Работали втроём, быстро и слаженно. К моменту, когда закончили, набралось четыре папки для изъятия. Я попросил показать.

— В ордере нет ни слова, что я обязан делиться с вами тем, что изымаем, — сказал Друкер.

— А в нём нет ни слова, почему я должен был идти вам навстречу, — ответил я. — Но я это сделал. Что бы вы ни взяли, оно всё равно всплывёт. Зачем же вести себя как придурок?

— Знаешь, Холлер, не обязательно было самому включать придурка и заводить меня на публике, — усмехнулся он.

— О чём ты? О том, что было в суде? Если это тебя «заводит», подожди, пока выйдешь перед присяжными. Не забудь защитные очки.

Улыбка Друкера блеснула без намёка на юмор.

— Доброго дня, — сказал он.

Он проскользнул мимо, прижимая папки к груди, чтобы я не успел даже мельком глянуть на обложки. За ним — Лопес и третий, чьего имени я так и не услышал. Затем вся процессия — сыщики и их конвой — вытекла со склада. Я набрал Лорне короткую эсэмэску: «Не посадили. Пока». 

Пятница, 17 января

«Каталина Экспресс» резал тёмные воды Тихого океана. Солнце клонилось за остров, уже маячивший впереди. Ветер злой, ледяной, но мы с Кендалл стояли на открытой палубе, прижавшись друг к другу. Пятничный вечер. Я предупредил команду: исчезаю на длинные выходные. Условия залога не позволяли покидать округ без санкции судьи — я выбрал край света, который ещё числился «здесь».

Катер пришвартовался в Авалоне к четырём. Нас уже ждал гольф‑кар с шофёром от «Пуэбло Отель Зейн Грей». Он увёз нас и нашу единственную сумку на склон, попутно ведя светскую беседу о недавно завершённой реставрации: когда‑то это был дом писателя, где тот настрочил несколько романов о Диком Западе.

— Он жил здесь, потому что любил рыбалку, — сказал водитель. — Всегда повторял: «Пишу, чтобы ловить рыбу» — что бы это ни значило.

Я лишь кивнул и взглянул на Кендалл. Она улыбнулась.

— Вы знали, он был дантистом? — добавил водитель.

— Кто? — переспросил я.

— Зейн Грей. И это не его настоящее имя. Настоящее — Перл, как у женщины. Неудивительно, что стал Зейном. Точнее, это второе его имя.

— Забавно, — сказала Кендалл.

Сезон — мёртвый, отель — почти пуст. Нам предложили выбрать из нескольких номеров, названных по самым известным романам. Мы взяли «Всадников пурпурного шалфея» — не потому, что я читал книгу, а из‑за вида на гавань и рабочего камина. Я бывал здесь раньше — много раз, много лет назад, с Мэгги Макферсон, когда мы ещё были мужем и женой.

Мы собирались просидеть большую часть выходных в номере и наслаждаться друг другом. Без телефонов, без ноутбуков, вдали от мирских забот. Но гольф‑кар всё же арендовали — для поездок в рестораны и продуктовый магазин в городе.

Всё было прекрасно, но поездка давала горечь. Меня придавило, и избавиться от тяжести не выходило. Мы сидели у камина, говорили, вспоминали, строили планы. Любовь случалась — две ночи подряд и утром в воскресенье. Но к понедельнику важные темы иссякли, и я почти весь день провёл перед плоским экраном, глядя «СНН» — бесконечный импичмент и странный вирус в Китае. «Центр по контролю и профилактике заболеваний» объявил, что направляет медицинский контроль в Лос‑Анджелес встречать рейсы из Уханя — мерить температуру и смотреть симптомы. Больных — в карантин.

Новости оказались отдушиной. Я геройски держал телефон выключенным все выходные. Но отвлечься не выходило. Тяжесть грядущего и растущие ставки давили всё сильнее.

Не отпускало чувство, что мы с Кендалл проживаем последние спокойные дни вместе, что её возвращение в Лос‑Анджелес и попытка воскресить нашу историю окажутся неудачным экспериментом. Я не мог вычленить точную причину. Но мысли о Мэгги, о встрече в университете, на мгновение собравшей нашу распавшуюся семью, и — о том поцелуе, — не уходили. Удивительно, как что‑то столь случайное, быстрое и неожиданное способно расшатать хрупкое основание отношений. 

Вторник, 21 января

Когда во вторник небо затянуло свинцом, а между островом и материком легла густая молочная стена, это показалось уместным. Страх, нараставший весь уик‑энд, подтвердился почти сразу после того, как я впервые за три с половиной дня включил телефон. Мы уже собирались выписываться и идти к катеру, когда позвонила Дженнифер Аронсон.

— Микки, где ты?

— На Каталине.

— Что?

— Мы с Кендалл уехали на выходные. Я говорил. В любом случае, возвращаемся. Что случилось?

— Только что звонила Берг. Они хотят, чтобы ты сдался. Утром сняли прежнее обвинение, а большое жюри тут же выдало новый обвинительный акт — убийство при особых обстоятельствах: «из корыстных побуждений».

Это значило одно: залога не будет. Я молчал, вспоминая, как Друкер рылся в моих папках по Скейлзу. Что он забрал? Была ли там нитка, ведущая к этому?

Кендалл уловила мой взгляд.

— Что? — прошептала она.

Я кивнул: расскажу после. Сейчас — стратегия.

— Ладно, — сказал я Дженнифер. — Позвони клерку Уорфилд. Посмотри, можно ли вклиниться во вторую половину дня. Я сдамся там же. Но мы…

— Что? — выкрикнула Кендалл.

Я поднял ладонь, успокаивая, и договорил:

— Мы просим немедленного слушания по «особым обстоятельствам» с учётом «причины». Это чушь.

— Но акт большого жюри отменяет предварительное слушание. Сам факт акта предполагает достаточные основания.

— Неважно. Нужно предстать перед судьёй и убедить её, что это попытка обвинения перетасовать колоду и сбить таймер.

— Хорошо, звучит как ход на ускорение. Я займусь. Тебе нужно вернуться и быть готовым. Думаю, тут лучше выступить лично.

— Обязательно. Ты подашь ходатайство по «причинам», а я — за ускорение. Выезжаю. Держи в курсе: дождется ли прокуратура слушания или попытается снять меня раньше? У меня «браслет» — захотят, найдут.

— Уже работаю.

Мы разъединились. Я повернулся к Кендалл.

— Нужно идти. Похоже, меня собираются снова арестовать.

— Как они могут? — глаза заблестели.

— Закрыли старое дело, пошли к большому жюри, получили новый акт — и всё по второму кругу.

— Тебя посадят?

Она обняла меня крепко, будто могла не отдать.

— Я сделаю всё, чтобы попасть к судье и отбить это. Поэтому — собираемся.

Обратный путь шёл в молоке тумана. На этот раз мы остались в салоне, держались за горячие стаканчики и старались не показывать тревогу. Я пересказал шаги Берг, благодаря которым меня хотели видеть в наручниках. Без юридического бэкграунда Кендалл сказала, что это несправедливо, хоть и законно. Возразить было нечего. Прокурор легальным ходом ломал столь же легальный процесс.

Переправа тянулась — скорость сбросили. Почти через час турбины стихли: мы медленно входили в гавань. От Дженнифер новостей не было. Я не знал, встретят ли меня те, кто отслеживал «браслет». Я поднялся к панорамному окну. Если меня вот‑вот арестуют, нужно успеть дать Кендалл инструкции: что делать и кому звонить.

Когда вошли под крыло причалов, туман начал редеть. Сквозь серую марлю проступил зелёный пролёт моста Винсента Томаса. Вскоре я увидел терминал паромов — никаких патрулей на пандусах. Паркинг, где стоял «Линкольн», скрывался за зданием. Я вернулся, вложил ключи в ладонь Кендалл.

— На случай, если они ждут у машины, — сказал я.

— Боже, Микки! Ты правда думаешь…?

— Спокойно. На пирсе никого. Скорее всего, и на стоянке пусто. Всё будет нормально. Но если что — у тебя ключи, уедешь. Только прежде позвони Дженнифер, расскажи, что и как. Она знает план. Я пришлю контакт.

— Хорошо.

— И Хейли набери. Пусть знает.

— Ладно. Не верится, что они так делают.

Она расплакалась. Я обнял, уверяя, что всё устроится. В глубине души такой уверенности не было.

Мы сошли, дошли до «Линкольна», и никто нас не остановил. Телефон зазвонил, когда мы уже садились. Это была Дженнифер, но я не ответил. Паранойя душила: я чувствовал себя лёгкой добычей. Хотел выкатиться с парковки и слиться с потоком на автостраду. В движущуюся цель сложнее попасть.