– Примите мои извинения, миссис Метьярд!

Как нелепо и больно было смотреть на маму, превратившуюся в покорную девочку для битья. Я никогда не видела ее такой безропотной. В юности она была мисс Джемайма Трассел и сама заказывала себе платья у портних, еще и получше, чем миссис Метьярд. Как же она дошла до такого…

– Хорошо, я принимаю ваши извинения. Теперь извольте выплатить ваш долг и покинуть мой дом. Наверное, вы и сами догадываетесь, что я не намерена продолжать работать с вами. Даже если бы я была уверена, что вы никогда больше не сорвете сроков… – С презрением махнув рукой в сторону наших тюков, она добавила: – Эти ткани вы у меня уже купили, так что оставьте их себе. Мне они в таком состоянии точно не нужны. А вот вам наверняка пригодятся.

– По поводу оплаты… – робко пробормотала мама, не поднимая головы и глядя в пол. – Сейчас… я не могу выплатить всю сумму.

– Не можете? А сколько же вы можете сейчас выплатить, Баттэрхэм?

– Сейчас я не могу выплатить ничего…

– О боже!

Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил с такой издевкой.

– Вот незадача! Похоже, мне придется сообщить об этом куда следует…

– Нет! – с мольбой в глазах воскликнула мама, сделав шаг навстречу миссис Метьярд. – Пожалуйста, только не это! Я найду работу и выплачу вам долг. Все-все, до последнего пенни! Просто дайте мне немного времени – это все, о чем я прошу вас!

– Вы?! Работу?! Ну не обманывайте себя! Вы почти ослепли, Баттэрхэм, и работа ваша никуда не годится. Не думаете же вы, что я не заметила этого? Мне просто было жаль вас, и я не говорила об этом. Рано или поздно мы все равно пришли бы к этому разговору, даже если бы вашему мужу хватило достоинства и совести жить дальше.

– Я найду что-нибудь! – Мама в отчаянии попыталась схватить миссис Метьярд за руку, но та с презрением отступила назад. – Я выплачу долг! Так быстро, как только смогу. Но если вы посадите меня в долговую яму, то не увидите этих денег никогда…

Долговая яма… Так вот чего все это время так сильно боялась моя мама! Комната вдруг разом показалась мне очень маленькой, а рулоны тканей, став огромными, словно сжимали меня со всех сторон.

– Я и так уже никогда не увижу этих денег. И хорошо понимаю это. Но я не так недальновидна, как вы думаете. При других обстоятельствах я бы заперла вас в этих стенах, и вы шили бы день и ночь, пока не закрыли бы свой долг. Но то, как вы делаете это теперь, никуда не годится. Я вам даже края подрубить доверить не могу. Вы же видите?

Видите! Как жестоко с ее стороны было выбрать именно это слово…

На миг мне показалось, что мама вот-вот упадет в обморок. Но вдруг ее лицо просветлело. Она указала на меня и просто спросила:

– Рут?

– Что? Она?! Девочка умеет шить?

– И еще как! Это Рут расшила тогда свадебные перчатки для дочери Линдсеев! Она будет работать за меня.

Я в ужасе уставилась на маму.

Все было как в кошмарном сне: с тобой происходит что-то ужасное, но ты не можешь ничего изменить, а можешь только беззвучно кричать: не-е-ет!

Я еле заметно помотала головой.

– Хм… А сколько ей лет?

– В ноябре будет четырнадцать.

Они даже не смотрели на меня. Говорили обо мне как о какой-то вещи, очередном рулоне ткани… Только темнокожая девушка искоса поглядывала на меня. Но она ни разу не посмотрела мне в глаза.

Миссис Метьярд вздохнула:

– Ну что ж, Баттэрхэм, мне это все, конечно, очень не нравится. Не скрою, мне это совсем не удобно. Но по доброте моей душевной я могла бы, пожалуй, пойти вам навстречу.

Мама слушала, затаив дыхание.

– Я, конечно, хотела себе совсем не такую помощницу. И чтобы на время испытательного срока она платила бы мне за возможность шить для моих клиентов. Но… я могла бы прибавить эту сумму к тому, что вы должны мне. Ваша дочь будет работать у меня, а весь ее заработок пойдет в счет уплаты вашего долга. И так до тех пор, пока долг не будет полностью погашен. Что скажете?

Я стояла как вкопанная и смогла произнести только одно слово:

– Мама?

Но она даже не взглянула на меня. Она уже приняла решение. Отрезала резко, словно кусок ткани по ранее нанесенной разметке:

– Но Рут будет жить у вас. У нее будет хлеб и кров?

– За это я, конечно, буду вычитать из ее заработка, пока она не покроет весь долг. Конечно, ей придется работать у меня довольно долго, чтобы полностью рассчитаться. Но от голода или холода она не умрет.

– Ты должна согласиться, Рут! – Только теперь мама повернулась в мою сторону. – Лишь так я смогу быть уверена, что ты не голодаешь, находишься в тепле и в безопасности.

Я схватила ее за руку и сжала так, что мамина кисть побелела.

– Нет! Ты не можешь…

Мне хотелось сказать так много всего, но я не смогла произнести больше ни слова. Мне хотелось сказать ей, что я лучше умру рядом с ней на улице, чем останусь тут, с этой ужасной миссис Метьярд. Что я потеряла всех родных и любимых и просто не могу остаться еще и без нее… Но тут я представила, что будет в противном случае.

Ведь мы не просто окажемся на улице. Эта тварь отправит мать в долговую тюрьму. Я представила маму, медленно умирающую в углу грязной камеры. Без денег, чтобы купить еды или подкупить тюремщиков. Одинокая, беззащитная, вечно голодная, она проведет остаток своей жизни в страданиях.

– Обо мне не беспокойся, Рут! Я что-нибудь придумаю.

Боже, она лжет даже сейчас! Опять этот делано беззаботный тон, которым она всегда разговаривала со мной при отце.

– Я напишу тебе, как только устроюсь.

Напишет? Да она не видит ничего! Не сможет написать и слова, даже если добудет где-нибудь перо, чернила и бумагу!

– Это единственный выход, как ты понимаешь, – вальяжно произнесла миссис Метьярд и стала увлеченно разглядывать свои ногти, демонстрируя этим, что уже подустала от нас – жалких, грязных людишек. – Если ты откажешься, твоей матери грозит тюрьма.

– Ради меня, Рут, – молила мама. – Согласись ради меня!

И тут я почувствовала сразу тысячу уколов совести: по чьей вине моя мать ослепла и овдовела?!

– Мы согласны, – неожиданно твердо и решительно произнесла мама. – Составляйте бумагу, и я подпишу ее прямо сейчас.

– Хорошо. Надеюсь, вы не забудете моей доброты, Баттэрхэм!

Миссис Метьярд удалилась якобы для того, чтобы составить соответствующий документ, но вернулась так быстро, словно бумага была давно уже готова и ждала своего часа на письменном столе. И тут я вспомнила, как она сказала это маме: «Ваша работа давно уже никуда не годится». Какие же мы с мамой глупые и наивные!

По манере шить человека можно узнать так же, как и по его почерку. Миссис Метьярд, должно быть, сразу заметила по сделанным нами вышивкам, что вот уже несколько месяцев над ее заказами трудятся двое… Она видела разницу между мамиными стежками и моими. Она давно поняла, что в доме подрастает вполне умелая дочь, и давно задумала получить меня в подмастерья.

– Что стоишь, распишись как свидетель! – приказала миссис Метьярд темнокожей девушке, стоявшей все это время рядом в ожидании распоряжений.

Девушка подошла, неловко зажала карандаш в левой руке и поставила крестик там, куда указала ей миссис Метьярд.

Меня расписаться не просили. Вцепившись в перила, чтобы не упасть в обморок, я молча стояла и смотрела на происходящее.

Корсет сильно сжимал мое тело. И я чувствовала темную силу в его цепких объятиях. Я шумно сглотнула. Мои стежки уже унесли жизни двоих людей. Теперь они угрожают едва ли не всем женщинам Оакгейта.

Я не стану говорить о расставании с мамой. Просто не могу. Все казалось очередным дурным сном и было как в тумане. Я никак не могла поверить, что она вот так возьмет и уйдет сейчас. И эти ее лживые заверения, что она напишет мне! Она без конца твердила это…

Если бы у меня было время подумать, я бы сказала маме, что понимаю ее. Потому что сейчас я действительно все понимаю. Для нее это была единственная возможность спасти меня. Мама ведь тогда представить себе не могла, что произойдет дальше. И я бы обняла ее крепче и простояла с ней так дольше, чтобы еще лучше запомнить запах ее кожи и звук ее голоса. Но уже ничего не воротишь…