– Сама все увидишь.

Как и большинство казенных домов Оакгейта, здание долговой тюрьмы является уменьшенной копией подобного здания в Лондоне. Только в столице долговая тюрьма была полностью перестроена лет тридцать тому назад. А до наших бедняков очередь пока не дошла. Здание это, пожалуй, самое угрюмое и унылое в городе: все обито железом, словно крепость.

Мы шли по разбитой мостовой в мрачной тени сплошной высокой каменной стены с железными скобами. И тут мне в нос ударил такой тошнотворный запах, что я едва не упала без чувств.

– Платочек достань! – поспешила напомнить Фанни.

Я послушно достала платок из сумочки и прижала к носу и рту. Фанни настояла, чтобы я накануне пропитала его бергамотовым маслом. Как же я благодарна ей за это!

Огромный и довольно грязный детина стоял сразу за железной дверью, которая больше напоминала огромную решетку. Он бесцеремонно уставился на бедняжку Фанни. Но она, похоже, уже привыкла к его манерам, потому что без тени смущения сказала ему:

– Да-да, это опять я. Привет, Коллинс!

– И что на этот раз ты принесла мне? – нагло спросил он, заглядывая в корзинку, висевшую на руке у Фанни.

– Тебе? Ничего! Это же все для заключенных. А тебе, как обычно, твои шесть пенсов.

– Ты дашь мне шесть пенсов и эту бутылку! – прогремел он. – Иначе иди домой.

Фанни лишь слегка улыбнулась, ведь она предусмотрительно положила на самый верх бутылку дешевого джина. И все равно я считаю, что это наглый грабеж: шесть пенсов и бутылка джина за вход во внутренний двор тюрьмы, мало чем отличающийся от выгребной ямы – с полчищами крыс, снующих туда-сюда.

Внутренний двор был маленьким, квадратным. Взгляд всюду утыкался в старые обветшалые кирпичные стены. Из окон выглядывали отвратительные лица опустившихся людей.

Мы прошли мимо стоявшей в центре повозки. Мальчик лет десяти охаживал маленьким хлыстиком старую кобылу, запряженную в эту повозку.

– На этой развалюхе привозят провиант и передачки?

– Да, – ответила Фанни. – А еще на ней вывозят трупы.

Здесь даже не было отдельных зон для мужчин и для женщин! Они гуляют и общаются все вместе. А их несчастные исхудавшие дети беспомощно цепляются за ноги своих родителей.

Нет, спят мужчины и женщины, конечно, раздельно, но женские камеры расположены – подумать только! – над пивной!

Лестница, по которой нам пришлось подниматься в женские камеры, была липкой и грязной и пахла прогорклым пивом. И тут мне уже не помогал платочек, как я ни старалась плотнее прижимать его к носу. Какая жуткая несправедливость: в чистенькой Оакгейтской тюрьме сидят хладнокровные убийцы, воры и мошенники, тогда как здесь люди содержатся в условиях, близких к скотским, просто за то, что они бедны! Мне стало стыдно, что я никогда не думала об этом раньше. Теперь понятно, почему мать Рут так боялась попасть сюда.

Когда мы наконец дошли до одной из камер, я увидела, что это маленькая клетушка, в которую с трудом можно было поместить хоть какую-то лежанку. И все же в самом центре стоял ободранный и изъеденный жуками старый топчан, провонявший по́том как минимум троих спящих на нем людей. Немолодые женщины. И как только они смогли дожить до такого возраста в столь нечеловеческих условиях?

Они приветствовали Фанни как старую приятельницу.

– Она сокровище, просто сокровище, – тут же обратилась ко мне одна из сморщенных беззубых старух. – Мы бы давно умерли здесь без нее!

Сказав это, она закашлялась и кашляла так долго, что мне стало не по себе.

Когда мы начали вынимать все из корзины, я не удержалась и возмутилась, что этот детина у ворот еще и денег с нас слупил за вход.

– Он дерет три шкуры за все! – вскричала другая старуха. – За еду, за уголь. Мы платим за аренду, а еще за этот топчан, который Марта сама же и притащила сюда!

– И если они узнают, что нам принесли еду, – вскричала третья, показывая пальцем на наши дары, – то они отхапают себе добрую половину!

– Это просто безумие! – шепнула я на ухо Фанни. – Их сажают в эту отвратительную тюрьму за то, что они не могут выплатить свои долги! Но как же им выплатить их, если у них нет возможности ни заработать денег, ни накопить их?!

– А они и не выплачивают. Большинство из них вывезут отсюда в той самой повозке, что ты видела во дворе.

Из короткой беседы с этими старухами я узнала, что цены на всё жизненно необходимое (свечи, уголь и прочее) здесь минимум в два раза выше, чем за высокой стеной. Но это же просто грабеж!

Мы, как могли, помогли старухам прибрать в комнатушке и проветрить ее. Матрас кишмя кишел блохами и клопами. Как можно зимовать в этих адских условиях и при этом быть лишенными самого главного – свободы?! Попрошайки на улицах выглядят тоже довольно жалко, но они хотя бы свободны и бродяжничают, где им вздумается.

– Теперь ты понимаешь, почему мужчины здесь все поголовно так сильно пьют, – сказала мне Фанни. – Но при этом они еще и не держат себя в руках, и часто пытаются насиловать женщин.

Одна из старушек, которую звали Марта, показала мне огромный багровый шрам на шее – след от ножа, с которым напал на нее один из здешних заключенных.

Деньги! Весь этот ад кромешный творится из-за денег! Я чувствовала здесь их омерзительный запах, смешанный с вонью мочи и пота. И звон монет мерещился мне при каждом нашем шаге по дороге обратно. Даже глаза Марты, поблекшие и опухшие, были похожи, как мне показалось, на два грязных пенни.

Дэвид все пытается убедить меня в том, что деньги не имеют особого значения. Но нет! Они имеют значение! И еще какое!

Так вот в чем тайна миссис Метьярд! Не просто жестокая, а сумасшедшая! Ужас той ночи затмил в моем сознании и смерть Наоми, и самоубийство папы. Я чувствовала себя униженной и опустошенной. И от этого было гораздо больнее, чем от синяков и ссадин, покрывавших все мое тело.

Я не хочу рассказывать об этой ночи во всех подробностях. Но после нее многое стало мне ясно. Я поняла, почему все здесь так бессердечны и ведут себя порой так странно, – потому что в любой момент может появиться капитан Метьярд.

Вот почему Айви старается всех подставить. И вот почему Нелл постоянно ходит с опущенной головой, не раскрывая рта. Капитан ненасытен и вечно ищет новую жертву. И каждая из девушек изо всех сил пытается ускользнуть от него.

Миновало три дня. Но я никак не могла прийти в себя. Тело мое было все в синяках, мысли путались. Я словно окаменела, ничего не чувствовала. И даже не вздрогнула, когда из переговорной трубы раздался голос Кейт, требующей, чтобы я немедленно спустилась в торговый зал.

Я не была там с того самого дня, когда зашла сюда с мамой. Мне припомнилось, как я стояла на пороге и с удивлением все разглядывала. Сняв перед дверью ботинки, я босиком вошла в торговый зал. С того дня здесь ничего не изменилось: те же нежно-голубые стены, сверкающие канделябры, теплый и мягкий запах тканей. Сквозь витрины лился яркий солнечный свет, отчего натертые до блеска стеклянные прилавки слепили глаза. Красиво!

Я чуть не расплакалась.

– А вот и она!

Билли Рукер прислонился к стене возле бесконечных рулонов тканей и выглядел несколько неуместно в этом женском царстве. Шляпу свою он снял. У него были густые, не напомаженные волосы. Улыбка Билли – это единственное, что хоть как-то могло поднять мне настроение.

– Китовый ус! – сказала Кейт. – Ты не забыла, Рут?

– Нет!

– Отлично! – улыбнулся Билли. – Вот, я все принес! Подожди, сейчас покажу тебе ножи.

Кейт вздрогнула, а затем начала торопливо отряхивать юбку своего платья.

– Тогда иди уже! Иди за Билли!

Довольно неуклюже я зашла за прилавок и последовала за Билли в закуток в левом углу торгового зала. Это место было отгорожено занавеской баклажанового цвета с золотыми кисточками. Отодвинув ее, Билли вошел в закуток.

– Неплохая работенка, правда, Рут?

И правда, в закутке этом было уютно: белые обои с золотым тисненым орнаментом, большое зеркало на стене, на полу ковер кремового цвета. Но сейчас он был накрыт черной клеенкой. На нем стоял круглый стол, принесенный из торгового зала. На столе были разложены блестящие ножи, а рядом лежала кучка бело-желтых костей. У стола стояло два стула.