Как только мама ушла, миссис Метьярд схватила меня за плечо и буквально вытолкала из кладовой в коридор.

– Кейт! – загромыхала она. – Кейт, где ты?

– Я скручиваю ленты, мама! – Этот голос принадлежал явно молоденькой девушке. И говорила она слегка в нос. Я вспомнила: мама упоминала мисс Кейт, дочь миссис Метьярд.

– Переверни-ка табличку на двери, мы закрываемся, – скомандовала миссис Метьярд.

Затем она повела меня по коридору и вверх по короткой лестнице. Она держала меня за плечо так, что я не могла оглянуться. Но шагов за спиной я не слышала, так что девушка, скорее всего, ушла.

Здесь было очень чистенько и тепло. Стены выглядели свежевыкрашенными. Я чувствовала себя так, словно вышла сюда из сырого подземелья.

Мы подошли к одной из дверей. Свободной рукой миссис Метьярд повернула круглую медную ручку – и вот мы уже в торговом зале.

Я была очарована тем, что видела в витрине, но внутри все выглядело во сто крат шикарнее! Помещение было огромным, в два раза больше, чем классная комната в моей школе. Просто бальная зала, по моим меркам! На ковре кремового цвета стояли три круглых столика, покрытые кружевными салфетками. В огромных зеркалах отражались большие напольные вазы со всевозможными перьями; на полках высились пирамиды из коробок с сатином. Стены выкрашены в нежно-голубой цвет. В стенных нишах были разложены шляпы, ряды перчаток и стояли флаконы духов. С белоснежного потолка свисали хрустальные люстры. Мой взгляд скользнул по манекену, по прислоненным к стене рулонам шелка и бархата и остановился на стеклянном прилавке в левом углу зала. Под стеклом были всевозможные ленты, бейки и застежки. За прилавком стояла молодая девушка. Она скручивала очередную ленту.

Трудно в это поверить, но я была очарована ею. Она была так же прекрасна, как парящая в небе птица или закат над крышами.

По ее плечам рассыпались крупные темные кудри. Они обрамляли очень миленькое личико со слегка заостренным подбородком. Маленький носик был немного вздернутым. Но больше всего меня впечатлила ее кожа: она была гладкой и бархатной, цвета того клочка персикового сатина, которым я больше всего дорожила.

Глазки блестели словно бусины, которыми было расшито ее платье, с воротником под горло, в частую черно-белую полоску. Несмотря на то, что я стояла довольно далеко от нее, я видела, что платье туго затянуто и что талия у нее не больше двадцати дюймов.

В тот момент мы могли стать друг для друга кем угодно. Наши отношения были подобны нетронутому отрезу ткани – бери и крои как хочешь.

Я была готова полюбить ее всей душой. Могла выкроить из этой ткани крепкую дружбу. Или даже сестринскую привязанность. Но первый грубый надрез сделала она.

– Это еще что? – скривилась девушка, метнув на меня полный презрения взгляд.

– Перчатки для Линдсеев помнишь? Я же говорила, что заполучу ее даром.

В ответ послышалось какое-то хрюканье. Уж таких звуков от этой милой на вид девушки я точно не ожидала.

– И когда она приступает?

– Уже.

– Отлично!

Кейт положила скрученную в рулончик красную ленту под стекло. Я ожидала, что она схватит меня за плечо так же, как ее мать, и уведет куда-то. Но она просто проплыла мимо, словно я была пустым местом, вышла из зала и свернула куда-то направо.

Миссис Метьярд вытолкала меня за дверь и закрыла ее. Теперь, после света и роскоши, коридор показался мне темным и тусклым.

– Шевелись давай! Что встала? – прикрикнула Кейт.

Мы миновали парадную лестницу с бордовым ковром и направились дальше, то и дело сворачивая куда-то. Я держалась позади мисс Кейт, разглядывая ее полосатую юбку, чувствуя, что мне ни в коем случае не следует идти с ней рядом. Я должна семенить сзади, глядя на то, как колышутся складки платья под ее перетянутой талией. По комплекции она была явно не в мать, но по тому, как она шла, точнее даже почти парила, едва касаясь ногами пола и с высоко поднятой головой, я поняла сразу, что по характеру она такая же гордячка.

В этой части дома не было уже таких чистеньких коридорчиков, выкрашенных кремовой краской. Стены были облезлыми, с большими трещинами. Кейт достала из кармана маленький ключик и открыла им дверь, настолько узенькую, что она была больше похожа на дверцу буфета. До меня донесся затхлый запах сырости. Между стенами из неотесанного серого камня вниз уходила деревянная лестница.

– Под ноги смотри!

Кейт еще немного приподняла юбки своего платья и начала спускаться.

Я осторожно последовала за ней по старой скрипучей лестнице. Третья ступенька наполовину сгнила. Видимо, ее и имела в виду Кейт, так грубо одернув меня. Я пошатнулась, но удержалась и продолжила спускаться в полумрак, ступенька за ступенькой. После перехода с тяжелыми тюками по полуденной жаре мне бы радоваться прохладе, но никакой радости я, честно говоря, не ощущала. Мне стало не по себе, и по коже побежали мурашки. Мое тело словно уже знало что-то об этом помещении, чего еще не знал мой разум.

На полу кое-где виднелись лужи, в углах стен цвела плесень. Около последней ступеньки даже росло четыре гриба.

– Вот этот твой! – сказала Кейт.

Я перевела глаза с грибов туда, куда она указала, и обомлела от ужаса и отвращения: вдоль стены стояли старые соломенные тюфяки. Где-то непрерывно капала вода.

– Мне на этом… спать?

Она кинула на меня холодный презрительный взгляд и вместо ответа пнула носком ботинка второй слева тюфяк:

– Вы с ней будете спать на этом. Она слева, ты справа.

На правой стороне тюфяка лежала аккуратно сложенная серая ночная рубашка. Она словно давно ждала меня здесь.

Кейт уже стояла руки в боки. Ладошки ее были такие миниатюрные… Впрочем, как и вся она.

– Здесь я главная. Это понятно? – Она не мигая смотрела на меня.

– Да. Но…

– Что еще?

– Но что я буду делать у вас? Работать за прилавком? Или?

– Сегодня ничего. Сейчас ты будешь спать.

Я непонимающе уставилась на Кейт. Это что – проявление милости? Тогда почему она проговорила это с такой злобой в голосе?

– Спать? Но сейчас же только четыре часа дня, и миссис Метьярд сказала…

– Не важно! Ты слышала, что я сказала?!

Ярость так и кипела во мне. Она и рта не дает открыть. Будет издеваться надо мной, как только сможет.

– Вы сказали… Вы сказали, что здесь главная вы.

– Правильно. И я приказываю тебе сейчас спать. – Меня пронзил очередной леденящий душу взгляд. – Поверь мне, другой возможности может не представиться.

Что ни говори, здесь, в камере, мне гораздо удобнее. После того ужасного сырого подвала новая Оакгейтская тюрьма меня уже ничуть не пугает.

Я попробовала прилечь на тюфяк. Он кололся так, словно был набит не соломой, а битым стеклом. На спине я чувствовала это чуть меньше: меня защищал мой корсет. А кто-то другой сейчас сладко спит на моем матрасе, что забрали судебные приставы. Я всегда считала, что он жесткий и неудобный, но по сравнению с этим казался теперь мягким облачком.

В подвале было довольно шумно: приглушенные голоса, доносившиеся откуда-то сверху, дребезжание колес и шарканье ног на улице… Из узенького окошка под самым потолком пробивался слабый луч дневного света. В окно были видны только ноги и обода колес. И с улицы меня точно никто не увидит – чтобы заглянуть сюда, нужно лечь на тротуар, животом в грязь.

Разные эпизоды из нашей жизни предательски всплывали перед моим внутренним взором, не давая покоя. Какой смысл думать о прошлом снова и снова? Ничего уже не изменить. Я сама, своими руками сшила саван для всей своей семьи. И вот мое наказание: этот подвал и издевательства мисс Кейт.

Мне стало не по-летнему зябко. Там, за узеньким окошком, нещадно палило солнце и прохожие обливались потом. Но здесь, в этом сыром подземелье, я замерзала так, что зуб на зуб не попадал. Казалось, что кровь в венах почти заледенела. Сердце мое сжалось и еле билось. Поворочавшись на сыром колком тюфяке, я наконец провалилась в тяжелый сон.