– Кто-нибудь купит, и мы вместе будем играть, да? Да? Да? Да? Да?

Для убедительности Сверчок посмотрел каждому из нас в лицо. Журавль, Ками и Симо закивали, немного улыбнувшись. Я хотел было сказать, что у меня есть геймбой, но передумал. Геймбой с черно-белым экраном уже устарел, одна досада от него.

– Журавль, который час? – спросил Сверчок, и Журавль поднес к лицу руку с часами.

Я увидел со своего места электронные цифры 15:58.

– Пятый час.

– Вот как? Ну, я поехал. Мне в идзакаю. Извиняйте.

Сверчок запихнул в рот яммо и встал. Я поднялся за ним. Мой уход вместе со Сверчком вошел в привычку, поэтому никто не задавал лишних вопросов.

– Мне еще карасику надо корм дать. У меня же это… рыбка есть. Она маленькая пока, я ее в Охако выловил. Кормлю ее кормом для золотых рыбок. Когда я к ней подхожу, она ко мне подплывает, реально.

«Поняли?» – как будто хотел сказать он, улыбаясь, но мы всего лишь неуверенно мотнули головами. Он хвастался рыбкой уже в третий раз. Во второй раз Журавль сказал тихонько: «Они же бедняки. Она вырастет, и они сожрут ее, наверное».

Где моя мать, я не знаю.

Мне просто неизвестно, в каком она конкретно месте, а вот в каком она мире, я худо-бедно себе представляю. Ну, так же, как понимаешь, когда говорят «ушел в мир иной».

Когда я учился во втором классе, мама работала кассиром в супермаркете неподалеку. По утрам мы выходили из дома в следующем порядке: папа, я, мама. Она работала где-то до часу дня, поэтому возвращались мы так: сначала мама, потом я, потом папа. Иногда бывало: я, мама, папа.

– Сегодня я задержусь на работе, – иногда говорила мама.

В такие дни она возвращалась часов в семь-восемь вечера. Я готовил рис в рисоварке, разогревал в микроволновке жареное мясо с имбирем, креветки в кляре и курицу в панировке в тостере и ужинал один. У меня был бонус: я мог есть, смотря телик. Но мне все равно бывало тоскливо и одиноко. Не знаю почему, но это чувство тоски накатывало волнами. Иногда я вообще ничего не чувствовал, а иногда мне казалось, будто что-то высасывает все содержимое моей груди.

Однажды после уроков эта волна стала особенно большой, мне показалось, что еще немного – и она опустошит меня. Я взял кошелек и пошел к лифту. Это было незадолго до прихода зимы. Пока лифт спускался с седьмого этажа на первый, я отстегнул липучку кошелька и пересчитал монетки. Там было четыреста с небольшим йен. В супермаркете, где работала мама, был небольшой отдел канцелярских принадлежностей, я собирался купить там ластик. Что бы сказать? Я потерял ластик в школе, или же он у меня истерся? Так и не придумав, как правильно сказать, я спустился на лифте и вышел из главного входа нашего дома.

Пока шел по дороге по направлению к супермаркету, я заметил, что стал необычайно бодр. Как будто в мою грудную клетку влили питательную жидкость, и она заполнила все пустоты. В какое-то мгновение мне подумалось, что я иду в супермаркет из-за мамы. Несмотря на то что она занята работой, мама хочет увидеть меня. И тут я появлюсь. Пусть я всего лишь второклашка – я иду один, и у меня кошелек. Она наверняка очень обрадуется. Может быть, даже расплачется.

Когда дошел до супермаркета, в отделе зелени неподалеку от входа я заметил знакомую тетеньку-продавца. Когда мы с мамой заходили сюда за покупками, мы несколько раз общались с ней.

– Твоя мама ушла в час, – сказала она, когда я посмотрел в сторону кассы.

Словно в качестве оправдания я выбрал ластик в канцелярском отделе, оплатил его на кассе у чужого человека и вернулся домой.

Мама вернулась в восьмом часу, и я сказал ей, что потерял ластик и ходил в супермаркет за ним. «Я был там, а тебя не было», – сказал я. Я ни в чем не сомневался, просто мне хотелось, чтобы мама узнала о моем отважном приключении.

– Только не говори об этом папе.

Мама оглянулась на меня, снимая пальто. Она улыбалась, только глаза ее совсем не улыбались. Она смотрела на меня, как на предателя или что-то вроде того… Хотя нет. Просто позже я напредставлял себе столько всего, что, может, на самом деле такого и не было. Какой там был взгляд?.. Постепенно мне стало тяжелее вспоминать все, что связано с ней.

Тогда я кивнул ей, но в конце концов нарушил данное ей обещание. Прошло несколько дней, и в субботу, когда у папы был выходной, я решил похвастаться ему, как сам ходил в магазин. Я ведь не знал, насколько важным было обещание, данное матери.

Папа слушал меня так, как будто смотрел скучную передачу по телевизору. Сейчас мне кажется, он настолько сдерживал себя, чтобы не взорваться, что его лицо утратило всякое выражение.

Что и как было потом, я не знаю. Я стал чаще просыпаться по ночам. Меня будили равнодушный ровный голос отца, удары по обеденному столу, всхлипы матери – мне казалось, что я слышал именно эти звуки. Иногда предчувствия меня не обманывали. А может быть, это были не предчувствия, а признаки чего-то.

Во время зимних каникул мы с отцом сели на синкансэн и поехали в гости к дедушке и бабушке. Тогда мне и в голову не могло прийти, что потом я стану у них жить.

Мы провели дома у бабушки и дедушки семь дней. Мы и раньше приезжали к ним на Новый год или на Обон[448] летом, но так долго мы никогда у них не гостили, даже без мамы. Дедушка с бабушкой, как и прежде, улыбались мне, мы все вместе смотрели новогодний конкурс песни, ели новогоднюю еду. Но когда я ложился спать, до меня доносились голоса разговаривавших о чем-то троих взрослых, как далекая буддистская молитва.

Когда мы вернулись в Токио, отец отправил меня домой, а сам остался на улице. Я открыл дверь и увидел маму. Она сидела, выпрямив спину, на стуле в столовой. Мама была накрашена. Она пристально посмотрела на меня, вошедшего в комнату.

– Прости меня, – сказала она, встала и вышла из дома.

Я не знал, что с тех пор больше не увижу ее. Как дурак, не проронил ни слова, просто смотрел, как она уходит, о чем-то задумавшись.

Мама не возвращалась, отец не поднимался, и я стал зачем-то осматриваться. Заметил, что в доме не осталось маминых вещей, как будто здесь всегда были только наши с папой вещи. В шкафах все было аккуратно разложено.

Нельзя сказать, что мне и сейчас совсем непонятно, что произошло. Я понимаю, но смутно. После того как мама ушла, мы с папой смотрели сериалы и шоу. Иногда он внезапно переключал канал или вообще выключал телевизор. Наверное, в сериале или в шоу показывали то же, что случилось с мамой. После того как я начал жить с дедушкой и бабушкой, они иногда произносили слово «мужчина», думая, что я не слышу, и я догадывался, что они подразумевают что-то другое – не то, что пишут на двери туалета или раздевалки в школе.

– Сверчок, а тебя так прозвали, потому что тебя зовут Минагава Сэйя? – спросил я его, когда мы ехали на великах, возвращаясь после сбора яммо.

– С чего это?

– Так, просто интересно.

– Не, я про то, что с чего ты решил, будто я Сверчок из-за того, что меня зовут Минагава Сэйя?

– А-а! Ну смотри, если взять первые слоги от фамилии и имени и прочитать наоборот, то получится «сэми», то есть «сверчок».

Сверчок, заскрипев цепью, бросил на меня взгляд.

– Это слишком заумно.

Он сказал, что Сверчком стал в прошлом году.

– Не знаю даже. Журавль и остальные стали называть меня Сверчком, но я сначала, ну, не догадывался, что они обо мне. Я это, как-то подошел к ним, а они про Сверчка говорят. Ну, я подумал, что они про сверчка, который насекомое, а потом услышал, как Симому говорит: «Сверчок после четырех домой едет». Ну, тут я и понял, что они про меня.

Когда дело доходило до длинных фраз, Сверчок сперва говорил то, что сразу приходило в голову, и требовались усилия, чтобы понять, что он имеет в виду.

Иногда, как, например, сейчас, он вообще не отвечал на заданный вопрос.