– Миллениум, говорят.

– Да, похоже.

На экране появлялись один за другим люди, празднующие это событие по всей стране. Среди них были и те, кто надел солнечные очки с нулями посередине. Почему по телевизору показывают только тех, кто радуется?

– Как тебе твоя новая жизнь? – внезапно спросил дедушка, который до этого молча смотрел телик.

Я подумал, что он спрашивает о моей жизни с отцом после того как мама ушла от нас. Но я ошибался.

– Мы недавно обсуждали… У Масаси проблемы со здоровьем – так может, вы переедете к нам?

И тут бабушка, будто выждав момент, появилась с подносом с чаем.

– Больница Накамару специализируется на сердечных заболеваниях, до нее меньше часа на машине. Мы с дедушкой можем отвозить и забирать папу.

Помню, как именно в это мгновение часы с маятником, висевшие на стене, пробили пять. Их предложение стало для меня шоком. Не то чтобы я наслаждался в Токио жизнью мегаполиса, да и друзей у меня было не очень много, но мне и в голову не приходило поселиться в этом захолустье, взять и вдруг расстаться со своими одноклассниками. Здесь даже комбини нет, а ребята, живущие в округе, как мне казалось, не очень-то спешили дружить со мной. Тремя днями ранее, первого числа, из окна машины деда, который приехал нас встречать, мне открылось очень неприятное зрелище. На пустой площади огромный агрессивный детина орал диким голосом на двух парнишек с коротко стриженными головами. На земле лежал треугольный воздушный змей, будто только что упавший. Кажется, парень орал про что-то, связанное со змеем. Сейчас-то я знаю, что это были Сверчок, Ками и Симо. А тогда я видел только здоровенного детину, разоравшегося по пустяковой причине, и двух парнишек со стрижками, какие бывают у деревенских мальчишек. Ходить в одну школу с такими персонажами у меня не было никакого желания.

Но причина, по которой я испытал такой шок от слов дедушки и бабушки, заключалась в другом.

– А если вдруг…

Что мы будем делать, если мама вернется домой в Токио? Нажмет на кнопку звонка квартиры 704, а дверь откроет совершенно незнакомый ей человек. Что тогда? Я ждал, что мама вернется, и не собирался бросать это дело. Но прежде чем я сказал это, зазвонил телефон. Он располагался рядом с телевизором. Как сейчас помню, шла реклама средства для мытья посуды.

– По телефону сказали, что отец попал под грузовик.

Это произошло на большой дороге в сторону пригорода. Справа располагался мост через реку Охако. Отец остановился в этом ничем не примечательном месте с левого края. На Новый год движение не оживленное, но все-таки кто-то ехал. Грузовик появился сзади. Он хотел объехать стоявшую на обочине машину, и вдруг дверь этого автомобиля открылась, и отец выскочил наружу. Это было так внезапно, что водитель грузовика затормозил, но было уже поздно. По крайней мере так обстояли дела со слов водителя грузовика.

Отца увезли в больницу, но, когда мы примчались туда, он был уже мертв.

Я постоянно рыдал – и в больнице, и когда мы ехали домой, и когда уже вернулись. В конце концов я заснул от усталости. Утром я открыл глаза, понял, что все случившееся правда, и зарыдал снова.

Когда мы примчались в больницу, в помещение, где лежал отец, впустили только дедушку с бабушкой, меня нет. Поэтому, когда я вспоминаю лицо отца, перед моими глазами появляется или отстраненное выражение его лица, которое было у него при жизни, или отстраненное выражение его лица, которое я видел через окошечко в гробу. Лицо в гробу было спрятано среди хризантем, и между белыми лепестками проглядывали швы.

– Зачем он прыгнул под колеса грузовику?

– Не знаю.

Наполовину я соврал.

Может, он сделал это специально? Может, у него болело не только сердце, но и душа? Может, пока он ехал в город за воздушным змеем, его болезнь распространилась по всему телу и заставила его остановиться посреди дороги? В первый день того нового года отец практически не проронил ни слова, пока мы ехали на синкансэне. Он только и делал, что смотрел в окно или на свои колени. Я заметил, что он не просто сидит в прострации, а напряженно думает о чем-то. После того как потерял и отца и мать, я стал понимать: если долго думать о чем-то, то можно потерять рассудок. Эта болезнь проникает в тебя в тот момент, когда ты о ней не думаешь, и начинает за тебя руководить твоим телом.

– Может быть, ты… поэтому не хотел туда ехать?

Голос послышался совсем рядом. Даже странно. Оказывается, Сверчок придвинул ко мне лицо так близко, что закрыл им солнце. Наверное, из-за большого расстояния между глазами зрачки у него съехались друг к другу, а белки покраснели. Из носа у него текло, сопли, перемешиваясь со слезами, стекали по лицу.

– Поэтому ты не хотел ехать к горе Томби? Потому что надо переходить через тот мост?

Неожиданно Сверчок понял то, о чем я не сказал.

– Ну да, типа того.

Дедушка и бабушка раз в несколько дней приносили цветы на место гибели отца. Но я, с того момента как поселился в этом городке, ни разу там не был. На самом деле я бы хотел сходить с ними вместе, возложить цветы и соединить ладони в поминальном жесте, но пока не мог этого сделать.

– Извини, я не знал.

– Поехали.

Автомобиль остановился перед пешеходным переходом. Мы начали крутить педали. Спицы в колесах великов сверкали, отражая солнечные лучи. Мы переехали на противоположную сторону большой дороги, и через некоторое время с обеих сторон появились поля. Наши дома находились впереди. Дорога через поля была немощеная, от езды на велике поднималась пыль. Вскоре мы доехали до перекрестка, где разъезжались в разные стороны, я легонько помахал Сверчку рукой и повернул в сторону своего дома. По дороге я оглянулся назад. Сверчок стоял на перекрестке, держа мамин велик, и смотрел в мою сторону. Я почувствовал себя странно, как будто меня скрутило в районе груди. Как будто я хотел икнуть, но у меня не получалось. Пока я ехал вверх по пологому склону домой, это чувство становилось сильнее.

– В поход нужно взять с собой бэнто и термос.

Я отмывал руки от сока яммо в раковине в кухне. «Хорошо, хорошо», – сказала бабушка, доставая из холодильника ячменный чай. Налила его в два стакана, отнесла в комнату и поставила на столик. Я прошел за ней и сел. Через противомоскитную сетку на двери доносился стрекот цикад. А когда дул ветер, к ним примешивался звон колокольчика на ветру. Куда же ушел дедушка? У входа не было его сапог – может, он пошел помочь на соседнее поле?

– Сюити, какой бэнто тебе с собой приготовить? – спросила бабушка, сидя на коленях за низким столиком, смотря не в глаза мне, а куда-то в область груди.

Вообще-то до этого бабушка мне ни разу не готовила бэнто. Когда мы жили в Токио, мама всегда готовила мне что-то оригинальное. Делала из сосисок «крабиков», насаживала на шпажки по три мясные тефтельки, отличающиеся по вкусу. Или с виду вроде обычное яйцо, а возьмешь его в руки – а там на белке разрез зигзагом. Иногда желток был в форме цыпленка. Еще до того как мама ушла от нас, мы приезжали все вместе к дедушке с бабушкой, и я рассказывал бабушке про мамины бэнто.

– Можешь сделать мне онигири[450].

– А еще что?

– Да что хочешь… Бабушка, а что такое яммо?

– Яммо… В наших местах так горные персики называют. Красные такие, да?

– Мы вместе со Сверчком и остальными сегодня их ели.

Выражение бабушкиного лица стало такое, как будто я заговорил на неизвестном языке. Я добавил, что Сверчком мы прозвали Микагаву Сэйю.

– Сэйя из Кимбоси? А почему он Сверчок?

– Не знаю.

Мы замолчали, и опять стал слышен стрекот цикад. Ветер стих, даже колокольчик не звенел. Я смотрел в сад, попивая ячменный чай. Бабушка подползла по татами к телевизору, включила его и вернулась на свое место. В новостях рассказывали о новой купюре в две тысячи йен, которую пустили в оборот с этой недели. Серьезный мужчина в очках объяснял смысл волнистой надписи «Норито» на обратной стороне купюры.