– Ему и так непросто.

Если до этого мой гнев был направлен только на мужика, то сейчас я почувствовал то же самое и по отношению к матери. Мне хотелось бросить в нее правду о том, что случилось с ее дочерью. Выпрыгнуть сию же минуту из машины и прокричать в сторону окна на втором этаже. Но откуда во мне взяться такой смелости?.. Вскоре Такагаки Сая выступила за меня:

– Лучше бы он погиб в автокатастрофе, тогда бы хоть страховку выплатили.

– Не говори ерунды.

– Я проверила его медицинскую страховку. Ему ничего не выплатили, так как он был пьяным за рулем, но если бы он погиб, то страховку по смерти, скорее всего, выплатили бы. Да и сейчас, если бы он умер нам на радость, то мы бы получили деньги.

– Да что ты такое говоришь!

– Мама! – перебила она мать.

По тому, как она это произнесла, и по шуму ее дыхания я догадался, что она хочет открыться матери. Сидя в машине, я молил ее набраться смелости и все рассказать. Я сжал кулаки у груди, с такой силой желая этого, что руки у меня затряслись.

– Он…

Но в итоге она так ничего и не рассказала.

Той ночью перед тем как уснуть, она выдвинула какой-то ящик. В любой комнате есть выдвижные ящики, и обычно все их закрывают после того как открыли. Через несколько секунд или – самое долгое – через пару десятков секунд. Но той ночью она открыла ящик и долго его не закрывала. Я не слышал, ни как она что-то достала, ни как что-то положила. Как будто в течение долгого времени она смотрела на что-то лежавшее внутри.

Как ни странно, это повторилось и на следующий день, и после. Погасив свет, перед сном она непременно открывала ящик и тихонько закрывала его – не сразу, а гораздо позже. Судя по звуку и расстоянию до его источника, это был ящик стола. Я представлял себе разные предметы, которые попадались ей на глаза: альбом на окончание средней школы, красивые камешки, собранные на берегу моря, старый альбом с семейными фотографиями, ее собственное старое фото.

Когда раз в две недели я видел Такагаки Саю в классе, у нее всегда было напускное безразличное выражение на лице. Когда к ней обращался кто-то из одноклассников, она рассеянно поворачивала к нему голову и то наклоняла ее вбок, то поднимала, как будто смотрела не на собеседника, а внутрь себя. Когда занятия заканчивались и она выходила из класса, я слышал, как о ней говорили, что это с ней из-за стресса, из-за того, что она изо всех сил готовится к вступительным экзаменам в вуз. Я ничего не смел возразить. Боялся, что мои слова нанесут непоправимый вред Такагаки Сае – как мои нарочитые рассуждения о паразитах. Я хотел спросить у Тауры, который учился с ней в одной школе, как она ведет себя там. Но по той же причине я не мог и этого сделать. Подобно тому как двор пустого дома зарастает всякими сорняками, раздражение и гнев разрастались в моем сердце. Но я в самом деле ничего не мог сделать. А события медленно двигались в сторону непоправимого финала.

Однажды на второй неделе декабря с вечера зарядил холодный дождь.

Эффект от «Клиармакса» значительно ослаб, к тому же ученики принесли с собой распространяющуюся в аудитории влажность. Пока я вел занятие по биологии, отражавшийся в окне профиль Такагаки Саи практически перестал быть различим. А когда я смотрел на нее прямо, ее лица, опущенного вниз и спрятанного за челкой, не было видно.

Однако в середине занятия я заметил, что она подняла лицо. Широко открытые глаза смотрели в пространство, спина до странного прямая. Она легонько покачивалась из стороны в сторону – вперед-назад, влево-вправо. Словно персонаж из кинофильма или телесериала, которым овладела какая-то сущность. Я отвел взгляд в сторону. Нельзя было допустить, чтобы это заметили ученики. Я продолжил занятия, ни разу больше толком не посмотрев на нее, но краем глаза видел, что она сидит все в той же позе.

Занятие закончилось, Такагаки Сая встала с места раньше всех, надела на плечи рюкзак и вышла из класса. В помутневших стеклах окон, выходивших на парковку, перемещались горящие огни машин, приехавших забрать детей. В такие дождливые дни, как этот, почти все ученики разъезжались на машинах родителей. Я подошел к окну, протер стекло и посмотрел на велостоянку, расположенную рядом с парковкой. На ней был только один велосипед – Такагаки Саи. Неужели она поедет, промокая под этим холодным дождем? А если я ее окликну и предложу подвезти, будет совсем плохо?.. Да что в этом плохого? Сегодня она единственная из учеников, кто приехал на велосипеде. Поэтому здесь ничто не выдаст моего особенного отношения к ней. Подвозя ее на машине, я смогу поговорить с ней по дороге, и, может быть, она расскажет мне обо всем, что ее тревожит. Я поспешил отойти от окна, но…

– Сэнсэй, а вы один живете?

За моей спиной стоял Таура.

– Ты чего это вдруг?

– Ну так, просто.

Противореча самому себе, Таура пристально смотрел на меня, поправляя свои круглые очки.

– Я живу с родителями. Близко, да и смысла съезжать от них нет… За тобой разве еще не приехали? Иди быстрее.

– В последние дни я отказался от того, чтобы меня провожали и встречали. Вот и сегодня пришел из дома пешком под зонтом.

– Береги себя. Не то заболеешь в такое важное время, – сказал я, чтобы от него отвязаться, и поспешил к выходу.

Но до меня донесся голос Тауры:

– Не хочу беспокоить родителей.

Я обернулся, но выражение лица у меня, наверное, было крайне отталкивающее. Такое, как у лица, которое я нарисовал в детстве.

Через дверь до меня доносились разговоры родителей с детьми, как будто тихий смех из-под одеяла. И я сам, уже многие годы паразитирующий на образе героя мультсериала, не успев принять защитную стойку, стоял, будто обнаженный, в углу класса. Увидевший подлинного меня Таура резко поднял брови с таким выражением лица, как будто заметил какое-то странное существо.

Что он хотел? Почему решил завести этот разговор? Когда я выбежал из пахнувшей влажностью аудитории, а потом и из здания и посмотрел на велостоянку, велосипеда Такагаки Саи там уже не было. Пока я собирал вещи в учительской, бежал через главные ворота и садился в машину, перед моими глазами стояло круглое лицо Тауры, и чтобы отделаться от него, я погнал в рыбацкий порт. У меня не было времени сюсюкать с этими противными детишками. У меня было дело. Вполне возможно, что у него не имелось никакой задней мысли и он просто так заговорил со мной, не предполагая, во что может вылиться разговор. Он и в контрольных работах пытался вписать в колонку ответа как можно больше текста, в конце иероглифы становились совсем мелкими и нечитаемыми. Признак отсутствия творческого воображения.

Я приехал на парковку в рыбацком порту. Вставил наушники и включил принимающее устройство. Стоило мне выключить двигатель, как стекла в машине запотели от влажности. Внутри стало душно, и я вышел из машины, раскрыв зонтик. На тишину в наушниках накладывался шум капель дождя, стучавших по зонтику. Окно комнаты Такагаки Саи было пока темным. Я шел вдоль волнореза, в порту покачивались стоявшие в ряд мокрые корабли. Неподалеку от них на якоре стояло небольшое рыбацкое суденышко. Я каждый вечер парковался в порту и заметил, что оно никогда не сходит с места. Я подошел к нему поближе. Все металлические предметы на палубе ужасно проржавели, так, что это можно было увидеть в темноте невооруженным глазом. В центре палубы лежала рыбацкая сеть с крупными ячейками. Сверху на ней лежали несколько камней, видимо, для того, чтобы она не улетела. На сети и камнях было много белых пятнышек – наверное, экскременты чаек.

Может быть, это судно, которое принадлежит тому мужику – он и не пользуется им, и держит его в порту. Интересно, сколько можно за него выручить? Старое и неухоженное, наверное, задорого и не продашь. Такагаки Сая пока еще не вернулась. Наверное, я слишком сильно гнал машину, а она в дождь не может быстро ехать на велосипеде. Я ждал ее возвращения и неожиданно опять вспомнил выражение лица Тауры. Я пощелкал языком, помотал головой, но круглое лицо с мерзкой улыбочкой так и стояло у меня перед глазами. Делать было нечего, я вынул этот образ из своей головы, представил его прямо перед собой, взял вверх ногами закрытый зонт и со всей силы ударил по воображаемому Тауре. И тогда его лицо сплющилось, как мягкая резина. Просто сплющилось вместе с ударом зонтика, и больше ничего. Я еще раз ударил. И еще раз. И еще. Сделав несколько ударов, я представил, как поверхность резины порвалась и оттуда полилась кровь. Я продолжал лупить, и с каждым ударом кровь брызгала на зонт. В какой-то момент я настолько вышел из себя, что, когда очнулся, увидел, что лицо Тауры разбито так сильно, что даже не понять, какой формы оно было. В наушниках послышался слабый звук.