– Похоже, ей придется справляться со многими эмоциями.

– Говорят, женщины поплачут, и им сразу легче становится. Это правда так?

– Ты дурак, что ли?

Я смотрела на плачущую Михо и думала об их взаимоотношениях с Рэной. Конечно, у меня не было четкого представления о них. Но с самого начала записи, когда ее услышала, я подумала, что, наверное, эти отношения основаны на абсолютном подавлении и подчинении. Но они были настолько долгими, что ни Михо, ни Рэна сами этого не осознавали.

Такидзава Сёити, объект ее мыслей, и внезапно вышедшая за него замуж Рэна, которая, несмотря на свой брак, изменяла мужу с Иидой и не стеснялась рассказывать об этом. А с другой стороны – Михо, всегда подавлявшая свои чувства. Эти подавленные чувства искривлялись под плотной скорлупой, их количество росло, они накладывались одно на другое и разрастались. Михо нашла способ делать вид, что не обращает на них внимания. Но справиться с разросшимися чувствами она не смогла. Вскоре скорлупа распалась на мелкие кусочки, которые поранили ее сердце в нескольких местах.

– Это я убила Рэну, – во время первого допроса заявила Михо.

Она имела в виду, что Рэна совершила самоубийство из-за упреков Михо в том, что она, Рэна, повинна в смерти Такидзавы Сёити. Может быть, в тот момент Михо руководило не чувство вины, а ей в самом деле хотелось, чтобы это так и было? Я не могла отделаться от этого ощущения. В самом конце она поменяла местами подавление и подчинение, сама стала управлять действиями Рэны и заставила ее сделать выбор в пользу смерти. Вероятно, Михо хотелось оставаться в плену этой иллюзии? Может, мне не показалось, что тогда на ее бледных щеках скользнуло некоторое подобие улыбки?

– Все же я думаю, поплакать – дело хорошее.

– Точно, – кивнул Оцука с серьезным выражением на лице.

Но понял ли он, с чем согласился, осталось загадкой. Белый пакет, который кто-то, наверное, выкинул, летел по ветру, перекатываясь по пешеходной дорожке.

– Вот она – ирония судьбы.

Он показал пальцем на последнюю часть статьи в еженедельном журнале. Все картины, оставшиеся в студии Сёити, стали распродаваться за бешеные цены. В самом деле ирония, учитывая, как игнорировала его художественная элита, когда он изо всех сил старался добиться признания. Вот уж действительно переобулись.

– Думаю, Маяко сильно удивлена.

При разводе Сёити попросил ее разобраться с картинами. И если будет спрос, то продать их. Но наверняка Маяко себе и представить не могла, что будет так. Она не похожа на человека, привязанного к деньгам, так что и сомнения нет, что она в сильном недоумении распродает картины бывшего мужа, просто следуя его воле.

Я пробежала глазами по тексту статьи. Минимальная стоимость картин Сёити составляла несколько сотен тысяч йен, а автопортрет продавался по баснословной цене свыше десяти миллионов йен.

– Даже картины Сёдзая не стоят таких денег.

– Может быть, Сёити умер в такой позе в надежде на эту ситуацию. На то, что его работы, которые ни разу не были оценены по достоинству при его жизни, хотя бы после смерти станут объектом бешеного спроса в мире искусства.

– Оцука… Так в чем же ценность искусства, скажи мне?

– В общем-то вот в этом и есть.

Оцука наклонил пакет с бобами, которых осталось совсем немного, и закинул их в рот. Сидевший рядом нахохлившийся голубь резко посмотрел на нас.

– Я часто думаю: вот если бы Ван Гог был человеком без изъянов, продавались бы его работы по такой высокой цене? Правда, когда я спросил об этом своего преподавателя в Академии искусств, он очень сильно на меня рассердился.

Я положила в рот оставшийся у меня на ладони последний боб и отпила чай из пластиковой бутылки. Я взглянула на нее в лучах послеполуденного солнца. В коричневой жидкости плавала какая-то мутная взвесь. Посмотрев на это, я опять подумала о том происшествии, которое ускользнуло из наших рук, оставив после себя нерешенный вопрос: а было ли это преступлением? Я ухватилась за несколько серьезных вещей, но не смогла удержать их. Может быть, я все-таки не заметила что-то важное в той записи? Действительно ли Такидзава Сёити покончил с собой? Ошибалась ли я, думая, что Рэна убила его? А если не ошибалась, то зачем она уложила тело мужа в такую позу? Почему, выполнив план по убийству мужа, она решила сама свести счеты с жизнью? Мне безумно хотелось узнать содержание их разговора с Иидой. Он обязательно должен быть связан со смертью Рэны. Вполне вероятно, что Иида сказал по телефону что-то, что смертельно ранило ее сердце. Но я не думаю, что когда-нибудь придет время и он честно и откровенно расскажет, о чем они говорили в тот день. Говорила ли Рэна с Иидой уже после того, как убила мужа, надев на него пакет и подключив газовый баллон? И если это так, то какой разговор донесся до слуха покойника?

Copyright © Laura Purcell, 2018

© А. А. Нефедова, перевод, 2025

© Серийное оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

Блаженной памяти матушка учила меня семи телесным делам милосердия: накормить голодного, напоить жаждущего, одеть нагого, принять странника, утешить больного, навестить узника и похоронить умершего. Почти всё из этого мы делали с ней, пока она была жива. Когда же пришел ее час, мы с папой похоронили ее, так что и этот пункт можно было вычеркнуть из списка.

Из всех семи дел милосердия я до некоторых пор не отваживалась только на одно: посетить томящихся в тюрьме. Женщины моего круга имеют возможность раздавать еду и одежду бедным, но вот тюрьма… Нам просто некого навещать там!

Однажды за завтраком я попыталась заговорить об этом с отцом. Сказала ему, что по завету мамы хотела бы проявлять милосердие и таким образом. Но мои слова, горячие и неловкие, повисли в воздухе вместе с облачком пара, что поднимался из носика заварочного чайника. Я до сих пор хорошо помню, как папа сузившимися глазами взглянул на меня поверх утренней газеты:

– Благотворительность – это не состязание, Доротея. А эти дела милосердия… вовсе не обязательно делать все семь.

– Да, сэр. Но мама говорила…

– Ты же знаешь, твоя мать была очень… – Он на миг опустил взгляд на газету, подыскивая слово. – У нее были довольно странные религиозные взгляды. Не стоит принимать близко к сердцу то, что она говорила.

Несколько мгновений мы молчали, уставившись на другой конец стола, где пустовал ее стул.

– Мама была паписткой [472], – продолжила я, старательно намазывая тост маслом. – И я совсем не стыжусь этого.