Ночью я проснулась только один раз. Было так темно, что мне показалось, будто кто-то прижал к моему лицу руку в черной перчатке. Я услышала шарканье, какое-то сопение, а потом передо мной возникла рука и стала отпихивать на правую сторону тюфяка.

Я почти забыла, где я, и уже хотела позвать маму. Но когда зашуршала солома, сразу вспомнила все, что произошло накануне: красивые платья в витрине, разноцветные ленты, плачущую маму… И безапелляционный тон мисс Кейт: «Она слева, ты справа!» Точно, я ведь должна делить с кем-то один тюфяк!

Эта девушка, рядом с которой мне теперь суждено спать… От нее исходил какой-то запах. Не то чтобы неприятный, просто странный. Чужой. Я подумала: а что она будет делать, если я закричу среди ночи, когда мне опять привидятся лужи крови повсюду? Как я поняла, на сочувствие здесь рассчитывать не приходится.

Постепенно становилось теплее. В подвале, посапывая на разные лады, спали девушки. Человек шесть, наверное? Сложно сказать. Безликие безымянные девушки. Я лежала в этой липкой темноте и жалела их всех.

Девушка, что спала рядом со мной, не храпела. Она даже не шевелилась. Единственное, что доносилось до меня, – какое-то еле слышное клацанье. Словно она стучала зубами во сне.

Я осторожно перевернулась на спину. Боковым зрением я теперь могла видеть свою соседку. Она лежала неподвижно, как мумия. Руки скрещены на груди, глаза открыты и смотрят в потолок. Белки сверкают в темноте.

Клац, клац, клиц… Что это?! Она что-то вертела в руках, перебирая своими тонкими проворными пальчиками. Это была не монетка. Что-то белое, поблескивающее. И не круглое, а, скорее, длинное, похожее на палочку. Я долго вглядывалась – и вдруг догадалась.

Кость!

Сегодня я получила самый первый подарок на свой день рождения, который оказался особенно желанным: подобно Саломее [489], я мечтала о голове на блюде. Я наконец смогла подробно рассмотреть голову Рут Баттэрхэм.

Несмотря на то что на улице было довольно холодно и у меня вот уже несколько дней болел живот, я укуталась в меха и поехала в Оакгейтскую тюрьму. На улице в лучах апрельского солнца все вокруг казалось таким чистым и свежим. Но в помещении все было ровно наоборот: яркое солнце высвечивало каждую паутинку и пылинку. Надо бы сказать попечителям тюрьмы, чтобы к лету вымели начисто полы и заново побелили стены… Но это так, к слову.

Когда я подъехала к зданию тюрьмы, заключенные гуляли во дворе под присмотром главной надзирательницы. Поэтому мне пришлось подождать в компании другой тюремщицы – миссис Дженкинс. Но я была только рада: у тюремщицы всегда можно выудить какие-нибудь новые сплетни, а уж у такой, как старая добрая миссис Дженкинс, которая очень любит поболтать, выведать что-то сам бог велел. За пятнадцать минут я узнала от нее намного больше, чем за годы общения с главной надзирательницей.

Например, выяснилось, что Рут решила ходить в часовню при тюрьме. Как здорово! Похоже, я на верном пути к спасению ее души! Мне хочется верить, что это произошло именно благодаря разговорам со мной.

Однако помня, что девочки ее возраста быстро замыкаются, когда взрослые начинают давать оценку их действиям, я не стала с порога заводить с ней разговор о ее молитвах в часовне. Пусть лучше продолжает рассказывать о своей жизни. Ее история интересует меня все больше и больше. Она так красочно описала это пресловутое семейство Метьярдов: жестокая, чванливая мать и наглая, бесцеремонная дочь. Насколько правдиво это описание, пока сказать не могу: не знаю, насколько изощренно она успела научиться лгать и обманывать.

Рут все рассказывала и рассказывала, а я тем временем рассматривала ее лицо. Специалисты в области физиогномики отнесли бы лицо Рут к типу «тигр»: рот довольно большой и сильно выдается вперед, глаза широко расставлены и слегка скошены к носу. «Тигров» считают довольно властными и мстительными натурами, и это соответствует форме ее черепа (насколько я могла судить, рассматривая его): голова у нее крупная, что свидетельствует о неукротимом нраве.

Темные глаза и темные волосы – признак недюжинной силы и выносливости, но еще и резкости, а порой даже дерзости. Волосы, что словно пружины торчат во все стороны, говорят о натуре грубой и не очень развитой. Интересно, какие они на ощупь: жесткие или мягкие, как вороньи перья?

Только выходя из камеры я позволила себе сказать, обернувшись, как бы невзначай:

– Кстати, Рут, я слышала, что ты беседовала с капелланом. Как поговорили?

Рут пожала плечами:

– Ну… нормально, мисс. Только он… Он совсем не такой, как вы…

От этих слов стало так тепло на душе! Конечно, следовало бы быть выше таких пустяков и не радоваться тому, что Рут предпочитает изливать душу мне, а не капеллану. Но я ничего не могла с собой поделать. Я обрадовалась!

– Не такой, как я? Как это?

– Он совсем не слушает, когда я рассказываю, а просто дает мне выговориться. Отвечает часто невпопад. Мне кажется, он повторяет одно и то же. Наверное, ему просто скучно – ведь нас так много!

– Скучно? Я надеюсь, что все-таки нет. Это же его служение Господу, а не просто какая-то рутинная работа. – В этот момент мне стало стыдно перед всеми теми женщинами, которых я перестала навещать в тюрьме после того, как здесь появилась Рут. Ведь если честно, я забросила их именно потому, что их рассказы наскучили мне. – А что же он тебе говорит?

Рут вздрогнула:

– В принципе, всегда одно и то же.

– Так что же это?

– Он говорит о моей озлобленности, об ожесточенности моего сердца, советует отбросить все обиды и простить всех.

И тут я увидела перед собой на миг не жестокую и рассудительную не по годам девушку, а маленькую девочку. На миг с ее лица спала привычная маска угрюмости и суровости. Та девочка, что стояла передо мной, была очень ранимой и лишенной всего, что было так дорого ей.

– Рут! – начала я как можно более ласково. – А ты не думаешь, что он прав? Ну к чему держать в себе обиды, находясь тут, в тюрьме? Зачем тебе здесь эта черная злость?

– Иногда злость – единственное, что греет. Когда вокруг сплошной холод и равнодушие.

Мне стало так жаль Рут…

– Понимаю, а потом ты просто привыкаешь жить с этим чувством в душе. Как со старым другом.

– Да, мисс.

Наши глаза встретились – и я вспомнила себя в подобной ситуации: мне семь, у меня только что умерла мама, и я осталась совершенно одна на семи ветрах, как Рут сейчас. Конечно, я осталась не в тюремной камере, а в богатом доме. И у меня были отец и Тильда… Но при этом я чувствовала такое же одиночество. Я припомнила все самые тяжелые моменты того периода, о которых никто из близких не знал. Мне было не с кем поговорить о последних часах жизни мамы, не у кого было поплакать на груди. Провидение спасло меня: я нашла, чему посвятить себя. Но вот Рут… Ее одиночество привело совсем к другому. Боюсь, к самой грани безумия.

– Рут, ты позволишь мне сделать кое-что еще для тебя? В следующий раз.

На ее лице опять отразилась встревоженность.

– Что же, мисс?

– Мне бы хотелось осмотреть твой краниум.

Я решила использовать именно это слово: часто люди странно реагируют на то, что вы заговариваете об их черепе. Но я, похоже, переоценила Рут: она нахмурилась и непонимающе повторила:

– Краниум?!

– Проще говоря, осмотреть и потрогать твою голову – сосуд, где обитают твои мысли. Понимаешь, мозг человека, на самом деле, состоит из множества отделов. Это как бы шкаф с большим количеством полочек – каждая предназначена для чего-то определенного. Некоторые ученые считают, что мы рождаемся с уже абсолютно развитым мозгом, то есть с заполненными полочками. Но я думаю по-другому. Полагаю, что каждый орган человека развивается в зависимости от того, как часто и для чего именно человек его использует.

Я даже не могу объяснить, что именно читалось в том взгляде, который Рут бросила на меня. Но понимания в нем я не увидела.