Папа всячески лебезил перед ней, но все же у меня из головы не идет то ядовитое выражение лица, с которым леди Мортон говорила о «прискорбной болезни» мамы. Такое впечатление, что она винила его в недостаточной заботе о своей жене.

Вчера вечером, готовясь ко сну, я решила расспросить Тильду. В ночной рубашке я сидела перед трюмо, на котором стоял канделябр с двумя толстыми свечами, а Тильда расчесывала серебряным гребнем мои распущенные по плечам волосы, прежде чем заплести их на ночь в косы.

– Тильда! – начала я, глядя на ее отражение в зеркале. – Ты ведь уже работала у нас, когда умирала моя мама?

Тильда застыла с расческой в руках:

– Да, мисс! Я тогда работала на кухне.

– Точно! Теперь я припоминаю. Ненамного старше меня.

– Я думаю… Да, думаю, мне было примерно четырнадцать, мисс.

Да, мне тогда было семь, а ей четырнадцать. Я была еще совсем ребенком и многое не понимала, но Тильда… В четырнадцать лет она могла понять и запомнить уже гораздо больше.

– А ты что-нибудь помнишь, Тильда? Как умирала мама?

Рука Тильды дрогнула, больно дернув меня за волосы.

– Я мало что помню, мисс! Это было очень печально, конечно! Но я тогда целыми днями мыла посуду на кухне. Так что вы, скорее всего, помните больше, чем я, мисс!

А что я сама помню? Неудержимая рвота. Слабое кровообращение. Я часто сидела рядом с мамой, сжимая в ладонях ее ледяные пальцы, и дышала на них, пытаясь хоть как-то согреть.

– В этом и дело. Конечно, я ухаживала за ней, насколько могла в силу возраста. Но даже сейчас я не вполне понимаю, от какой именно болезни она умерла. А что говорили у вас на кухне?

– Это была какая-то… смертельная болезнь…

Тильда разделила мои волосы на пряди и начала заплетать их в косы. Она смотрела на свои руки, избегая встречаться со мною взглядом.

– Но что же это была за болезнь? Ведь кто-то из слуг видел, что именно написал доктор в заключении о смерти?

– О, этого я не знаю, мисс!

– И что, вскрытия тоже не было?

Тильда довольно сильно потянула меня за косу.

– Нет. Ведь ее лечил доктор Армстронг. Он был близким другом вашего отца. И часто навещал вашу маму. До самой ее кончины.

Я очень настороженно отношусь к доктору Армстронгу. Он, как мне кажется, какой-то небрежный, невнимательный, словно занимается врачеванием по принуждению, а не по зову сердца. И я думаю, что так оно и есть, потому что неоднократно слышала, как он говорил папе, что жалеет, что не стал военным.

Может, в этом причина неприязни леди Мортон? Возможно, она полагает, что ему нужно было обратиться к более компетентным врачам. Но папа, естественно, обратился к другу.

Тильда просто не может не знать больше, чем она говорит. Слуги сплетничают. Это у них в крови.

– Я вот о чем беспокоюсь. – Я попыталась зайти с другой стороны. – Мне уже почти столько, сколько было маме, когда она умерла. А вдруг это передается по наследству? Мне просто необходимо знать, на какие симптомы обращать внимание!

В свете свечей я видела, что Тильда снова забеспокоилась и выпустила прядь моих волос из рук.

– Что вы такое говорите? Вы просто пышете здоровьем!

– Я уверена, что это комплимент с твоей стороны.

– Ну я имею в виду… То есть я хотела сказать… Понимаете, у вашей мамы был всегда такой странный блеск в глазах… И щеки были всегда красные. Такие женщины редко живут долго.

– Так ты думаешь, что это была чахотка?

Тильда успокоилась, и ее руки снова работали ловко.

– Может быть, но не знаю точно. Я же не врач.

– Она не кашляла, – мучительно вспоминала я. – Скорее всего, это было что-то похожее на острый гастрит.

– Вам лучше знать, мисс.

Какое-то время мы молчали. Я смотрела на свое отражение в зеркале, слегка подрагивающее в свете этих больших свечей, и все пыталась отыскать в своем лице черты мамы. Но я не очень похожа на нее… Ни лицом, ни формой черепа. Но вот по темпераменту мы с ней очень близки. У нее всегда была тысяча дел, которые она делала одновременно. И так до…

– Может быть, попросить папу показать мне свидетельство о ее смерти?

– На вашем месте я бы не стала, – быстро ответила Тильда.

И она права. Только зря расстраивать папу. Он на самом деле не так уж силен духом. У него настоящее отвращение ко всему, что связано с болезнью и смертью. Я почти не отходила от мамы до самого последнего ее вздоха. Спала с ней в одной комнате. А папа лишь появлялся иногда на пороге и осторожно заглядывал к нам.

Скорее всего, это его поведение – еще одна из причин, по которой леди Мортон перестала навещать нас. Тому, кто не знает папу так, как знаю его я, подобное поведение наверняка покажется трусостью или даже жестокосердием.

Я почувствовала боль в висках.

– Довольно, Тильда! Ты сегодня слишком туго заплела косы.

– Простите, мисс!

Тильда подала мне ночной чепец:

– Будут ли еще поручения?

– Нет. Спокойной ночи!

Тильда сделала небольшой реверанс и удалилась.

Без сомнения, она знает больше, чем рассказала мне. У нее очень большая и хорошо развитая зона скрытности, что не могло ускользнуть от моих наблюдательных глаз. Но она ни в чем не виновата. Люди далеко не всегда скрывают какие-то факты из злого умысла. Возможно, она просто не хочет расстраивать меня подробностями мучительной кончины моей матери. И даже если леди Мортон и мой папа действительно ссорились, Тильда вряд ли когда-нибудь расскажет мне об этом.

И все равно мне как-то не по себе. Неприятно уже от одной мысли о том, что, возможно, леди Мортон так или иначе винит папу в смерти мамы.

Но я заметила, что горе порой очень искажает видение реальности. Оно заставляет человека верить во всякие немыслимые и нелогичные вещи.

Вот та же Рут Баттэрхэм. Ее мозг с таким трудом справляется со всем тем ужасом и горем, выпавшими на ее долю, что рисует ей просто безумные картины – и ведь она всерьез верит в них!

Взять, к примеру, то, как она решила отомстить той, что так обидела ее в детстве. Какие-то детские фантазии! Это несерьезно, даже для ее шестнадцати лет!

Рут может продолжать наслаждаться своими бреднями сколько хочет, но меня она не проведет – ведь я уже обмерила ее голову! Она принимает меня за доверчивую дурочку – но я простила ее за это. В конце концов, пострадавшая здесь явно не я.

Это Рут должна признаться и покаяться в своих грехах.

День суда над ней все ближе. Нельзя терять ни минуты – нужно спасать ее душу! Нужно очистить ее покаянием перед тем, как она предстанет перед Господом.

Сколько ж можно лгать самой себе?

Кейт сняла все необходимые мерки, составила огромный список того, что нам надо будет сшить для Розалинды Ордакл. Пожалуй, этот заказ станет первым, над которым я буду работать с удовольствием.

Для лифа своего свадебного платья Розалинда выбрала ткань оттенка болотной тины. От одного взгляда на этот жуткий цвет начинало тошнить. Трудно выбрать что-то хуже, даже если очень постараться.

Я как можно сильнее сжала в кулаке планки из китового уса, которые обстрогала для корсета Розалинды. Мне казалось, что они слегка потрескивают в моих руках, словно я держу их у самого камина. Я уже знала, как ей отомщу. Знала задолго до того, как сделала первый стежок.

На столе, справа от наполовину готового корсета Розалинды, лежал мой собственный, стоивший мне многих усилий и бессонных ночей после того, как моя одноклассница так жестоко обошлась с ним. Она назвала его ненадежным и непрочным, но теперь она сполна почувствует его силу! Он так же крепок, как моя ненависть к Розалинде Ордакл!

Нежно и аккуратно я расправила свой корсет. Он показался мне таким маленьким! Я заметно выросла с тех пор, как этот корсет перестал сжимать меня в своих крепких объятиях. Теперь ему пришло время обхватить другое тело. И сгубить его!

Я вырезала из своего корсета маленький квадратик – небольшой кусок той самой коричневой ткани, что с любовью прятала под половицей. Прошлась пальцем по его краям, ощущая приятную мягкость нитей, поднесла к губам и поцеловала его. А потом поместила этот кусочек ткани в корсет Розалинды, между зеленой тканью и подкладкой. Придет время, и эта секретная черная метка займет место прямо у ее сердца.