорогая моя! Тысяча поздравлений, милочка!

Мне пришлось вытерпеть ее объятия и поцелуи в щеку. Она так сильно пахла жасмином, что я едва не чихнула. Фу, словно откусила кусок туалетного мыла!