Прежде чем я успел подняться, поднялась Берг.

— Ваша честь, — настойчиво произнесла она. — Можно мне высказаться?

— Нет, мисс Берг, — отрезала судья. — Суд услышал всё необходимое. Мистер Холлер, вы сделаете выбор сами или предпочитаете, чтобы я предоставила право выбора мисс Берг?

Я медленно поднялся.

— Минуту, Ваша честь?

— Поторопитесь, мистер Холлер, — отозвалась Уорфилд. — Я в неудобном положении и не собираюсь в нём задерживаться.

Я обернулся к перилам позади стола защиты и посмотрел на дочь. Жестом подозвал её. Она подалась вперёд, положив ладони на холодный металл. Я наклонился и накрыл её руки своими.

— Хейли, я хочу это закончить, — прошептал я. — Я этого не делал и, думаю, смогу доказать. Хочу идти на процесс в феврале. Ты не против?

— Пап, мне было очень тяжело, когда тебя держали в тюрьме в прошлый раз, — так же шёпотом ответила она. — Ты уверен?

— Это то самое, о чём мы говорили с тобой и с мамой. Сейчас я вроде на свободе, но внутри — всё равно взаперти, пока это висит надо мной. Мне нужно, чтобы всё закончилось.

— Я понимаю. Но я волнуюсь.

За моей спиной прозвучал голос судьи:

— Мистер Холлер. Мы ждём.

Я не отводил взгляда от дочери.

— Всё будет хорошо, — сказал я.

Быстро перегнулся через перила и поцеловал её в лоб. Потом посмотрел на Кендалл и кивнул. По её удивлённому лицу я понял: она ждала большего — что я посоветуюсь с ней. Тот факт, что благословение я спросил у дочери, а не у неё, могло стоить нам отношений. Но я сделал то, что считал верным.

Я повернулся к судье и объявил:

— Ваша честь, сдаюсь суду. И буду готов защищать себя восемнадцатого февраля, как назначено. Я невиновен, и чем скорее докажу это присяжным, тем лучше.

Судья кивнула — скорее озабоченная моим выбором, чем удивлённая.

— Очень хорошо, мистер Холлер, — сказала она.

Она закрепила решение постановлением. Но обвинение не ушло без последней вылазки.

— Ваша честь, — поднялась Берг. — Штат просит отложить вступление в силу даты суда на время обращения во Второй окружной апелляционный суд.

Уорфилд долго смотрела на неё, прежде чем ответить. Рискованно сообщать судье о намерении обжаловать её решение, когда впереди — целый процесс у той же судьи. Нейтральность предполагается, но, если вы прямо говорите, что понесёте её «ошибку» наверх, у любого судьи найдётся способ уравнять счёт. Я испытал это в деле: дважды выиграл у Хейгена в апелляции — он «отплатил» залогом в пять миллионов, почти подмигнув. Сейчас Берг стояла на той же грани с Уорфилд. Казалось, судья даёт ей несколько секунд, чтобы передумать.

Но Берг выжидала.

— Мисс Берг, теперь я предоставляю выбор вам, — наконец сказала Уорфилд. — Я не отменю своё решение по шестьсот восемьдесят шестой, не отменив одновременно и сохранение залога мистеру Холлеру. Так что, если вы хотите тянуть с апелляцией, мистер Холлер останется на свободе по действующим условиям до получения решения апелляционного суда.

Две женщины вглядывались друг в друга пять напряжённых секунд. Потом прокурор ответила:

— Благодарю, Ваша честь, — холодно сказала Берг. — Штат отзывает просьбу об отсрочке.

— Прекрасно, — так же холодно отозвалась Уорфилд. — Тогда, полагаю, перерыв.

Когда судья поднялась, помощники шерифа синхронно двинулись ко мне. Я возвращался в «Башни-Близнецы». 

Пятница, 24 января

Меня снова определили в К‑10 — «силовой» блок «Башен-Близнецов» для заключённых с особым статусом. Проблема была в том, что мне куда важнее было держаться подальше от надзирателей, чем от заключённых. После скандала с подслушкой и последовавшего расследования риск того, что тюремщики попытаются меня «поправить» чужими руками, взлетел в разы.

После ухода Бишопа я остро нуждался в телохранителе. Можно сказать, я устраивал своеобразный кастинг. На следующее утро после прибытия я общался с разными заключенными в блоке, пытаясь понять, кому можно доверять и кто ненавидит «хакеров» так же сильно, как и я. Мой выбор пал на Кэрью, здоровенного парня, которого обвиняли в убийстве. Подробности дела меня не интересовали, и я не стал их выяснять. Но я знал, что у него есть платный адвокат, а защита по такому обвинению стоит дорого. Я предложил ему 400 долларов в неделю за охрану, и в итоге мы договорились о 500 долларах, которые еженедельно будут перечисляться его адвокату.

Дни сменяли друг друга, подчиняясь привычному ритму. Ежедневно команда проводила трехчасовые встречи, где мы разбирали добытое и намечали курс. Подготовка шла полным ходом, и энтузиазм не угасал. Я чувствовал полную уверенность в своих силах и жаждал только одного – начать действовать.

Монотонность дней после повторного ареста была нарушена лишь однажды, на третий день. Меня провели в комнату для встреч, где за столом напротив сидела моя первая жена, Мэгги Макферсон. Её вид одновременно смутил и согрел душу.

— Что‑то не так? — спросил я. — С Хейли всё в порядке?

— Всё хорошо, — ответила она. — Я просто хотела тебя увидеть. Как ты, Микки?

Мне было стыдно — и за себя, и за эту тюремную муть. Представил, как я выгляжу в её глазах — особенно после того, как на свободе она уже высказывала мне всё о моём виде.

— Как ни странно, нормально, учитывая обстоятельства, — сказал я. — Скоро суд и это закончится.

— Готов? — спросила она.

— Более чем. Думаю, мы выиграем.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы наша дочь потеряла отца.

— Не потеряет. Она — то, что держит меня на ногах.

Мэгги кивнула и больше к этому не возвращалась. Я понял: она пришла проверить, цел ли я — телом и головой.

— Для меня важно, что ты пришла, — сказал я.

— Конечно. И если тебе что‑то нужно — звони.

— Позвоню. Спасибо.

Пятнадцать минут пролетели — а я вышел окрепшим. С семьёй — какой бы разобщённой она ни была — я чувствовал себя неуязвимее. 

Среда, 5 февраля

Мягкий шелковый костюм приятно ощущался на коже, принося облегчение от зуда, вызванного тюремной сыпью, покрывавшей большую часть моего тела. Я тихо сидел рядом с Дженнифер Аронсон за столом защиты, наслаждаясь моментом иллюзорной свободы и покоя. Меня привезли в суд на слушание, инициированное обвинением, которое хотело наказать защиту за предполагаемое недобросовестное поведение. Но, несмотря на причину, я был рад любому поводу, чтобы выбраться из «Башен-Близнецов», пусть даже ненадолго.

За годы практики я часто слышал от заключенных жалобы на тюремную сыпь. Посещения тюремной клиники не помогали, и причина сыпи оставалась загадкой. Предполагали, что виной могло быть промышленное моющее средство для стирки белья или материал матрасов. Некоторые считали это аллергией на заключение, другие – проявлением вины. Я же знал, что впервые сыпь появилась в «Башнях-Близнецах», а затем вернулась с новой силой. Разница была в том, что между этими случаями я сам инициировал новое, масштабное расследование тюремной системы. Это навело меня на мысль, что за сыпью стоят сотрудники тюрьмы – что это своего рода месть за мои действия. Возможно, они подмешивали что-то в еду, белье или даже в воду.

Я старался не высказывать свои опасения, чтобы не прослыть параноиком. Мое тело продолжало слабеть, вес снижался, и я не хотел, чтобы кто-то еще добавлял к моим физическим недугам сомнения в моей ясности ума, что могло бы поставить под удар мою способность к самозащите. Было ли это связано с иском или с атмосферой в зале суда – я не знал. Но одно было ясно: как только я вышел из тюрьмы и оказался в автобусе, мои тревоги о болезни исчезли.

По дороге автобус проехал мимо двух плакатов, изображающих Коби Брайанта. Десять дней назад знаменитый баскетболист «Лейкерс» трагически погиб в авиакатастрофе вместе с дочерью и другими людьми. Уличные мемориалы уже появились, как дань уважения его выдающемуся спортивному мастерству, которое возвело его в ранг иконы в городе, где и без того было немало восходящих звезд.