– Случай тридцатилетней давности, – произнес Заккария. – Наша молодая коллега, работавшая волонтеркой в Африке, лечила сенегальскую девочку семи лет. Общались они исключительно на французском, пока в один прекрасный день та во время сеанса гипноза не заговорила на чистейшем итальянском.

Джербер пожал плечами. Удивительно, конечно, но какое отношение эта история могла иметь к нынешнему случаю?

– Наверное, девочка неосознанно выучила язык, общаясь с психологом, – предположил он.

– Это было бы слишком просто, – парировал синьор З. – Когда-то считалось, что люди, находящиеся в состоянии спутанного сознания и говорящие на языках, которых не могут знать, одержимы демонами. Мы преодолели суеверия и дали клиническое объяснение их расстройству.

– Синдром иностранного акцента, – кивнул Джербер.

Ашер имел в виду случаи, когда пациенты с черепно-мозговыми травмами начинали говорить на неродном языке. Со временем неврологи и нейропсихиатры поняли, что они просто вспоминали то, что запомнили неосознанно. Слова из чужого языка всплывали в их мозгу вследствие травмы. Почему же синьор З. отказывается применить правдоподобное научно-медицинское объяснение к сенегальской девочке?

– У ребенка не было черепно-мозговой травмы? – наугад спросил он.

– У ребенка не было черепно-мозговой травмы, – подтвердил Заккария и замолчал.

– И что же именно она сказала по-итальянски? – поинтересовался Пьетро.

Он заподозрил, что главная причина, отличающая этот казус от классического проявления синдрома иностранного акцента, кроется именно в содержании слов.

– Никто не знает, – пожал плечами Заккария. – Коллега не захотела никому об этом рассказывать.

– Однако ты полагаешь, что это был не просто бред, – в замешательстве пробормотал Джербер.

– Пьетро, мы, гипнотизеры, выбрали отрасль психологии, бросающую вызов агностицизму и недоверию остальных людей. Нашу репутацию постоянно пытаются запятнать обвинениями в шарлатанстве. Все потому, что эта сфера деятельности опасно граничит к неведомым. – Заккария Ашер остановился прямо перед Джербером. – У каждого из нас рано или поздно наступает момент, когда приходится решать, верить ли тому, что у тебя под носом… И не предположить ли, что есть нечто, выходящее за пределы очевидного.

Пьетро напугали эти слова старого друга. Еще и потому, что, формулируя свои абсурдные предположения, тот казался на удивление трезвомыслящим.

– Я потому и потратил всю жизнь на изучение снов. Всегда подозревал, что они – сигналы из иного мира. Пусть я не обнаружил ни единого доказательства, хотя бы намека, что это так.

Господи, о чем он?..

– Ты никогда не думал, что реальность обманчива? – почти плаксиво продолжил старый мастер. – Что мир у нас перед глазами – всего лишь фасад, а законы, по которым он существует, созданы нарочно, чтобы сбить нас с толку? Как в истории с кроликами и морковкой. Самые стойкие верования далеко не всегда соответствуют истине. И вот мы убиваем бедных зверюшек, не сомневаясь, что делаем им добро.

– Не понимаю…

– Нечего тут понимать. За прекраснейшим закатом может скрываться самая неприглядная правда. – Заккария неожиданно наклонился к Пьетро и схватил его за руку, вперив ему в лицо бесноватый взгляд. – Если заглянешь в Уффици, узнаешь, где искать розовое, как сахарная вата, небо.

Последние слова синьора З. раздражали нарочитой загадочностью: если заглянешь в Уффици, поймешь, где искать розовое небо… Пьетро попытался уточнить, но старик буквально вытолкал его взашей, заявив, что ему пора заняться часами. Почему Заккария Ашер не пожелал выразиться яснее? Возможно, хотел, чтобы Пьетро сам нашел ответ. Или же наш синьор З. окончательно спятил и просто-напросто бредил.

За прекраснейшим закатом может скрываться самая неприглядная правда.

Чувствуя, что иного выхода нет, Джербер скрепя сердце отправился в Уффици. Обошел всю галерею, старательно разглядывая полотна в поисках розового небосвода, но ничего подобного не нашел. Уже ближе к вечеру, обозленный и обескураженный, он брел по Коридору Вазари к Понте-Веккьо, устало наблюдал, как меркнет солнечный свет, стекая по крышам Флоренции. И тут его осенило.

Пьетро со всех ног бросился домой. По счастью, старый внедорожник «дефендер», доставшийся ему от отца, был на ходу. Он торопливо завел мотор и выехал за город, то и дело поглядывая на небо через ветровое стекло. Похоже, он догадался, какую «неприглядную правду» могут скрывать прекраснейшие закаты. Возможно, дело в диоксиде азота.

Год от года флорентийские закаты становились все великолепнее. Если сравнить нынешнее небо с тем, что изображено на старых картинах, разница очевидна. Прежде краски были более блеклыми, если не сказать тусклыми. За фотографиями, сделанными туристами с балконов и бельведеров Флоренции, кроется печальный секрет этой красоты: люди, сами того не зная, любуются последствиями загрязнения.

Сумерки в промышленную эпоху фатально прекрасны.

Диоксид азота при контакте с кислородом окрашивается красным. Особенно высокие концентрации этого газа, прозванного убийцей воздуха, наблюдаются вблизи химзаводов. Джербер отметил на карте три ближайших. Все они, разумеется, находились на окраине города. Один больше не работал, второй стоял вдали от жилых кварталов. Пьетро возлагал надежды на третий, тот, что был рядом с гетто.

Дым, валивший из его единственной трубы, имел неопределенно-розоватый оттенок, однако цвет становился ярче на закате. Совсем скоро косые лучи, скользнув по нижним слоям атмосферы, пронзят ядовитый аэрозоль, чем вызовут потрясающее в своей ненатуральности зрелище: киноварный зимний закат. Прекрасный и губительный. По небу плыли небольшие облачка дыма, похожие на сахарную вату.

Зачем он сюда приехал, что ищет? Джербер сам не знал. А может быть, и знал, но очень не хотел себе в этом признаваться. Нет, Заккария Ашер определенно заморочил ему голову своим бредом. Пора было разворачиваться и ехать домой. И тут он увидел высокий желтый дом. Все сомнения как рукой сняло.

Среди остальных, куда более низких домов, он торчал, будто восклицательный знак, и точно соответствовал описанию Матиаса. Джербер припарковался у пешеходной аллеи, ведшей к подножию этого чудища, созданного больной фантазией какого-то современного урбаниста, полагавшего, будто он способен предвидеть будущее. Он обманулся. Дом выглядел запущенным и печальным.

Пьетро прошелся вдоль портика, под которым размещались какие-то магазинчики. В отличие от сна Матиаса, людей тут хватало. Рядом с залом игровых автоматов, хотя он больше смахивал на притон, стояла клетка с разъяренным ротвейлером, облаивающим прохожих.

Лает собака, не знаю где.

Из караоке-бара неподалеку доносилась музыка.

Еще играет музыка, я знаю эту песню. Только музыка, никто не поет.

И верно, никто пока не пел. Особенно доктора выбила из колеи вывеска закусочной. На ней была нарисована огромная свинья в поварском колпаке, изо рта которой, как в комиксах, вылетало облачко с надписью: «Ты не голоден?»

Пришла огромная свинья. Она улыбается мне и спрашивает, не голоден ли я.

Пока все пугающе точно соответствовало сну. Пьетро вошел в желтое здание. Лифт не работал. Пытаясь отмахнуться от очередного совпадения, он сказал себе, что плохое обслуживание подъездов – обычное дело для подобных зданий, брошенных, как кость, тем, кто не мог себе позволить жилье получше.

Поднимаясь по лестнице, он слышал голоса и шум. Надрывный плач младенца, семейная ссора, орущий телевизор, радио, включенное на полную громкость. А еще – запахи. Острой еды, канализации, плесени, застарелого сигаретного дыма и бог знает чего еще.

Запыхавшийся, с колотящимся сердцем, он добрался до последнего этажа и увидел перед собой проход с рядом одинаковых дверей, скупо освещенный несколькими неоновыми лампами. Пьетро уже не сомневался, что дверь в конце коридора заперта. Он повторил путь, проделанный Матиасом и Молчаливой Дамой во сне.