Уилки наконец перестал трястись от страха, снова взлетел на свою жердочку и принялся тихонько чирикать.

– Я знаю, мой дорогой! Ему просто не дано понять меня!

Убрав череп на место, я достала свое второе «сокровище». Бумага истрепалась на сгибах, а буквы выцвели от времени. В одном из углов виднелись небольшие пятна – похоже, мама пролила чай, когда читала. Я погладила именно это место, пытаясь хоть на миг ощутить тепло ее рук.

Эта брошюра первой попалась мне на глаза, когда отец попросил разобрать бумаги матери после ее смерти. Сверток был перевязан красивой ленточкой. Внутри были письма ее друзей и несколько набросков с различными силуэтами. А сверху лежала брошюра по френологии.

Как жаль, что мамы сейчас нет рядом. Мы бы вместе боролись за признание этой замечательной теории, которую я так детально изучаю в память о своей любимой матери. И на этом приеме мы бы вместе украдкой внимательно рассматривали голову каждого гостя. А потом я с большим удовольствием обменивалась бы с ней впечатлениями.

Интересно, изучила ли она в свое время голову папы? И увидела ли она в строении его черепа то, что вижу я?

Было уже около полуночи. Пустынные улицы освещал тусклый серп луны. И свет от него шел не белый и не серебряный, а какой-то болезненно-желтый.

Я сидела на холодном полу около окна, придвинувшись поближе к еле тлевшей тонкой сальной свече. От нее противно пахло жиром. Я очень боялась, что искры попадут на корсет, над которым я так долго работала. Но выбора не было. Мне требовалось хоть какое-то освещение.

Корсет лежал у меня на коленях, подобно телу птицы с распластанными крыльями. Он ждал, что я вдохну в него жизнь: продерну шнуровку, которая и придаст грации моей фигуре. И, может быть, работая над ним, я сама упаду бездыханной. Но других материалов, с которыми легче было бы справиться, у меня все равно нет и не будет.

Так уж вышло.

Старательно разгладив шнур, я просунула его в ушко толстой иглы для работы с гобеленовой тканью. Между подкладкой и внешним слоем прошила узкие канальцы, в которые предстояло продернуть шнур. Наконец мне удалось немного приподнять концом иглы верхний слой из нежнейшего персикового сатина. Я пропихнула иголку в канал и начала протаскивать ее.

Это было так же сложно, как тащить качающийся зуб. Стараясь действовать осторожно, я натягивала материал на шнур, но с каждым титаническим усилием он продвигался лишь на пару миллиметров. Пальцы были уже стерты почти в кровь, запястья ныли от боли. Но я понимала, что таковы правила этой игры: без боли и почти нечеловеческих усилий у меня не получится то, чего я так жажду. Я закусила губу и продолжала тянуть. Сильнее! Еще сильнее!

Примерно через час такой работы мои пальцы начали кровоточить и пачкать ткань. Мне хотелось сдаться и заплакать. Но я должна была взять себя в руки и терпеть! Именно сдавшись и не сдержав слезы, я позволила тогда этим тварям сломать мой корсет. Я больше не могу быть такой слабачкой. Сильнее! Еще сильнее!

На миг я представила, что этот шпагат обвит вокруг шеи Розалинды Ордакл, и снова потянула изо всей силы. Сильнее! Еще сильнее!

И вдруг услышала крик.

Я вздрогнула и, открыв глаза, принялась озираться в своей холодной мрачной комнате. Это не мог быть крик Розалинды, но он не приснился мне! Он явно доносился откуда-то снизу.

Я бросила корсет на кровать, схватила свечу и выглянула в окно. Улицы были все так же пустынны, их медленно окутывал густой туман.

И снова крик! Это где-то в доме!

Дрожа все телом, я приоткрыла дверь своей комнаты и выглянула в наш маленький коридорчик. Из-под двери родительской комнаты пробивался свет. Я услышала голос папы. Он был очень взволнован. Мама не отвечала.

Сердце забилось еще сильней. Это же не…

Мама снова закричала.

Я в два прыжка очутилась в комнате родителей.

– Мама!!!

Папа стоял в ногах кровати спиной ко мне. Его ночная рубашка была вся мокрая внизу и прилипла к ногам. Со стороны могло показаться, что он описался. Он что-то говорил маме, но это были не извинения. В его голосе не было стыда, только страх.

– Что мне делать? Джемайма, скажи, что я должен делать?

Из-за спины отца я не могла разглядеть маму.

– Папа, ради бога, что случилось?!

Он обернулся, пламя свечи закачалось. Я увидела, что низ его ночной рубашки был в кровяных разводах.

– Началось? Мама рожает?

– Да… Ребенок…

Я рванулась было к маме, но на секунду инстинктивно отступила: резкий животный запах ударил мне в нос. Вся кровать была в этой желто-кровавой жиже.

– Скоро! – еле слышно прошептала мама. – Совсем скоро!

Папа начал торопливо натягивать штаны.

– Я сбегаю за… За… Как их там зовут?

– Не надо! Ночь на дворе!

– Ну они же знали, на что соглашались. Миссис Симмонс, да?

Мама натужно улыбнулась:

– Миссис Симмонс с дочерью в Дорсете. Она полагала, что у нас еще есть пара недель.

– А вторая? Такая полная женщина?

– Миссис Винтер.

– Где она живет? Ах да! Я вспомнил. На, Рут, возьми! – Отец протянул мне горящую свечу и втиснул в дрожащие руки.

Я не понимала, о чем они говорят. Папа начал искать чистую рубашку. А я в ужасе смотрела на маму. Она лежала в таком неприглядном виде, раскинувшись в этой жиже. Хорошо, что больше никто не видит ее сейчас. Каждый раз, когда она стонала, ее набухшие груди так и ходили ходуном под мокрой рубашкой.

– Будь хорошей девочкой и поухаживай за мамой! – велел отец. – Я скоро!

Он взъерошил свои и без того растрепанные волосы и выбежал из комнаты.

От волнения у меня сильно зашумело в ушах.

– Не бойся, Рут! – прохрипела мама. Но от этого мне стало еще страшнее. Она выглядела такой обессиленной. – Рут, мы справимся, я и ты. Мы ведь уже справились с этим однажды. Только с тобой было намного легче. Да, дольше, но зато схватки были реже, а сейчас… А-а-а-а!

Собрав волю в кулак, я заставила себя подойти к маме, встала около нее на колени и взяла ее руку в свою. Она вмиг сжала мои пальцы, словно тисками.

Я не могла найти слов утешения или ободрения для нее, просто держала за руку и смотрела на нее. А она так тяжело дышала. Она ничего не говорила. Просто шумно вдыхала и выдыхала, словно пыталась вытолкнуть из себя эту боль. Казалось, прошла целая вечность. Я устала держать свечу и бросила ее в камин. Она упала в кучку золы и еле тлела там.

К тому времени как папа наконец вернулся, моя рука почти посинела от того, что ее все время сильно сжимала мама. Но я вмиг забыла об этой боли, когда отец произнес:

– Она не может прийти.

– Что?!

Это вскрикнула я. У мамы уже не было никаких сил.

– У ее дочки корь. Она не может оставить ее. И прийти к нам тоже не может – эта болезнь очень опасна и для беременных, и для новорожденных.

– Но она же обещала! Она должна!

Мы с папой долго молча смотрели друг другу в глаза. Первый раз за всю жизнь мы смотрели друг на друга так долго. А он, оказывается, выглядит моложе, чем я думала. Молодой и очень напуганный.

– Все нормально, – сказал он, наконец, скидывая обувь. – Джемми, все нормально. Мы справимся сами! Мы же никого не звали, когда ты рожала Рут, правда?

Думаю, мама заметила его наигранно бодрый тон, точно такой, каким родители обычно разговаривали со мной. Но она ничего не ответила. Казалось, она вообще не воспринимает нас сейчас. Схватки теперь накатывали, как волны, одна за другой.

– Дай-ка я взгляну, – проговорил папа. – Посмотрим, насколько продвинулся малыш.

С этими словами он отогнул одеяло и поднял мамину ночную рубашку, мокрую и запачканную кровью. На мгновенье я увидела сплошное красное месиво между ее ног. А посередине выступало что-то гладкое.

Я попыталась высвободить руку, но мама сжимала ее мертвой хваткой.

– Это голова, – со странной улыбкой сказал папа, словно это ужасающее зрелище доставляло ему эстетическое наслаждение. – Малыш выходит правильно, слава Богу! – Он взглянул на меня и заметил, как я побледнела. Я была близка к обмороку. – Прости меня, Рут! Наверное, тебе, такой маленькой девочке, тяжело видеть все это. Но мне нужна будет твоя помощь.