Сверчок опять нагнулся и стал рыться в пещерке сосны-с-корнями, прижав лицо к земле. Но все равно не нашел монет и под конец, бормоча что-то себе под нос, полностью влез в это темное пространство. Я бы смог пролезть туда свободно, но Сверчку там было очень тесно. Он сел по-турецки, глядя на меня. Казалось, сосна растет из его тела.

– Я раньше, это… когда сбежал из дома, здесь был.

– Сбежал из дома?

– Ага. Надоело помогать в идзакае, то, что родители меня всегда ругают, и то, что, когда ругают, обзывают идиотом. Пусть даже я и идиот.

Слившийся с сосной Сверчок, нахмурив свой узкий лоб, посмотрел на небо. Там зависла стрекоза, которая тут же упорхнула, как будто испугавшись того, что на нее смотрят.

– А здесь можно жить, не попадаясь никому на глаза. Взрослые кладут сюда деньги, можно их брать и покупать себе еду у подножия горы. Ну, конечно, так, чтобы тебя никто не заметил. И даже если дождь пойдет, то в этой пещерке или под деревом не промокнешь. Вот только питьевая вода нужна. Поэтому я взял с собой термос. Если питье в нем закончится, можно спуститься к мосту и набрать воды в реке. В реке же воды хоть отбавляй, сколько ни ходи.

Сверчок гордился собой, видно было, что он не испытывает никаких сомнений в том, что говорит.

– Но я передумал.

– Почему передумал?

– Я приехал сюда на мамином велике, нехорошо это.

Сверчок подобрал с земли камушек и бросил его в никуда.

– Но когда я вернулся, родители, видно, подумали, что я просто где-то болтался без дела, и наорали на меня. Время-то начать помогать в идзакае я пропустил. Ну, я и подумал, на хрена я вернулся-то? Но сейчас, это самое, я думаю, вот и хорошо, что из дома не сбежал. Ведь если бы я сбежал и жил здесь, я бы тогда и в школу не ходил, и мы бы с тобой не встретились.

Сверчок попытался заглянуть мне в глаза, но я отвернулся. Совсем рядышком с жужжанием пролетал мохнатый шмель. Наконец он нашел на земле белый цветок и залез внутрь его лепестков, распахнутых, как звездочка. Стало тихо.

– Есть место, где можно посидеть, отдохнуть. Пошли.

Сверчок, изогнувшись, вылез из пещерки в сосне, отряхивая плечи и спину.

– Вон там есть крыша и лавки. Как сарай, только стен нет.

– Беседка?

– Да кто ж его знает.

Мы пришли. Постройка действительно оказалась беседкой, в которой уже сидели три человека. Сверчок молча подошел к ним. Он некоторое время постоял так, но никто из троих не обратил на него внимания.

– Вы же говорили, что у вас нет!

Увлеченные игрой Журавль, Ками и Симо одновременно подняли головы и посмотрели на Сверчка. У каждого из них в руках был цветной геймбой, а на скамейке лежали испачканные землей монеты.

Прошла неделя, как начались летние каникулы.

– Они на тебе как мешок болтаются!

– А тебя слишком обтягивают!

Мы стояли друг напротив друга в пыльном сарае и смотрели вниз. Мы поменялись трусами, брюки, вывернутые наизнанку, валялись рядом на полу.

– Если ты руки опустишь, они с тебя свалятся! – сказал мне Сверчок.

Я попробовал опустить руки, и трусы тут же съехали до лодыжек.

Сверчок прыснул. Я снова надел трусы и сжал колени. И мы заржали, наполнив нашим смехом все пространство тесного сарая. Пока мы смеялись, Сверчок пукнул, и мы захохотали еще сильнее.

– Сверчок, ты, когда у стены на руках стоял, тоже пукал. Поэтому так и получилось! – задыхаясь, сказал я, немного приспустил трусы и показал их Сверчку.

Трусы Сверчка в районе попы были коричневатого цвета. «Ой!» – завопил Сверчок, подлетел ко мне и подтянул на мне трусы. А потом, передумав, стянул их вниз, снял мои трусы, вернул их мне и надел свои. Я тоже надел свои.

– Все-таки в собственных трусах спокойнее.

– Сидят как влитые.

После похода на гору Томби мы, не сговариваясь, каждый день стали играть в сарае у меня во дворе.

Около десяти утра Сверчок звонил в колокольчик, я выскакивал из дома, и мы бежали в сарай. Мы играли во что заблагорассудится. Иногда вытаскивали старые инструменты или непонятные агрегаты и крутили их за разные ручки, иногда доставали прибамбасы для цукими[454] и расставляли их по порядку, или убирали паутину, или тренировались щелкать суставами пальцев, или, как сейчас, менялись трусами. Трусами мы менялись из-за той истории, когда мне было два года и родители одолжили подгузники Сверчка. Нам хотелось проверить, насколько отличается размер, никакого другого смысла в наших действиях не было.

Дедушка дал мне пустую магнитофонную кассету, и иногда мы развлекались тем, что записывали наши голоса на магнитофон. Ни я, ни Сверчок никогда до этого в жизни не слышали со стороны, как звучат наши голоса. Мы оба утверждали, что наши голоса совсем другие, но они были записаны на пленку, так что, в конце концов, нам не осталось ничего другого, как смириться. Я и не думал, что у меня такой детский голосок, и очень из-за этого расстроился. А Сверчок не догадывался, что у него настолько грубый голос, что тоже безумно его огорчило. Чтобы избавиться от полученного шока, мы спели «Салют любви путешественников» и записали эту песню на магнитофон. В процессе мы не могли удержаться от смеха, и перезаписывать пришлось несколько раз. Наконец мы решили, что запись готова, но оказалось, что в одном месте, начиная от «расцвете-е-ет» и до «взорвется он и опадет, и опадет», мы слишком перестарались, так что голоса звучали неестественно, и мы перезаписали песню снова.

В перерывах между играми мы болтали о разном. Например, о том, что Сверчку дали имя Сэйя в честь героя манги. Он ходит в самурайских доспехах и борется с врагами. Сам Сверчок эту мангу не читал, я тоже, и нам очень нравилось придумывать всякую ерунду, о чем она. Сарай был тесным, и мы так воодушевлялись, что чувствовали на лицах дыхание друг друга.

Мы впервые серьезно поговорили и о папиной болезни. Я мог беседовать со Сверчком о чем угодно, не впадая в меланхолию. Мне хотелось рассказать ему больше. Когда я написал пальцем на пыли «дилатационная кардиомиопатия», Сверчок сказал, что не понимает ни слова, и посмотрел на меня с уважением.

– А у тебя… нормально? – спросил Сверчок, показывая пальцем на левую половину моей груди.

– Не знаю. Говорят, у мужчин эта болезнь часто встречается.

Вторая часть была правдой. Первая – враньем. Как только у отца обнаружили заболевание, меня тут же повезли в больницу на осмотр, после которого сказали, что со мной все в порядке. Мне просто хотелось, чтобы Сверчок обо мне беспокоился.

Дедушка с бабушкой, конечно, знали, что мы со Сверчком играем в сарае. Они только один раз предупредили меня, чтобы мы не трогали ничего опасного, и больше ничего не говорили. На обед бабушка готовила холодную лапшу[455], мы съедали ее в комнате, сидя под вентилятором, и опять бежали в сарай. Во второй половине дня дедушка приносил нам в сарай на подносе колотый лед с сиропом[456]. Мы съедали его в один миг, не беспокоясь, что заболит голова, допивали разбавленный сироп из плошки и тут же возвращались к играм.

В пятом часу Сверчку нужно было возвращаться домой. Я провожал его до ворот. Мне хотелось задержать его немного, и я говорил ему то, что знал или придумывал на ходу. Говорят, что высота Токийской башни – 333 метра, но на самом деле она на 40 сантиметров ниже. Гробница Тутанхамона была спрятана под землей, а нашли ее случайно: мальчик вел осла, нагруженного водой, осел оступился, и на землю пролилось большое количество воды – так ее и нашли. Многие думают, что название тэнтоумуси[457] пошло от того, что у нее есть десять крапинок, но это не так. Она забирается вверх по пальцу или по ветке и летит к солнцу или богу небес Тэнтоу-сама. Поэтому и тэнтоумуси. А если бы было десять крапинок, то она была бы «тэнтоомуси». Но Сверчок про бога небес не слышал, о том, что иероглиф «десять» читается как «тоо», тоже не знал, так что благодаря всем этим объяснениям я немного выигрывал время. Когда же никакие истории не приходили мне в голову, я просто одного за другим описывал своих одноклассников в Токио. Мне казалось, что Сверчок может мне позавидовать, но он всегда слушал меня с заинтересованным выражением лица и никогда не оправдывал моих надежд.