– Ой, а ланч-бокс-то! – Бабушка стукнула рукой по столику.

– А?

– Надо же ланч-бокс для бэнто купить!

– А у тебя нет?

– Э-э, в сарае остался, наверное, старый, которым когда-то сынок пользовался.

Бабушка посмотрела в сторону похожего на конуру старого сарая, расположенного в углу двора. Я недавно заметил, что они с дедушкой после смерти отца стали называть его «сынок». Раньше, говоря об отце, они называли его по имени: «Масаси то, Масаси се…» Интересно, если человек умирает, то его перестают называть по имени?

– Можно и папин. Где он там лежит?

Бабушка хотела было встать, но я опередил ее, отодвинул москитную сетку и надел общие для всех сандалии. Почему-то мне хотелось самому найти папин ланч-бокс.

– При входе в глубине справа стоит машинка для приготовления моти[451]. Где-то рядом с ней. По-моему, он должен лежать в большом полиэтиленовом пакете вместе с пластиковыми контейнерами.

– Я поищу.

– Контейнеры тоже надо иногда мыть, так что принеси весь пакет.

Я вышел на улицу, мое лицо осветили лучи закатного солнца. Я прошел по диагонали по двору и открыл дверь сарая. Я много раз бывал там, в сарае пахло деревом. Окон в нем не было, но между будто бы наспех уложенными досками на полу были щели, поэтому в сарае было достаточно светло, чтобы видеть предметы. На свету, пробивавшемся снизу, были видны скопившиеся клубочки пыли.

В том самом месте, про которое сказала бабушка, лежал полиэтиленовый пакет. Я потянул за него. Позади стоял странный предмет. Прямоугольный агрегат мутно-серебристого оттенка с кнопками и переключателями сверху. Спереди два больших круглых сетчатых глаза. Между ними маленькое прямоугольное пластиковое окошко. Что это за агрегат? Наверное, старый магнитофон. У нас дома в Токио тоже был такой, только длиннее и совсем не похожий на этот. Но вообще-то и такой формы я видел в ТВ-сериалах про старую жизнь.

Я протянул руку вглубь полки и придвинул к себе магнитофон. С его обратной стороны был шнур электропитания, резинка вокруг него истлела и разорвалась.

Я стер пальцем пыль с окошка и увидел, что внутрь вставлена кассета. На ней была наклеена пожелтевшая бумажка, на которой шариковой ручкой было написано: «Салют любви путешественников». Наверняка энка[452], городской романс. Наверное, пленку раньше слушал дедушка, большой любитель энка.

С помощью магнитофона я, наверное, смогу слушать радио у себя в комнате. Я практически никогда радио не слушал, но мне было интересно, что там за передачи. Может, они даже интереснее, чем программы по телику. Я сунул магнитофон под мышку, взял полиэтиленовый пакет и вышел из сарая. Бабушка была на кухне и как раз собиралась выключить огонь под шкворчащей кастрюлей.

– Спасибо, Сюити. Ой, совсем забыла про него!

– Хочу попробовать послушать.

– Знаешь, как?

– Наверное.

Я поставил полиэтиленовый пакет у раковины и ушел в свою комнату с магнитофоном. Раньше это была папина комната, потом она превратилась в гостевую комнату для нашей семьи, а теперь стала моей.

Я хотел было вставить вилку магнитофона в розетку, но пригляделся. Она порядком заржавела. Это могло быть опасно, поэтому я пошел в кухню, открыл ящик, где лежали батарейки и лампочки, взял четыре пальчиковые батарейки и вставил их в магнитофон.

На кассетнике был переключатель с надписями «FM», «AM» и «радио/кассета». Я поставил переключатель на «FM», и из колонок понесся звук, похожий на шум дождя. Я стал медленно крутить переключатель каналов. В продолговатом прозрачном окошке появлялись одна за другой цифры: 76, 80, 84… Также передвигалась и вертикальная палочка, находящаяся над ними. Но сколько я ни вращал кнопку, слышны были только шумы – ни голосов, ни музыки. Я попробовал включить «AM», результат был точно такой же. Может, радиоволны не доходят до нашей деревни? Или сам магнитофон сломан? Я решил проверить. Переключил с радио на кассету и нажал на кнопку воспроизведения. Опять сплошные шумы… Хотя… Что-то было слышно…

Женский плач.

Наверное, это бабушкин голос? Я приблизил ухо к динамику. В это мгновение внезапно послышался громкий голос дедушки, и я, испугавшись, отпрянул от динамика. Дедушкин голос продолжал звучать. Он был помоложе, чем сейчас, и говорил он, кажется, о болезни отца. Откуда на пленке с энка появилась эта запись? Можно ли мне это слушать? Вполне возможно, что не стоит. Может, это вернет меня в прежнее состояние? Или я заболею? Я протянул палец к кнопке «Стоп», и пока сомневался, что мне делать, услышал два новых голоса.

Голос папы и голос мамы.

Голос, который я точно никогда больше не услышу, и голос, который я, может быть, никогда больше не услышу. Слышно было не очень четко, но понятно, что они говорили друг с другом.

Я убрал палец с кнопки «Стоп» и, затаив дыхание, стал прислушиваться к беседе. На пленку был записан очень грустный разговор. Чем дольше я слушал, тем сильнее мне казалось, как холодный песок потихоньку наполняет все мое тело. Но это была первая часть беседы, а на второй части я незаметно для себя стал смеяться. Наверное, впервые после того как умер отец… Нет, после того как ушла мать.

В разговоре внезапно заговорили о Сверчке.

И к тому же о совершенно идиотской ситуации.

Запись 4

– Что же это? Ты младенцем пользовался моими подгузниками?

Первым делом утром следующего дня я рассказал Сверчку про найденную пленку. Но про первую часть записи я умолчал – вдруг опять расплачусь.

– Ага. Мои-то закончились, и дедушка ходил к вам одолжить.

– Велики, наверное, были? Я вроде с самого рождения крупный.

– На пленке бабушка об этом тоже говорила.

Потом бабушка мне рассказала, как получилась эта запись. Когда мне было два года, мы в августе всей семьей приехали на Обон, и пленка случайно записалась.

По словам бабушки, вся семья собралась вечером в комнате и стала обсуждать болезнь отца. Я спал на детском одеялке на полу, а потом вдруг проснулся и зачем-то нажал на кнопку стоявшего рядом магнитофона. К несчастью, это оказалась кнопка записи, и поверх дедушкиных любимых песен записался разговор. Получается, я не только трогал магнитофон, который, как мне казалось, видел впервые в жизни, но даже оперировал его функциями.

Когда бабушка рассказывала об этом, похоже, ее очень тронули истории прошлого. Я взял магнитофон и включил запись с начала. Услышав голос отца, бабушка сжала средними пальцами рук глаза у переносицы, чтобы удержать слезы. Но в тот момент, когда заговорила мама, ее лицо стало строгим. Я сразу остановил запись. Оставшуюся часть, когда все стали обсуждать, что нужно пойти к родителям Сверчка и одолжить у них подгузники, я пересказал бабушке своими словами. Бабушка рассеянно сказала: «Ах, вот как», – но лицо ее все еще было строгим. Поэтому я не стал рассказывать о кассете вскоре вернувшемуся с поля дедушке.

После ужина, перед тем как уснуть, я много раз прокрутил запись. Первую часть я не слушал, а вот вторую, про подгузники, переслушивал снова и снова.

В конце слышался голос отца, его смех. Когда я был маленьким, он, вероятно, так и смеялся. Наверняка в моей памяти остались сцены, где отец смеется, но образ переставшего смеяться отца был слишком сильным, ничего другого я вспомнить не мог.

– Так мы с тобой с самого детства дружбаны.

Сверчок присел на корточки и положил руки мне на парту.

– Почему?

– Ну, обычно чужие подгузники ведь не используют, да?

Что он хотел сказать, было не очень понятно, но явно ничего плохого.

– И что было дальше? Как ко мне домой за подгузниками пришли, тоже на записи есть?