Нелл вытерла рукавом пот со лба.

– Я вернусь на кухню!

Мне так не хотелось, чтобы она уходила сейчас. Не хотелось оставаться наедине с Кейт, липкой от пота и что-то бормочущей себе под нос.

Все это время я думала, что тело Кейт просто идеально. Но сейчас… Мне было страшно увидеть то, что скрывала ее рубашка. Груди ее не выступали под белой тканью, теперь рубашка просто спадала с костлявых плеч.

Над верхней губой, где блестели бисеринки пота, я заметила легкий пушок.

– Спасибо, Нелли!

Нелл уже устремилась было к двери, но Кейт схватила ее за запястье своей костлявой рукой, на которой выпирали синие прожилки вен.

– Мадам! – Нелл с силой высвободила свою руку и убежала вниз.

– Нелли не простила меня! Она никогда не простит! – выла Кейт. – Она не понимает!

О, это было еще ужаснее, чем присматривать за младенцем!

– Пустяки! Давайте я помогу вам…

Не успела я договорить, как Кейт перекинула свою худющую ногу через край ванны и плюхнулась в воду.

Волосы ее раскинулись по воде, рубашка всплыла над коленями.

– Пойми, когда это делала я, было не так больно. Именно поэтому я всегда вызывалась делать это.

Я подумала, что у нее просто истерический припадок. Горячка. Волосы ее намокли и стали тонуть. Она задрожала, у нее зуб на зуб не попадал. По крайней мере у нее спадет температура.

– Попробуйте успокоиться, мадам. Не шевелитесь, а то мы выплеснем слишком много воды. Я прогрею полотенца.

С таким же успехом я могла говорить по-китайски. Она обводила комнату остекленевшими глазами.

– А ты прощаешь меня, Рут? Скажи, что прощаешь!

Нет, это сильнее меня! Я больше не могу смотреть, как она сходит с ума. Я сделала шаг назад – но она схватила меня за руку.

– У меня не было выбора! Прости меня!

Как я могу? Я обернулась и посмотрела сверху вниз на нее, такую дрожащую, жалкую. Она сжимала мою руку так крепко, что ее пальцы побелели. Рубашка намокла и прилипла к телу. Я увидела очертания ее лона и сосков…

А потом я увидела и это…

– А это что, мадам? У вас на спине?

Я слегка наклонила ее голову вперед – и волосы полностью закрыли лицо Кейт.

Полосы, диагональные, выпуклые. Некоторые явно толще других. Это что, от моего корсета? Нет-нет, такого просто не может быть! Я отвела в сторону мокрый ворот ее ночной рубашки. И все поплыло у меня перед газами!

Вся ее спина была исполосована сероватыми шрамами. Такие были у всех нас – своеобразная метка работниц Метьярдов. Только у Кейт их было как минимум в два раза больше, чем у Мим! И еще следы от ожогов!

Она усмехнулась сквозь слезы:

– Я была так рада, прямо счастлива, когда появилась Нелл! Я подумала: наконец-то она переключится на кого-то другого!

Я просто не верила своим ушам. Но все же спросила:

– Миссис Метьярд… Она что, и вас тоже била?

И в этот момент многое стало проясняться для меня. Из множества фрагментов, как из кусочков мозаики, начала наконец собираться единая картина. Но чем явственнее она становилась, тем тяжелее становилось у меня на душе. Вот почему Кейт вызвалась тогда сама наказать меня кочергой. То, с какой стремительностью она утащила меня в угольную яму, спеша, чтобы нас не увидела ее мать. И то, что она оказалась около умирающей Мим в ту ночь…

Она не добивала ее. Она пыталась помочь…

– Нет! – Я закрыла лицо руками, но было поздно: я уже никогда не забуду увиденное! – Нет, я не могу поверить в это!

– Я предала мать, – проговорила Кейт, и моя ладонь, застывшая на ее плече, казалось, почувствовала холод ее голоса. – И моя расплата близка!

Все вокруг опять поплыло у меня перед глазами. Меня вдруг тоже бросило в жар. Я прижала мокрые ладони к вискам, стараясь прийти в себя и не упасть. Нет-нет, это бред, этого не может быть. Ну не могла же она сама пойти в полицию и рассказать им о теле Мим?

– Капитан… Ты счастливая, Рут… Тебе не пришлось видеть его… Настоящего…

В следующую секунду дверь едва не слетела с петель. В комнату ворвался сначала живот старшей миссис Рукер, а затем и она сама, держа в руках внушительную бутыль капель Фаулера [502].

Она только мельком взглянула на нас – и прогремела:

– Благослови тебя бог, Кэтти! Ну-ка быстро выньте ее из воды!

Я попробовала, но у меня сильно дрожали руки. Как же мне лучше подхватить ее? Того и гляди сломаю ей что-нибудь…

– Оставь, я сама! – С этими словами старшая миссис Рукер отпихнула меня от ванны. – А ты растопи камин, да побыстрее. Быстрее!

Словно оглушенная, я потащилась за углем. На лестнице я увидела Нелли и Билли. Они о чем-то шептались. Он закрыл лицо рукой.

Меня опять чуть не стошнило.

Что я наделала?!

Тюремная часовня – это обычная серая комнатушка, не вызывающая никакого ощущения особой святости и близости к Богу. Ни витражей, ни икон. Даже распятие в алтаре деревянное, без позолоты. Все же это тюрьма.

Мне очень трудно открыть свою душу Богу в такой обстановке. Все здесь какое-то приземленное, даже немного устрашающее. Официальная религия. Здесь нет даже намека на что-то надмирное, ничего, возвышающего духовное над бренным.

По воскресеньям мы с папой ходим на службу в церковь Святой Елены (она англиканская). Там довольно мило и своеобразно, и приятно видеть, что в ней постоянно что-то меняется. Но душа моя тоскует по тем редким мгновениям, которые я могу провести в настоящей церкви. Такой, где пахнет ладаном и служат на латыни, где я могу исповедаться. Но такая возможность представляется мне не более двух-трех раз в год.

Одно это обстоятельство – уже веская причина покинуть Оакгейт. Я не могу быть самой собой и не смогу стать тем, кем хотела бы стать, пока живу под одной крышей с отцом. Под его опекой, хотя и в доме моей матери! Правда, очень скоро он станет и домом этой…

– Не думай, что в быту для тебя что-то изменится! – твердит мне папа изо дня в день. – И, если будешь хорошей девочкой, – добавляет он, – думаю, скоро получишь очень приятные известия!

От его заговорщической улыбки у меня сжимается сердце.

На глаза наворачиваются слезы. Я не смахиваю их. Я складываю руки для молитвы, надеясь, что этот жест поможет хоть на миг отвлечься от внешнего мира и услышать мою душу и Божий глас. «Боже, дай мне сил вынести все это!» – снова и снова повторяю я.

Где-то в тюрьме лязгает засов.

Папа со дня на день все узнает – ведь сэр Томас наверняка написал мне письмо с предложением с его разрешения. Несомненно, он (или леди Мортон) не замедлит сообщить моему отцу, что они получили от меня отказ. И что будет потом? Мне зададут порку как нашкодившей девчонке? Или я к этому времени уже покину этот дом, освободив место для новой папиной жены?

– Ни слова отцу! – почти умоляла я Тильду вчера вечером. – Обещай мне, что ни при каких обстоятельствах не расскажешь ему о моем ответе сэру Томасу. Или о Дэвиде. Или…

– Мисс Доротея! – перебила меня эта нахалка. – За все те годы, что я служу вам, вы могли бы заметить, что я умею хранить секреты. Вы можете критиковать то, как я вас причесываю, или как чиню вашу одежду, – но уж в том, что я не умею держать язык за зубами, вы меня упрекнуть не можете!

Вообще-то она права… Но не успела я подумать об этом, как она посмела дать мне совет! Нет, где это видано, а? Служанка дает советы своей хозяйке!

– Будьте очень осторожны, мисс! Мне грех жаловаться на вашего отца – он всегда был справедлив ко мне. И все же вся прислуга знает, что с ним шутки плохи.

Что эта гусыня имела в виду?! Мне всегда хватало одной улыбки или вставленной к месту шутки, чтобы папа растаял. Я всегда умела и поднять ему настроение, и настоять на своем. Но после того, как он женится на миссис Пирс… это, скорее всего, изменится. Возможно, его серые глаза станут при виде меня подергиваться легкой пеленой так же, как это происходит сейчас каждый раз, когда я упоминаю о маме.