Оказывается, планы строила не я одна.

В ту ночь Мим ворочалась без сна, не давая мне покоя. При каждом ее движении солома впивалась мне в бока.

– Не вертись, пожалуйста! Я не могу заснуть!

– В таком холоде все равно не заснешь.

Она была права. Мои руки и ноги, кажется, были уже отморожены. Пальцы болели и чесались. Издалека донесся рев гудка – значит, на реке, на берегу которой когда-то был мой дом, туман.

В подвале тоже стоял туман от нашего дыхания, клубившегося в стылом воздухе. Дейзи храпела, и струйки пара вырывались из ее ноздрей, словно ее покидала душа.

– Но близняшки-то как-то заснули!

– Они не чувствуют холода, – ответила Мим. – У них ледяные сердца!

Я лежала на спине и прислушивалась к завываниям ветра. Сегодня ночью он дул особенно яростно. Отморозишь и щеки в два счета! Как же мне жаль тех бедняг на реке, что стынут сейчас на ветру!

Крак-крак – тихо, но настойчиво подавал голос из-под подушки мой корсет, словно пел мне колыбельную. И говорилось в ней о мести, о силе духа и отстаивании своей чести. Я слушала, и мои веки понемногу тяжелели, и я начала проваливаться в сон.

– Я сбегу. Очень скоро!

Услышав шепот Мим, я открыла глаза.

– Это как?!

– Уйду. Сбегу из этого ада. Я уже все придумала, только жду подходящего момента.

Она часто говорила мне, что хочет сбежать и искать маму. И я тоже часто представляла Мим с мамой на борту огромного корабля, медленно бороздящего океанские волны в сторону Африки, с ее жарой и пустынями. В своих мечтах я ликовала из-за победы Мим. Но только не сейчас, под зловещие нашептывания корсета под головой.

– Почему, Мим?

– Почему?! – Белки глаз Мим сверкнули в темноте. – И ты можешь вот так лежать здесь, едва не помирая от холода, и спрашивать почему?

– Нет… Я имела в виду… Почему именно сейчас? Ведь на улице так мокро и холодно… Скоро наверняка выпадет снег. Может, лучше дождаться лета?

– Нет-нет! Летом темнеет очень поздно, и на улице даже ночью бродят люди. А вот зимой никто по сторонам не смотрит. Поднимут воротник и идут себе дальше.

– Но у тебя-то нет воротника, – пыталась я образумить Мим. – Даже тоненького плаща нет!

– Ну и что? Я готова мерзнуть – лишь бы только найти маму.

Я съежилась, представив Мим на улице под снегом в легком платьице. У нашей школы на улице сидел нищий с обрубками вместо ног. Девочки сплетничали, что ступни ему «откусил мороз». Я тогда так и представила его себе: с огромной алчной зубастой пастью. Что страшнее – адский холод или комната капитана?

– Мим, – зашептала я, – не торопись, подумай хорошенько! Я понимаю, сейчас тяжело, но тебе совсем скоро исполнится двадцать один. И ты станешь уже не бесправным подростком, а полноправным взрослым человеком. И сможешь спокойно уйти отсюда при свете дня, никто не будет вправе остановить тебя.

Мим усмехнулась:

– Ты что, правда так думаешь? Что она вот так просто отпустит нас? Да брось ты, Рут, не говори глупостей! Кейт она отпустила?

– Ну это же совсем другое! Они же мать и дочь! Но ты-то… – Я осеклась. А все ли я знаю? Ведь я здесь всего-то полтора года. И тут мне пришла в голову еще одна шокирующая мысль: Нелл уже наверняка больше, чем двадцать один, но она все еще здесь!

– Бежим вместе! – прошептала Мим.

В колючие объятия этого холодного ветра? Но, несмотря на его жуткие завывания, мне вдруг действительно захотелось сбежать вместе с Мим. Ради нее же самой! Ее отчаянная смелость передавалась и мне. Начать жизнь с чистого листа рука об руку с настоящей подругой. Не об этом ли я мечтала?

Если я останусь здесь, моя жизнь будет только ужаснее с каждым днем. Да, здесь со мной останутся Нелл и Билли, но они не такие, как Мим. Они не видят дальше своего носа. Для них существует только ателье Метьярдов и Оакгейт. Мим доберется до Лондона. И, может быть, даже до Африки…

Мы с ней могли бы построить жизнь, где главной была бы наша дружба.

Но как же я сбегу отсюда? Ведь мама подписала какой-то документ. Как же я смогу бросить ее, подвести и уехать за счастьем в чужую страну? К тому же потрескивание корсета под моей подушкой напоминало еще и о предстоящей сладкой мести. Я просто не могу упустить шанс отомстить Розалинде. Нет, сейчас я точно не могу бежать вместе с Мим.

– Ты же знаешь, что я не могу уйти отсюда. Эта карга сразу посадит мою маму в долговую тюрьму.

– Если она найдет твою мать! От нее ведь так и не было весточки?

– Нет, – с грустью ответила я.

– Вот видишь…

Здравый смысл подсказывал, что моей мамы, скорее всего, уже нет в живых, но мне так не хотелось верить в это. Ведь если это сделаю, то буду вынуждена признать, что осталась сиротой… А ведь я потеряла уже стольких дорогих мне людей… Нет, я должна думать, что она жива!

– Мим, ты так отчаянно веришь, что твоя мама все еще в Лондоне… Почему ты не можешь так же верить в то, что и моя мама жива? – добавила я слегка дрожащим голосом.

Мим долго молчала. Потом всхлипнула и взяла меня за руку:

– Ты права. Прости. Но знаешь… Мне просто было бы легче сбежать вместе с тобой.

– Я знаю. Но если я останусь, то смогу помочь тебе. Отвлечь их внимание, чтобы ты успела уйти как можно дальше. Сегодня миссис Метьярд обмолвилась о том, что Кейт и Билли выбирают день для свадьбы. Если и планировать твой побег, то как раз на этот день, разве нет? Будет много суматохи, понимаешь?

– Да! – сжала мою руку Мим. – Я убегу именно в этот день!

Мы больше не разговаривали. Я лежала молча и смотрела в потолок, понимая, что уснуть в эту ночь теперь уже точно не смогу. В день свадьбы Кейт я разом потеряю все то немногое светлое, что есть в моей жизни. Разве мыслимо ателье Метьярдов без ужасного чая Мим, веселого посвистывания Билли, небесно-голубого платья Кейт?

В противоположном углу подвала Нелл вскрикнула во сне. Я повернулась на бок и снова услышала тихое потрескивание корсета, чередующееся с легким побрякиванием рыбки Мим.

В эти дни я часто думала о леди Мортон. По правилам хорошего тона мы должны тоже пригласить ее к себе, хотя, полагаю, она отказалась бы под каким-нибудь благовидным предлогом. Как представлю это наштукатуренное лицо на пороге нашего дома… Жуть! Да после нее пудру неделями из всех углов выметать! У меня нет ни малейшего желания принимать ее у себя. Как и неотвязную миссис Пирс.

Папа однажды сказал мне, что, когда мама перешла в католицизм, все приличное общество отвернулось от него. Именно этим я объясняла себе отсутствие у нас друзей семьи, интересующихся моим воспитанием, а также то печальное обстоятельство, что моему бедному папе приходится довольствоваться вниманием миссис Пирс. Но теперь у меня возникли сомнения.

Леди Мортон вполне уважительно отзывалась о маме. Тем более, у Мортонов в роду тоже есть католики, поэтому неодобрение с ее стороны было бы по меньшей мере лицемерием. Чем дольше я размышляю надо всем, что увидела в усадьбе Хэзерфилд, – за обедом, а потом и за послеобеденным чаем, – тем больше убеждаюсь в том, что миссис Мортон перестала навещать нас по какой-то другой причине. А именно потому, что не любит моего папу.

Мама дружила с леди Мортон. Просматривая то немногое, что осталось из маминых вещей – и прежде всего карандашные наброски, засушенные цветы и маленькие носовые платочки с незаконченной вышивкой, – я наткнулась и на стопку писем и записочек, адресованных маме и подписанных «Ваша любящая Дж. М.».

И я точно помню, что, когда была совсем маленькой, леди Мортон часто приезжала к нам. Так что она не могла вот так просто взять и бросить нас, как убеждает меня папа. Но тем не менее она так ни разу и не приехала после смерти мамы.

Разве все это не странно? Болезнь болезнью, но можно было хотя бы иногда писать. Хоть что-нибудь. Не может женщина – тем более бездетная – похоронить любимую подругу, а потом совершенно не интересоваться ее единственной маленькой дочерью. Для этого должна быть какая-то очень веская причина. И я почти уверена, что этой причиной является папа.