Зал сидел завороженный. Наша настоящая правительница, коренастая королева Виктория, ни за что не смогла бы приковать к себе внимание зрителей так, как это делала Лилит.

Каким‑то образом ей удалось. Она смогла выйти на сцену, чтобы показать великолепнейшую игру, какую мне только доводилось видеть. Она не ходила вразвалку, она не упала; казалось, она обрела телесную силу самой Клеопатры.

Близился конец пьесы. Любовник Клеопатры был мертв, власти она лишилась. Она предпочтет смерть жизни в рабстве. Высвободившись из объятий служанки, она подошла к корзине с аспидами: черными чулками с нашитыми на них блестками, переливающимися, как чешуя. «Ну, смертоносное созданье, зубами острыми запутанный судьбою узел развяжи: озлись, несчастный ядовитый дурачок, и жаль». Грянули тарелки. Публика ахнула при виде того, как Клеопатра приложила змею к своей груди. «Ты тише, тише! Иль не видишь младенца на груди моей? Сосет он, усыпляя вечным сном кормилицу свою». Она нежно приставила еще одну змею к своей руке.

Оркестр затянул заунывную мелодию, а Клеопатра прошла через сцену к кушетке и свернулась на ней калачиком. Ее темная голова упокоилась на вытянутой руке.

«К чему мне медлить…» – вздохнула она. И замерла.

Как мертвая.

Я почти не замечала действия на сцене. Мне уже много раз доводилось видеть, как Лилит играла мертвых; но так, как сейчас, никогда. Она лежала абсолютно неподвижно. Я не могла различить даже ее дыхания.

– Оскар, – позвала я сдавленным шепотом.

– Черт побери.

Как только этого не замечали другие актеры? Они продолжали произносить свои реплики, а Лилит все не шевелилась. Это было невозможно. Никто не смог бы задержать дыхание так надолго.

– Не нужно было позволять ей работать.

Оставалось еще несколько строчек. По обе стороны от кушетки встала стража. Как они могли быть настолько слепы?

И вот наконец прозвучала последняя строчка пьесы. Упал зеленый занавес, и публика взорвалась овациями. Рабочие сцены бросились уносить реквизит, а актеры готовились к исполнению национального гимна. Только Лилит все лежала без движения.

Оскар тихо выругался.

Клементина позвала ее и тронула. Никакой реакции.

– Не поднимайте занавес, – закричала я. – Ради бога, не поднимайте.

Я выбежала на сцену и упала на колени возле Лилит. Я потрясла ее, похлопала по лицу и приказала очнуться. Губы у нее посинели. Как было у ма.

Через секунду рядом оказался Оскар. Мы вдвоем понесли Лилит за кулисы, а другие актеры смотрели на нас с ужасом.

Мы осторожно положили ее на пол. Она лежала как мертвая. А я была слишком разгневана, чтобы заплакать.

– Смотри, – выдохнул Оскар. – Там… у нее на руке. – Тесный корсаж Клеопатры не имел рукавов. Мой взгляд скользнул на ее плечо. – Не сюда ли ее укусила змея?

Я на секунду подумала, что миссис Дайер, должно быть, подсунула в корзину настоящего гада, но потом узнала порез. Шрам в виде дубинки опять открылся.

Доктор Фауст связал себя с дьяволом, порезав руку. Лилит говорила о сделке, договоре с Мельпоменой.

– Лилит, очнись!

Среди смявшихся юбок я увидела ненавистные часы, по-прежнему пристегнутые к ее талии. Еще никогда я не питала к предмету такой ненависти, какую можно испытывать к живому человеку. То были не просто часы. То было… зло. Нечистое. Мы платили цену в одну человеческую жизнь за каждый великолепный спектакль, даваемый ими.

Инстинктивно, как начинают хлопать по спине подавившегося человека, я протянула руку, отцепила цепочку и спрятала часы себе в карман.

Лилит задергалась и, хватая ртом воздух, пришла в себя. Глаза ее были бешено выпучены.

– Ух! Спокойно. – Оскар протянул к ней руки. Это был успокаивающий жест, но выглядело это так, будто он старался закрыться от Лилит.

– Какая строчка? – спросила она. – Мне еще не пора на сцену?

– Ты уже была там, – пробормотал Оскар. – И была… великолепна. Лучшая роль.

– Ты чуть не умерла, – тут же выпалила я.

Но Лилит меня не слушала. Ее слух был обращен к публике, скандировавшей ее имя.

– Меня зовут на бис. – Опершись на мое плечо, она поднялась с пола и, волоча ноги, потащилась обратно на сцену.

Буря оваций. Теперь они звучали как‑то глухо. Мы с Оскаром потрясенно сидели на коленях.

– Как тебе это удалось? – удивленно спросил он. – С часами?..

Я уже чувствовала, как они прожигают дыру в моем кармане. У меня еще были свежи воспоминания о том, что произошло, когда их попытался забрать Сайлас.

– Послушай, нельзя говорить Лилит, что я взяла часы. Она ими одержима. Мне нужно забрать их ради ее же блага.

Оскар нахмурился, глядя мне через плечо.

– Она обрела свое редкое дарование после того, как шеф подарил ей эти часы.

– Она говорит, что часы обладают силой, – призналась я. – Что они связывают ее прямо с музой трагедии. Но, Оскар… это ведь плохо. Ты должен мне поверить. Это плохо для ее душевного состояния, и это несет в себе беду. Я не могу позволить ей оставить часы.

Оскар закусил губу.

– Но что ты собираешься с ними сделать?

Я прислушалась к возгласам и свисту, куда более восторженным, чем мне доводилось слышать раньше. Большинство были настоящими, но тут я вспомнила, кто заплатил за то, чтобы кричали еще громче, думая, что на сцене Джорджиана.

– Я точно знаю, где им самое место.

Я не пошла обратно в гримерную. Пока Лилит раскланивалась, я направилась в фойе.

Важные особы уже покидали свои ложи, стремясь уйти до того, как хлынет общая масса. Я двигалась в коридоре из мельтешащих вееров, тростей с серебряными набалдашниками и аромате духов, слыша только звук собственных шагов, напоминавший тиканье часов. Мне постоянно вспоминался Сайлас, упавший с колосников после того, как попытался забрать эти часы. Нужно было от них избавиться. И сделать это немедленно.

Служащий театра возле ложи номер шесть нахмурился, но позволил мне войти, не сказав ни слова. Я вошла под гул аплодисментов. Овации не стихали. Миссис Дайер с Джорджианой неподвижно сидели на своих бархатных креслах с кислыми, как дикие яблоки, лицами.

– Удивительно, что ты нашла в себе наглость показаться нам на глаза. – Джорджиана смотрела на меня свысока, задрав свой острый нос. – Кабы не твое вероломство, это я стояла бы сейчас там в костюме под эти аплодисменты.

Я подняла брови. Неужели она и впрямь так считала? Джорджиана получила бы только ту часть оваций, что оплатила миссис Дайер, но не такое стихийное выражение поклонения.

– Едва ли в этом есть моя вина. Феликс Уитлоу отказался выходить на сцену без Лилит. А теперь, если ты не возражаешь… я должна переговорить с миссис Дайер наедине.

Джорджиана фыркнула. По обе стороны от нас в соседних ложах сидели люди; она не могла поднять шум, не привлекая всеобщего внимания.

– Не волнуйся, – успокоила ее миссис Дайер. – Мы найдем выход из положения.

– Вы мне обещали…

– И я намерена сдержать обещание. А пока иди. К нашей следующей встрече я уже составлю план.

Вперив в меня пристальный злобный взгляд, Джорджиана зашелестела юбками и вышла. Миссис Дайер подняла на меня свои зеленые глаза.

– Итак, Дженнифер. Это разочарование.

Я кивнула в сторону сцены, теперь уже усыпанной розами, и оживленно беседующих на местах зрителей.

– Как по мне, так это похоже на триумф, мадам. Мать Энтони Фроста будет обеспечена… Ведь спектакль давался именно ради этого. Не так ли?

– Ты прекрасно знаешь, к чему я стремилась. Ты поступила вопреки моим устремлениям. Против меня.

– Тогда для чего мне было нести вам это?

Выражение ее лица тут же изменилось, когда я достала часы.

– Это ведь…

– Да. Я украла их для вас.

Она жадно протянула руку. Я уронила часы на ее обтянутую высокой перчаткой ладонь. Они упали с приглушенным стуком. Миссис Дайер изумленно погладила фигурку Мельпомены. На ее лице было такое же выражение, как у ма, когда мы впервые дали ей подержать на руках Филипа.