– Она заставляет меня бегать за собой, чтобы я могла снять мерки. Другие костюмеры говорят, что она вела себя так же и до летнего перерыва. – Я умолкла. Миссис Дайер просила меня говорить без утаек, но все же она была дамой благородного происхождения. Мне показалось бестактным открыто заявлять о беременности. Возможно, было бы лучше подвести ее к этой мысли намеками. – Это кажется мне подозрительным. С чего бы ей избегать снятия мерок? Ей ведь наверняка хочется, чтобы костюмы сидели по фигуре и хорошо смотрелись?

– Как интересно. До того, как Хью взял над ней покровительство, она одевалась сама. – Миссис Дайер задумалась. Глаза ее округлились. – Дженнифер, ты думаешь, она скрывает под одеждой какую‑нибудь жуть? Ужасный шрам или уродство?

Я оказалась права: миссис Дайер была так же наивна, как и большинство представительниц ее класса. Она осталась глуха к моим намекам. Надо было выразиться прямее.

– Лилит может скрывать волдыри. Я узнала, что у нее бывает сенная лихорадка от кошек. Но больше я обеспокоена тем, что в свете всего рассказанного вами о ее нравах…

– Говорят, – перебила меня миссис Дайер, – что у ведьм на коже бывают отметины.

Все, видимо, будет сложнее, чем я думала. Я облизнула губы.

– Возможно, это так. Но меня больше заботит, что Лилит строит глазки шефу и что, как говорит Сайлас, она старается обворожить Энтони Фроста. Сайлас считает, что она просто-напросто хочет соблазнить ведущего актера.

Миссис Дайер переполняли чувства.

– Вне всяких сомнений. Она пытается опутать Энтони своими чарами, как опутывала Юджина Гривза. Ты знала о том, что она взяла и ушла из театра бедняги так же внезапно, как Джорджиана ушла от нас? Прежде всего, именно поэтому у меня и возникло желание за ней приглядывать. Если она предала Юджина Гривза, то может предать и нас.

Я вздохнула. Значит, и об этом ей уже было известно. Чего еще она ждет от меня? От моих наблюдений не будет никакого толку, если она сама не способна ни на какие выводы. К тому же я не располагала никакими доказательствами того, о чем подозревала; только цинизм, порожденный горьким опытом.

– Но, Дженнифер, я бы хотела попросить тебя еще об одном одолжении. – Она достала записную книжку и вынула из нее газетную вырезку. – Надеюсь, ты не сочтешь за чрезмерную дерзость.

Вырезка оказалась объявлением об аукционе. В ней говорилось, что Юджин Гривз умер и у него не осталось ближайших родственников. Поэтому все его имущество продается с молотка. «Среди прочих ценных предметов лот содержит изысканные часы, которыми актер владел более двадцати лет и без которых не выходил на сцену…»

Меня передернуло, по спине побежали мурашки.

– Вы желаете, чтобы я сходила на аукцион?

– Нет, не пугайся! У меня и в мыслях такого не было, аукцион не место для юной леди. Нет, я просто хочу, чтобы ты подбросила это в кабинет Хью, куда‑нибудь, где он точно наткнется на эту заметку. Понимаешь, скоро наш юбилей, – продолжила она. – Двадцать лет в браке. Я хочу оставить ему подсказку о том, что мне хотелось бы получить в подарок… Так что, возможно, ты поможешь мне подтолкнуть его в нужном направлении?

Такой подарок вряд ли можно было бы назвать верхом романтичности. Мне приходилось слышать о туристах, которые едут на поля сражений и разбирают на сувениры кости или зубы; здесь, на мой взгляд, было что‑то похожее. Я не удержалась и спросила:

– Вам правда хочется получить часы покойного на годовщину свадьбы?

Ее лицо прибрело мечтательное выражение.

– Ах, ты не понимаешь. На пьесе Юджина Гривза я познакомилась с Хью. Мы влюбились друг в друга на почве восхищения талантом актера, и муж купит мне эти часы в знак того, что наша связь вечна.

Стала бы она говорить такое, если бы слышала нежности, которыми ее муж осыпал Лилит?

– Я не могу описать тебе, как много значит для меня владение предметом, который вдохновлял самого Юджина Гривза… Это самый исток моей любви к театру и потом уже к Хью! Не так уж мрачно, правда?

Лучше бы она сделала это сама. У нее, несомненно, гораздо больше причин и возможностей заглянуть в кабинет шефа. Но я по-прежнему оставалась новенькой, и мне по-прежнему хотелось ей угодить.

– Если посмотреть на это так, как вы говорите, то нет. Я постараюсь подложить это в его кабинет, мадам.

– И даже не думай, что я прошу тебя об одолжении и ничего не предлагаю взамен. Вот. – Она вытащила кремового цвета карточку и подала мне. На ней было имя доктора и фраза «Королевская ортопедическая больница».

– Для брата, – пояснила она.

Это было то самое место, куда мы хотели отправить Берти устранять его врожденный дефект и на что собирали деньги. В наши дни медицина творит чудеса, но за чудеса надо платить.

– Надеюсь, я не выхожу за границы дозволенного, делая это предложение. Но мне посчастливилось иметь знакомство с парой членов правления этой больницы. Им, конечно, потребуется осмотр. Этот врач будет вас ждать. Как только он установит, какого рода лечение вам необходимо, я с радостью его оплачу.

Я не могла произнести ни слова. Обязательство тяжкой ношей легло на мои плечи. Она была добра, очень добра, но я почувствовала, что задыхаюсь.

– Я… спасибо, мадам. Большое вам спасибо. Это… меняет жизнь. Как же я могу принять…

Она заставила меня замолчать.

– Пожалуйста. Я не вижу смысла в обладании богатством, если его нельзя использовать кому‑нибудь во благо.

После этого мне уже не удалось собраться с силами, чтобы рассказать ей, как шеф увивался за Лилит.

– Может, все это вполне безобидно, – убеждала меня Доркас тем же вечером, когда остальные уже уснули.

Я тихо усмехнулась со своего кресла.

– Значит, не так уж безобидно. Но ты же понимаешь, о чем я. Лилит может дергать вашего шефа за ниточки, не имея серьезного намерения с ним спать.

Это походило на правду, но все равно было мне не по душе.

– Надеюсь. И надеюсь, что Лилит не беременна. Может, миссис Дайер и эксцентрична, и впадает в крайности, но она добрая. Мне не хотелось бы видеть ее сломленной и униженной, как… – я осеклась.

Доркас плохо помнила то время, когда от нас ушел па. Ей было только пять или шесть лет. Мы с Грегори уже понимали, что происходит, и видели, как убивалась мама. Я никогда не забуду ее, такую одинокую, с большущим животом. Мы не высказывали этого вслух, но втайне считали, что нога Берти получилась изуродованной из-за этого потрясения. Она была так уязвлена папиным поступком, что это повредило малышу, которого она носила.

– Держи рот на замке, пока не разберемся с ногой Берти, – посоветовала мне Доркас. – Расскажешь миссис Дайер всю правду потом. Узнав про эту женщину, она тут же выбежит прямо на сцену. Для нас лучше, чтобы она сохраняла здравомыслие и сначала помогла нам с лечением.

Совет был весьма разумным. Я, не мигая, смотрела в скудно освещенную комнату. Филип похрапывал, обняв одной рукой Берти. Это был мой мирок, мои родные, которых я должна была защитить. Не стоило рисковать их благополучием ради одной богатой леди, которая вышла замуж за недостойного человека.

– Ты права, – прошептала я. – Ты права. Я не стану ей говорить. Пока.

Пусть из меня получилась плохая шпионка, но справиться хотя бы с работой костюмера я была намерена. Моей миссией стало получение мерок Лилит.

Мы с Сайласом спускались из костюмерной в гримерные ко времени, когда актеры должны были вернуться с репетиции. Я намотала мерную ленту на руку, как боксер забинтовывает костяшки пальцев перед боем.

– Что‑нибудь посоветуете? – спросила я у него.

Сайлас пожевал ус.

– Милая моя девочка, я одеваю Энтони сколько себя помню. Этот человек кроток, как агнец. Мне просто никогда не приходилось работать с такими сложными людьми, как… она.

Он еще не закончил говорить, а актеры уже появились в конце коридора. Рука Лилит покоилась на согнутой в локте руке аристократичного мужчины с квадратным подбородком, который, по-видимому, и являлся Энтони Фростом. Остальные актеры шли за ними, как гости на свадьбе за женихом и невестой. Лилит обаятельно улыбалась, глядя снизу вверх на своего главного партнера по пьесе. В нем совсем не было того чванства, что присутствовало у шефа. Энтони опустил глаза, по-видимому, польщенный или даже сконфуженный честью, которой был удостоен. Потом он заметил костюмеров. И порозовел.