В тот день, наоравшись вдоволь, я запихнул деньги под футон и вышел из дома. И пошел по теплым улицам, затянутым низкими тучами, по направлению к вокзалу. Весь я был заполнен чем-то черным, похожим на черный сироп. Глаза, носы проходивших мимо людей расплывались, почему-то мое зрение раскачивалось вверх-вниз и справа налево. Ноги напоминали вареную лапшу. Вокруг начинало темнеть, тучи висели так низко, что готовы были положить свои животы на дома, пошел мелкий дождь. Я зашел в комбини и купил там черный зонтик. Но сразу не ушел оттуда, а еще побродил по залу, стырил нож с полки и положил его во внутренний карман пиджака.

– Вот как? Значит, вы не ходили к Симбаси?

Тело Тэракадо Тоору с ножевыми ударами нашли поздним вечером того же дня. Его обнаружил охранник в туалете здания у станции Симбаси, оно уже остыло.

– Не ходил.

Мне хотелось, чтобы ничего этого не было. Словно вытащили штепсель из розетки, а потом вставили обратно. В тот день, после того как ранил Тэракадо Тоору в туалете, я точно избавился от ножа. Когда входил и выходил из здания, старался не попасться на камеры слежения. Но к чему это все было, если Тэракадо Тоору все рассказал этой молодой девке, которая открывала семинар? И о нашей с ним связи, и о происшествии двадцатипятилетней давности, и о шантаже?

Старый сыщик потер подбородок с таким взглядом, как будто смотрел в дальнюю даль.

– Однако бывший учитель своего бывшего ученика-то…

Запись 3

– А давайте рванем сегодня к сосне с вырванными корнями?

Гнавший впереди всех на велике Сверчок повернул назад свою большую голову – всю в поту.

– Томиока, ты же не видел еще? Сосну-с-корнями.

Я покачал головой, и Сверчок расплылся в улыбке.

– Отлично, тогда я тебе ее покажу.

Мы ехали один за другим по широкой дороге, ближе к обочине. Впереди Сверчок, потом я, Камиму, Симому и Журавль. Камиму – сокращенно от Камимура, а Симому – от Симомура. Говорят, такие фамилии часто встречаются в этих местах, но я пока никого не встречал, кроме них двоих. Журавль (Цуру) – от Цуруя. Но почему Сверчка так прозвали, я не знал. Я переехал сюда весной, всего лишь три с половиной месяца назад, и был в четвертом классе.

– А сосна-то с корнями… – начал говорить я.

Но Журавль, ехавший позади всех, перебил меня:

– Че ж не поехать. Только деньги как делить будем?

Наверное, под деньгами он имел в виду монетки, которые кидали к корням сосны. Если ехать прямо по проспекту, то по правую руку виднеется пологая гора Томби. На полпути к ее вершине росла сосна-с-корнями. Ее так прозвали из-за того, что корни у нее раскорячились, будто поднимали собой ствол. В широко раскрытую полость взрослые кидали монетки – одну йену, пять, десять, а иногда, изредка, сто йен. Когда жил в Токио, я видел, что в фонтане парка на дне лежит много мелких монет. Наверное, и у сосны что-то похожее.

– Деньги, если будут, отдадим Томиоке. Он впервые там, – сказал Сверчок и улыбнулся, будто напоказ.

– Да мне деньги не…

– Перестань. Все тебе отдадим. Мы сто раз уже поровну делили.

Седло дамского велосипеда Сверчка было опущено почти в самую нижнюю позицию. Для ученика четвертого класса начальной школы Сверчок был крупным парнишкой, но, наверное, его мать была еще крупнее, поэтому, не опустив седло, он не смог бы кататься. Мы же все ездили на велосипедах, подходивших нам по размеру. Своего велосипеда, пожалуй, не было только у Сверчка, если считать его одноклассников (хотя их было немного). Но никто над ним не подшучивал. Правда, не потому, что все по-доброму относились к нему.

– Да мы никогда поровну не делили!

– Ага.

Камиму и Симому перешептывались, а Сверчок тут же нажал на тормоз маминого велика. Мы ехали позади него и поспешно затормозили, колеса заскользили по земле, и велосипеды легонько столкнулись.

Сверчок обернулся, и его лицо показалось еще крупнее, чем обычно.

– Чего вы там шепчетесь?

– Ты всегда больше всех себе берешь, – сказал Камиму, резко подавшись назад.

– Так никто из вас не против.

– Ну-у… ты зачастую вообще не делишься.

– А чего вы только сейчас мне об этом говорите?

Сверчок в общем-то никому не угрожал, по его лицу было видно, что он искренне удивлен.

Но он был крупного телосложения, руки и ноги полные, говорил басом, когда у нас ни у кого голос еще не ломался, так что любое выражение его лица выглядело очень весомо. А Камиму и Симому были такими же коротышками, как и я сам.

– Ладно, проехали, – пробормотал Камиму, отводя взгляд, и Симому легонько кивнул.

Сверчок приблизил к ним лицо и уточнил с выражением искреннего сомнения на лице: «Точно все хорошо?»

За эти три с половиной месяца такое часто случалось, поэтому я молчал, делая вид, что чувствую себя неловко, а на самом деле думая о другом: как бы мне отделаться от поездки к сосне-с-корнями? Не то чтобы мне не хотелось посмотреть на нее. Говорили, что она напоминает стоящего осьминога, поднимая толстый ствол своими переплетенными корнями. Но по пути к горе Томби нужно долго ехать прямо по широкой дороге, повернуть направо и перебраться через реку Осако. А туда мне не хотелось. Не хотелось видеть цветы, которые дедушка и бабушка приносили в память об отце.

– Какой смысл вспоминать, что было раньше? То, это…

Журавль достал носовой платок, вытер шею, аккуратненько сложил его и отправил обратно в карман. Шея у Журавля была длинная и тонкая – может, это бросалось в глаза еще из-за его прозвища. И ноги очень длинные, он был где-то одного роста со Сверчком.

– С чего бы Ками и Симо всерьез на тебя обижаться? Если уж решили ехать, то поехали скорее. До сосны-с-корнями пипец сколько добираться.

– Это точно. Поехали. Но сегодня если увидите мелочь, не хватайте ее себе, договорились? Томиока в первый раз, так что все ему отдадим, ладно?

– Да я не хочу туда!

В ответ на мои слова Сверчок открыл рот, дернув квадратным подбородком. Я оглянулся, бросив взгляд на остальных. Все они нахмурились, будто говоря: «Нечего нам тут проблемы создавать».

– Устанем на великах в гору тащиться.

Я соврал, настоящую причину мне раскрывать не хотелось. Некоторое время все молчали. Слышно было только, как стрекочут цикады. Казалось, эта троица – Журавль, Ками и Симо – застыла в стойке, приготовившись к реакции Сверчка. В следующее мгновение Сверчок захохотал так, что еще немного, и лопнет на глазах у всех.

– Ну ты даешь, Томиока!

Он вытянул руку, схватил меня за футболку и закатал ее. За эти три с половиной месяца у меня загорели лицо и руки, но живот был совсем белый.

– Дорога вверх по склону Томби и впрямь не сахар. Тогда это… давайте куда-нибудь в другое место поедем. Например, как вам… Ну, мы там в прошлом году были. Там, где много этих, красных… как их называют-то?

– Яммо?[444]

– Точно, яммо. Томиока, поехали яммо смотреть?

Что это за яммо такое, я и понятия не имел, но согласился, лишь бы не ехать к сосне-с-корнями.

Сверчок тут же принялся крутить педали маминого велика. Его прямые плечи бросались в глаза, он быстро удалялся из поля зрения. Оставшаяся троица одновременно вздохнула, и Журавль высказал усталым голосом:

– Опять туда тащиться…

Я хотел поехать вслед за Сверчком, но педали у меня не крутились. Я оглянулся. Камиму справа, а Симому слева тянули мой велосипед за багажник. Журавль из-за их спин сказал:

– Ты просто в новинку для него.

Я эту фразу проигнорировал и изо всех сил стал крутить педали, продвигаясь вперед. Камиму и Симому надоело, и они отпустили багажник. Ехать стало легко. Я задумался. Все слушались Сверчка, как будто им отдавал приказы какой-то крутой чувак. И в школе, и после уроков. Причина этого, наверное, в том, что никому не хотелось заморачиваться. И его боялись. Честно говоря, Сверчок умом не блистал, не продумывал хотя бы один шаг вперед и тут же начинал злиться, если ему что-то не нравилось. Учился он настолько плохо, что даже трудно было в это поверить. Когда Камиму посмеялся в шутку над его результатами за контрольную, Сверчок покраснел и пихнул его так, что тот свалился на пол вместе с партой. После этого Камиму отвели в медпункт, а Сверчка – к директору. С нормальной точки зрения хуже некуда иметь таких одноклассников в началке, куда ты попадаешь как новенький. Но я никаких чувств не испытывал. Мне было все равно, покровительствует мне Сверчок или нет, и даже если однажды он наорал бы на меня и побил, меня бы это наверняка совсем не тронуло. С тех пор как моя мать ушла из нашего дома в Токио, половина чувств покинула меня, а когда год назад умер отец, меня покинула вторая половина. Иногда я хотел, чтобы так же пропали и воспоминания о матери и отце, но мне не хотелось, чтобы каждый из них снова исчез.