Лили, как правило, не позволяла себе злиться по-настоящему. Она не выходила из себя. Она подавляла эмоции. Но это была уже не та Лили, которую мы знали. Отец этой Лили переехал. Ее мать хотела притворяться, что он просто проявил заботу и, как только сплетни улягутся, все вернется на круги своя.

Я, как и Лили, знала, что ничего уже не вернуть. Но у нее был Уокер, на которого она могла положиться, я же осталась одна. Она не разговаривала со мной. Ник не отвечал на мои сообщения.

– Ты же знаешь, что сказали врачи, – напомнил мне Уокер.

– Они сказали, что она может быть раздражительной. – Я повторила объяснение, которое пыталась втюхать мне Лилиан. – Что она может вести себя нехарактерным образом.

Они сказали, что это временно, но они не знали, что Лили видела в лесу.

– Если хочешь знать мое мнение: это хорошо, что она так сильно переживает, – сказал Уокер. – Ты принимаешь это близко к сердцу, Сойер, но дело не в тебе. Это касается всех и вся.

– За исключением тебя, – ответила я.

Какие бы проблемы ни возникали у Уокера с Лили, с какими бы проблемами и эмоциями он ни сталкивался после ареста его отца – сейчас все это было забыто. Лили нуждалась в нем, и он был рядом.

– Дай ей время, Тафт. – Уокер выглядел так, словно собирался сказать что-то еще, но тут зазвонил его телефон. Он посмотрел на экран и сбросил вызов.

– Кэмпбелл? – спросила я. Она звонила мне почти каждый день. – Или твоя мама?

– Ни одна, ни другая, – ответил Уокер. – Мне пора, если не хочу попасть в пробки.

В этот раз нас прервал мой телефон. Только это был не звонок, а сообщение. За закрытой дверью Лили завибрировал телефон. Я решила, что это Сэди-Грэйс, которая теперь присылала нам с Лили картинки со щенками по четыре-пять раз на дню. Но когда я открыла входящие, пришли еще три сообщения, все подряд.

@) – ' —, – -

~ ~ ~ ~ ~8<

Сегодня вечером.

Будьте на связи.

Лилиан предпочитала справляться со стрессом, ухаживая за садом и попивая вино, и постоянно вынуждала меня присоединиться к ней за первым.

Я бы предпочла второе – особенно если бы вино можно было заменить текилой.

– Ты знаешь, какой сегодня день, Сойер? – спросила меня бабушка.

– Вторник? – сухо ответила я.

– Третье июля.

Лилиан наклонилась вперед, чтобы подрезать розу с той же решимостью, с какой она вела наш разговор.

– В последний раз эта семья пропустила празднование Четвертого июля [39] на Королевском озере в тот год, когда твой дедушка заболел и скончался.

Вжик. Вжик. Вжик. Клац. Клац.

– Я делала для девочек все, что могла, но я тоже была в трауре. К концу лета твоя тетя уехала, а твоя мама стала одеваться только в черное.

Как рассказывала мама, тетя Оливия сбежала почти на год после смерти их отца, а когда вернулась, бабушка отказывалась признавать, что та вообще пропала.

Отрицание было не только одной из стадий проявления горя, но и практически нашей семейной традицией.

– Это твой способ выяснить, не собираюсь ли я начать одеваться во все черное? – спросила я Лилиан.

Она отложила садовые ножницы, сняла перчатки и взяла с подставки бокал с вином.

– Лили в трауре, Сойер. Я не могла этого не заметить.

– Я не собираюсь расстраиваться из-за этого. – Я сжала челюсти. Когда она не ответила, я уточнила: – Они не мои родители.

Это было правдой даже в отношении Джея Ди. Не имело значения, что я носила в себе половину его ДНК, – достаточно было посмотреть, как он поступил с дочерью, которую любил.

– Ты часть этой семьи, Сойер Энн. Конечно, ты можешь хорохориться сколько душе угодно, но только не говори мне, что это тебя не касается.

Лучше бы мы обсуждали, как отрастает моя челка.

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Лилиан снова вернулась к своим розам.

– Конечно. – На ее лице появилось безмятежное выражение. – Я решила, что убивать твоего дядю будет неэтично. Но я все еще думаю, не прострелить ли ему коленные чашечки.

Я была лишь на девяносто процентов уверена, что она шутит.

– Дэвис Эймс, похоже, знаком с типами, которые могут прострелить коленные чашечки, – предположила я. – Хотя Кэмпбелл сказала, что не будет говорить ни о чем, что связано с Аной.

Я повторила Кэмпбелл те слова, что Ана прошептала мне в больнице. «Мой ребенок заслужил целый мир, а я заслуживала шанса начать все сначала – в одиночестве». Мы с Кэм решили, что малыша все-таки усыновили, но, несмотря на то, чего стоил мне тот разговор, я так и не смогла понять кто.

– Ложись! Противник под углом сорок четыре градуса! Пригнись, Мим! Сойер, у нас потери!

Джон Дэвид не дал мне времени обдумать, что это было: приказ, предупреждение или угроза. Он по-армейски подполз к моим ногам, дернул за них и уронил меня.

– Еще какие потери, – повторила я, готовясь дать сдачи.

– О, Сойер, – снисходительно сказала моя бабушка. – Он просто играет!

Джон Дэвид не просто так был внуком Лилиан Тафт. Он вскочил на ноги и начал трепаться в надежде избежать моей мести.

– Я обожаю Четвертое июля! Это мой любимый праздник, правда, Мим? В этом году я должен выиграть парад гольф-каров и конкурс по поеданию пирогов! Уильям Фолкнер тоже.

– Уильям Фолкнер собиралась выиграть конкурс по поеданию пирогов? – уточнила я.

По-прежнему стоя лицом к Лилиан, Джон Дэвид смерил меня взглядом.

– Не говори чепухи, Сойер! Для собак не проводят конкурсы по поеданию пирогов. Уильям Фолкнер собирается выиграть конкурс костюмов, который является частью парада.

– А, ну да, конечно, – кивнула я. – Как же праздновать независимость Америки без конкурса собачьих костюмов.

– И парада! – старательно подчеркнул Джон Дэвид.

– Я знаю, что ты скучаешь по своему отцу, – сказала ему Лилиан. – И по тому, как все это было раньше.

– А раньше было по-другому?

Тетя Оливия вышла на заднее крыльцо с яблочным пирогом в руках и в аккуратно повязанном вокруг талии звездно-полосатом фартуке. Она выглядела как персонаж картины Нормана Рокуэлла или фильма Альфреда Хичкока, в зависимости от того, как быстро у нее сдадут нервы.

– И чушь все это! Мы не собираемся пропускать Четвертое июля! Я точно ничего такого не говорила.

Лилиан посмотрела на нее, выгнув бровь:

– Ты же никогда особо не любила озеро, Оливия.

– Скажешь тоже, мама! Я люблю озеро не меньше, чем остальные члены нашей семьи. Я просто не люблю жару, влажность или вообще прогулки по воде. Короче говоря, в любом случае мы едем. На озеро. На Четвертое июля.

Это было неожиданно. Я сразу вспомнила о сообщениях, которые мы с Лили недавно получили. В них не было никаких подробностей, но «Белые перчатки» явно запланировали что-то на сегодняшний вечер.

– А папа тоже поедет? – неуверенно спросил Джон Дэвид.

Я не могла вспомнить, чтобы он нежничал по отношению к Джею Ди, как, например, Лили, но сейчас он произнес слово «папа» почти с апатией.

– Боюсь, он не сможет, милый. – Тетя Оливия взмахнула пирогом, словно рассчитывая, что это смягчит удар. – Но угадай, кто с нами поедет?

– Кто? – спросил Джон Дэвид, медленно приближаясь к пирогу.

Тетя Оливия улыбнулась мне, и я решила, что она определенно не забыла – и не простила мне – тот момент, когда увидела меня с Аной.

– Мама Сойер!

И вот мы уже третий час ехали на озеро, все в одной машине. Включая мою маму. И Лили. И обиду Лили на меня.

Я никогда не страдала клаустрофобией, но игнорировать маму, в то же самое время когда Лили игнорировала меня, было невыносимо.

Я приказала себе подумать о чем-нибудь другом, и мой мозг подчинился.

Я думала о своих руках в волосах Ника.

Я думала о том, как оставила его на той вечеринке.