– Но люди все как паразиты, пользующиеся Землей…

– Это не так. Земля не живое существо.

– Это да.

– Если человек, особенно взрослый, живет, паразитируя на ком-то, то это позор.

– А нито[463]?

Таура улыбнулся слегка. Я поднял голову и сказал, обращаясь ко всем:

– Не вздумайте стать такими.

Я ударил правым кулаком в грудь и выкинул его вперед. Ученики выбросили кулаки вперед в ответ. В лице Такагаки Саи, убиравшей в рюкзак пенал с милым котиком, ничего нельзя было прочесть.

Вечером после занятий я слушал, что происходит в комнате у Такагаки Саи. Поздно вечером вернулась домой мать.

– Ты не ужинала?

– Нет… А он где?

Такагаки Сая долгое время была одна и ни с кем не разговаривала, поэтому ответила охрипшим голосом:

– Уснул за столом внизу.

– Мам, почему он все время сидит дома? Почему не ищет работу?

– Думай лучше о том, как тебе окончить университет.

– Даже если я поступлю, то смогу ли я ходить туда? У нас же денег не хватит!

– Ничего, у меня сейчас какая-никакая работа есть.

– Так не пойдет. Ты же недавно говорила мне, что может не хватить денег даже на оплату классов допподготовки. Если скажешь «не ходи», то я не буду. Но как ты сможешь оплатить вступительный взнос в университет и стоимость обучения?

До сих пор я ни разу не слышал, чтобы Такагаки Сая говорила так много и с таким напором. Было понятно, что слова, которые она держала в себе, вырываются наружу и сдержать их невозможно.

– А ипотека? Пока он не найдет работу, ты продолжишь платить вместо него, мама! Я могу и не поступать в университет. Окончу школу, пойду работать, и тогда мы сможем съехать из этого дома.

Голос матери тут же приобрел жесткие нотки:

– Нет. Ты пойдешь в университет. И твой отец, и этот ничего не добились, потому что у них нет образования. Оба они потерпели крах, оба до сих пор не могут найти новую работу. Вот и я такая же. Поэтому и прыгаю с одного места на другое, зарабатывая гроши. А ты будешь учиться. Поступишь в университет и сможешь обеспечивать себя сама.

– Для этого не обязательно идти в университет.

– Нет, – перебила ее мать еще более жестким тоном. – Только попробуй сказать еще раз, что не хочешь учиться, – я тебя не прощу.

Больше ее голос не был слышен. Некоторое время спустя Такагаки Сая вышла из комнаты вместе с матерью, и ее не было где-то час – наверное, ужинала и принимала ванну. Затем в комнате послышалось небольшое шуршание. Чем в этот момент занималась Такагаки Сая, было непонятно. В первом часу свет в ее окне погас, и стало совсем тихо. Я выключил приемник и уехал из рыбацкого порта.

Из того, что я услышал, следовало, что ее мать вышла замуж во второй раз, а Такагаки Сая – вероятно, ребенок от первого брака. Раз мать выплачивает ипотеку за кого-то, то это означает, что дом, в котором они живут втроем, изначально принадлежит мужу матери. Но он в настоящее время безработный и не пытается найти работу. Мать подрабатывает на разных работах, худо-бедно зарабатывая на жизнь, но ей едва хватает на классы допподготовки для дочери, и, возможно, она не сможет дать ей высшее образование.

Я ехал на машине домой, и у меня в голове возник образ богомола, которого я когда-то видел в детстве.

Я нашел его неподалеку от дома во время летних каникул. Живот у него был огромный. Я подумал, что это самка, которая скоро отложит яйца, поймал ее, принес домой и опустил в прозрачную пластиковую коробку для насекомых. «Наверное, ей нужно место, куда отложить яйца», – подумал я и положил туда ветки наискосок. «Наверное, ей нужен корм», – и я достал из холодильника сосиску, мелко порезал ее и раскидал по коробке. «Наверное, ей нужно питье», – я налил ей воды в плошку глубиной в мою ладонь и поставил в угол коробки. Я поиграл некоторое время в «Мои летние каникулы» на плэйстейшне а потом решил проверить, не отложила ли яйца самка богомола. Она сидела в плошке с водой, и из нее медленно выходило что-то черное. Сначала я подумал, что она какает. Но конца этому процессу не было. Черное продолжало выходить из нее. Более того, оно двигалось в воде. Вернувшийся с работы отец объяснил мне, что это не какашки богомола, а паразит-волосатик. «Он селится в богомолах и других насекомых и разрушает их организм изнутри», – сказал мне папа. Мне стало грустно, и я заплакал. Папа спустил плававших в воде волосатиков в унитаз. А мой богомол, которому выели все внутренности, некоторое время еще шевелился, закинув голову, а ночью умер.

– Такагаки, можно тебя на минуточку?

Я окликнул Такагаки Саю, которая собиралась выйти из класса. Она остановилась и обернулась. Ее лицо освещали светодиодные лампы, оно было белым, как животик сдохшей рыбки. Остальные ученики проходили мимо нее. Среди них показался бритый затылок Тауры, который вскоре исчез из виду, удалившись по коридору.

– Мне показалось, тебе сложно было сконцентрироваться на занятии – все ли с тобой в порядке?

Она слегка опустила голову, а потом резко замотала головой.

– Все в порядке.

И она опять улыбнулась своей искривленной улыбкой.

– У меня дома всякие проблемы, вот я, наверное, и устала. Простите.

– Тебе не за что извиняться. А что, дома ты не можешь спокойно заниматься? Какие-то проблемы с отцом или с матерью?

Пока спрашивал, я понял…

…на что похожа ее улыбка.

Спустя год после того как я увидел волосатика… Впрочем, это не столь важно. В общем, это было накануне Дня матери. Я собирался сделать маме подарок. Делал я его впервые. У меня оставалось много подаренных на Новый год денег, и я хотел потратить часть на покупку брошки или чего-то такого для мамы. Но когда я спросил у нее, что она хочет в подарок, мама попросила меня нарисовать ее. Я согласился. Совсем неплохо, ведь денег я своих не потрачу. И мне казалось, что, если я как следует постараюсь, у меня все получится, несмотря на то что рисовал я ужасно. Я представлял себе, как обрадуется мама, получив в подарок мой рисунок, как она будет любоваться им, то поднося его ближе, то отставляя дальше. И меня охватывала преждевременная радость. Я наслаждался тем, что прокручивал в себе вновь и вновь приятное чувство, как будто меня легонько покусывал маленький зверек.

Но я слишком хорошо о себе думал. Я был на подъеме, разложил бумагу для рисования на столе у себя в комнате и начал рисовать карандашом улыбающуюся маму. Вскоре на бумаге появилось лицо со страшным, жутким выражением. Я оторопел и, нервничая, продолжил водить карандашом. Но чем больше линий я рисовал, тем кошмарнее становилось мамино лицо, и в конце концов она превратилась в совершенно незнакомого мне человека с кривой улыбкой.

На следующий день я извинился перед мамой, сказав, что совершенно забыл про рисунок.

А ночью я тихонько плакал под одеялом.

Перестав плакать, я услышал, как родители разговаривают в соседней комнате. Через дверь был смутно слышен только голос мамы, о чем они говорят, я совсем не мог расслышать. Может, мама рассказала отцу всю подноготную, какой у них плохой сын, который даже важное обещание сдержать не может? Эта мысль крутилась у меня в голове, но смелости встать и подойти поближе к двери во мне не нашлось. Может быть, если бы я подслушал их беседу, приложив ухо к двери, то понял бы, что они обсуждают совершенно другие темы. Даже если они и говорили о моем рисунке, то, возможно, это был легкий веселый разговор а-ля «что поделаешь с нашим сыночком», от которого на сердце становится светло. Но я лежал под одеялом и криво усмехался. Даже после того как голоса родителей смолкли, я продолжал так лежать. Чтобы обмануть самого себя, я сделал выражение лица, как на мамином портрете, который я нарисовал.

Кривая улыбка Такагаки Саи напоминала обе эти улыбки.

На меня самого той ночью и на мамино лицо, которое я нарисовал на бумаге.

Первым, что я услышал в ту ночь, был крик.