Если ничто не имеет для тебя значения, значит, ничто не пробьется сквозь твою броню.

Но правда в том, что мне было не все равно. Мне не было все равно, что моя мама в один момент была лучшей подругой, о которой девушка могла только мечтать, а в следующий – отправлялась в погоню за собственными мечтами. Мне не было все равно, как некоторые люди разговаривали со мной и обо мне в городе, где я выросла.

Мне было не все равно, что у меня не было отца.

Теперь в моей жизни появились и другие люди, которые были мне небезразличны. Люди, которые могли бы оставить меня. Люди, которые могли бы решить, что от меня больше проблем, чем пользы.

– Сойер! – снова окликнула меня Виктория.

Я посмотрела на Лили, которая только что призналась, что впервые в жизни понятия не имела, кого или чего она хочет.

– Я написала: «Мне не все равно», – сказала я, все еще глядя на Лили. – Но поскольку я подозреваю, что этого будет недостаточно, – я перевела взгляд на Викторию, которая, возможно, не стала бы давить на меня так, как давила на Лили, – то открою вам еще один секрет для пущей убедительности.

Я не могла сказать ничего такого, что отвлекло бы Кэмпбелл от признания Лили – и последствий для отношений Лили с ее братом. Поэтому я решила поделиться чем-то личным и при этом связанным с моими отношениями с другими людьми и риском этих отношений.

– Я знаю, чего хочу, – сказала я. – И знаю, чего не хочу.

Я никогда раньше не говорила этого вслух, но это признание далось мне удивительно легко.

– Больше всего на свете я не хочу влюбиться.

Той же ночью, когда мы с Лили прокрались в наш семейный дом у озера и собрались подняться в комнату в башне, на лестнице нас уже поджидала бабушка.

– Твоя мама недовольна, что вы, девочки, вот так взяли и исчезли, – мягким тоном предупредила она Лили.

– Мама вечно чем-то недовольна, – сказала Лили. – Или это уже ее обычное состояние. Честно говоря, уже трудно понять.

Выражение лица Лилиан смягчилось – по крайней мере, совершенно точно изменилось. Она повернулась ко мне.

– Сойер, у твоей мамы утром может немного побаливать голова. – Моя бабушка была слишком тактична, чтобы произнести слово «напилась», но она все равно уточнила: – Полагаю, тут не обошлось без «Лонг-Айленд айс-ти» [41].

Я удивленно подняла брови, услышав, что мама накидалась в их присутствии. Им повезло, что она не расплакалась и не начала вспоминать о моем зачатии.

Оставалось лишь надеяться, что так и было.

– Пойдем, – сказала я Лили, кивая в сторону комнаты в башне. – После «Лонг-Айленда» Элли Тафт спит как убитая.

Мама лежала в отключке на одной из двух кроватей, и мы с Лили уместились на другой. Было тесно, но мы обе были измотаны, и нам обеим не хотелось оставаться в одиночестве. Ее волосы разметались по нашей подушке. Мои торчали в разные стороны из пучка, в который я их собрала.

Я не стала говорить с ней об Уокере, а она ни слова не сказала мне о любви.

Утро наступило рано – «спасибо» Джону Дэвиду. Я проснулась от того, что он бомбочкой прыгнул на нашу с Лили кровать. Лили оказалась на полу, а мне прилетело так сильно, что внушительного синяка было не избежать. Джон Дэвид, стоя на четвереньках на кровати, извиняться на собирался.

– Гольф-кар! – во весь голос объявил он. – Парад!

Из-за «нехватки бенгальских огней» (по его собственным словам) Джон Дэвид остановился на тематических украшениях, а темой выбрал «Звездные войны и блестящий флаг».

– Гольф-кар похож на «Звезду смерти»? – спросил Джон Дэвид, критически оглядывая свою работу. – И конечно, на американский флаг?

Лично я посчитала символику какой-то сомнительной (пусть и непредумышленно) и не совсем подходящей патриотическому празднику, но кто я такая, чтобы спорить с гением?

– Он выглядит в точности как Звезда Смерти, – успокоила я его. – И как американский флаг.

– Хорошо. – Джон Дэвид, прищурившись, посмотрел на нас с Лили. – Внимание, солдаты! У нас есть всего полтора часа, чтобы закончить лазерные мечи и дроидов.

Оказалось, что, когда дело доходило до поделок, Джон Дэвид был еще более строгим руководителем, чем его мать. Когда до намеченного срока оставалось пять минут, а мы все трое были мокрыми от пота, он отступил, чтобы оценить нашу работу.

– Идеально, – заявил Джон Дэвид. – Теперь нам нужно нарядить Уильям Фолкнер в ее костюм.

Надеть штаны на собаку – задание не из простых. Особенно когда речь шла о крупном бернском зенненхунде весом пятьдесят килограммов, который категорически отказывался их надевать. Это можно было сравнить с одним из подвигов Геракла.

Но благодаря долгим уговорам и многочисленным лакомствам нам все-таки удалось это сделать.

– Благослови маленькое собачье сердечко Уильям Фолкнер, – сказала Лили, когда Джон Дэвид в костюме джедая гордо проехал мимо нас на «Звезде смерти». В сопровождении собаки в костюме дяди Сэма.

Включая шляпу.

В параде принимали участие около двадцати гольф-каров, а также велосипеды, коляски и по меньшей мере полдюжины собак в костюмах.

– Как ты думаешь, он понимает, что происходит? – спросила я Лили, когда гольф-кар Джона Дэвида скрылся из виду, а мы вдвоем смешались с толпой.

Светлые волосы Лили развевались на ветру. На этот раз она даже не пыталась их укротить.

– Больше, чем он показывает

Благодаря тому, что Джон Дэвид взял нас к себе в помощницы, нам двоим удалось избежать встречи с тетей Оливией этим утром. Моя мама, насколько я знала, все еще спала.

– Насчет прошлой ночи, – начала я, но не успела договорить, а Лили – перебить меня, как завибрировал ее телефон. Трижды. Я была достаточно близко, чтобы увидеть экран.

Первое сообщение было в виде розы. Второе – в виде змеи. А третье начиналось словами:

ТВОЕ ЗАДАНИЕ, ЕСЛИ ТЫ РЕШИШЬСЯ ЕГО ВЫПОЛНИТЬ…

– Почему, – в пятый раз спросила Лили, – они хотят, чтобы я участвовала в конкурсе по поеданию пирогов?

– Не участвовала, – любезно уточнила я, откусывая от только что купленного рожка с мороженым. – А выиграла.

Лили не отреагировала на мое подшучивание, как могла бы отреагировать раньше, «до-Аны». Вообще никак не отреагировала. Большим пальцем левой руки она потрогала ушибленные костяшки правой.

Я подумала о ее втором секрете. «Иногда мне кажется, что мое тело принадлежит кому-то другому».

– Лили? – позвала я ее.

Она моргнула:

– Голова болит.

Но она не успела вернуться к теме конкурса по поеданию пирогов – или того, почему ее так волнует задание «Белых перчаток», – ее поза резко изменилась. Она выхватила мороженое у меня из рук.

– Я бы советовала не есть это и оставить место для пирога. – Но через мгновение я поняла, что она не собиралась ничего есть.

Ей просто хотелось на что-нибудь смотреть. Что-нибудь держать. Ей нужен был предлог, чтобы притвориться, что она не заметила Уокера и Кэмпбелл Эймс прямо напротив нас.

– Как ты думаешь, она рассказала ему? – спросила я, чтобы Лили не пришлось этого делать.

На другой стороне широкой лужайки, где группа мужчин только что начала устанавливать полдюжины грилей, к Кэмпбелл и Уокеру подошла Виктория.

И ее отец.

– Может, Уокеру лучше встречаться с Викторией? – произнесла Лили, еще сильнее вцепившись в рожок с мороженым. – Танцевать с ней. Болтать с ней. Целовать ее и говорить ей, что она единственная.

У меня сложилось впечатление, что Лили произнесла эти слова с той же целью, что и трогала свои распухшие костяшки, – узнать, будет ли больно.

– Прежде чем твой парень и Виктория гипотетически поженятся и заведут детей, – вмешалась я, – хочу напомнить, что из вас двоих сомневаешься ты. И они танцевали всего один раз.

– Да, сомневаюсь я, сейчас, – ответила Лили, перекладывая рожок в левую руку. Ее пальцы на правой сжимались и разжимались. – Прежде это Уокер не был уверен. Ему нравится приезжать на белом коне и всех спасать. Весь прошлый год он думал, что больше никогда не будет таким парнем.