– Хочу сказать… – продолжила я, слегка раскрасневшись от напряжения, с которым упорно пыталась донести до Рут свои соображения. – Я хочу сказать, что если тебе в ходе бесед со священником удастся смягчить сердце и изменить к лучшему характер, то и форма твоего черепа, то есть содержимое тех самых «полочек», тоже изменится.

– А это… имеет значение?

– Да. По крайней мере, для меня.

– Для вас? Почему же?

– Потому что если с твоей помощью мне удастся доказать, что моя теория верна, то это поможет миллионам людей! Матери смогут распознавать преступные наклонности своих детей в очень раннем возрасте и наставлять их на путь истинный! Тюремщикам, в свою очередь, будет достаточно просто осмотреть голову заключенного, чтобы понять, исправился ли он на самом деле. Это будет означать, что человек может изменить свое тело – и в первую очередь мозг, – а не мириться с тем, каким он уродился. В конечном счете это докажет, что человек может стать лучше! – Последнюю фразу я почти выкрикнула и замолчала, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

Рут смотрела на меня с любопытством. И мне вдруг стало стыдно за свою излишнюю эмоциональность.

А что, если главная надзирательница слышала меня? Или заключенные в соседних камерах? Они наверняка решат, что у меня началась истерика, что я сошла с ума, раз так надрывно кричала о том, что общество привыкло слышать лишь из уст ученых мужей. И, возможно, будут правы. В глубине души я понимала, что пыталась доказать правильность моей теории, прежде всего, самой себе. То, что это спасет множество жизней, – лишь приятное дополнение, но не основная цель.

Но на Рут моя страстная речь не произвела особого впечатления. Она только потянулась так, что хрустнули суставы.

– Вы хотите обмерить мою голову? Пожалуйста! Они же все равно будут делать это, как я понимаю.

– Они?

– Ну врачи. – Она слегка наклонила голову. С этого ракурса шея ее выглядела особенно тонкой. Казалось, что голова на ней еле держится. – Когда будут меня резать.

Анатомы… Я совсем не думала об этом. Но Рут права: после повешения убийцы его тело продают медикам на препарирование и изучение. Они не погнушаются телом ребенка. Наоборот, оно еще ценнее для них, и они будут готовы заплатить за него больше.

– Постарайся не думать о таких вещах, – попробовала я утешить Рут, хотя мозг уже показывал мне в красках, как будут расчленять тело Рут. Жуткие картины, но у меня никак не получалось отогнать их. – Я понимаю, тебе сложно, но постарайся не представлять… именно это.

Она посмотрела на меня, и какая-то искра блеснула в ее глазах.

– Представлять? Да мне не надо ничего представлять, мисс! Я же видела это! Я была там! – Зрачки ее глаз расширились, и в них отразился кровавый ужас! Она видела трупы. Снимала скальп, обнажая… Что? Хочу ли я действительно знать это?!

– Этот звук до сих пор стоит в моих ушах, – продолжила она осторожно, едва ли не с нежностью в голосе. – Скальпель, пила… И этот запах. Вы забыли о том, кто я, мисс. Я все это видела много раз.

Я словно оцепенела. И не нашлась, что ответить…

Я не пожалела о том, что послушалась указаний Кейт и выспалась, насколько это было возможно. С рассветом девушки, ночевавшие со мной в одном подвале, стали просыпаться. Открыв глаза, я увидела, что все вокруг уже встают, застилают свои тюфяки и направляются к лестнице.

Протирая со сна глаза, я последовала их примеру. Четыре девушки выстроились передо мной в ожидании, когда откроется дверь у верхней площадки лестницы. На всех одинаковые серые рубашки грубого сукна. Две девушки были как две капли воды похожи друг на друга. Может, я просто еще не до конца проснулась?

Я встала последней. Передо мной стояла та самая темнокожая, что вчера подписывала бумаги вместе с мамой. Именно она спала со мной на одном тюфяке. И это она вертела ночью между пальцев какой-то странный предмет, сделанный из кости. Почему-то я обрадовалась, что именно она досталась мне в соседки.

– Как тебя зовут? – прошептала я.

Она не ответила.

– Как тебя зовут? – повторила я.

Она низко склонила голову и ответила так тихо, что я услышала только первую букву. Это была «М».

– Мим?

Девушка не ответила ни да, ни нет.

Я стала с того самого момента звать ее Мим.

Моим босым ногам было зябко на каменном полу. Я дрожала и стискивала зубы, чтобы они не стучали друг о друга. Остальные, похоже не страдали ни от холода, ни от тягостного ожидания. Они покорились своей судьбе, словно рабыни.

Наконец замок щелкнул, и дверь открылась.

– Пошевеливайтесь! – раздался командный голос Кейт.

Мы прошли тем же путем, каким она привела меня сюда: минуя коридоры и кладовую. Повсюду мне мерещилась мама с тюком запачканных кровью тканей. Переступив через очередной порог, мы вошли в комнату с покрытым плиткой полом и остановились около большой обшарпанной раковины. Вчера она была пуста, а сегодня в ней стояло четыре ведра. Без единого звука Мим взяла их и вышла во внутренний двор.

Похоже, сегодня будет еще один изнуряюще жаркий день. Солнечные лучи уже почти совсем прогнали из заброшенного сада туман и росу. Мим подошла к колонке и заработала рычагом. Несмотря на то что он сильно проржавел, вода все-таки пошла.

Никто не проронил ни слова. Кейт что-то перебирала в кладовой. Остальные девушки стояли молча, не смея поднять глаз. У близняшек были длинные каштановые волосы и густые темные брови. И стояли они сейчас с одинаковыми кислыми минами, крепко сжав тонкие губы.

Третья девушка выглядела по-другому. Она была заметно старше, с бледной веснушчатой кожей, похожей на яичную скорлупу, и волосами цвета корицы. Лицо ее совершенно ничего не выражало. Невозможно было сказать, о чем она в тот момент думала.

Мим по одному принесла ведра с водой. Только когда все они уже стояли около раковины, она заметила, что их четыре, а девушек теперь пять. Мим слегка замялась.

– Близняшки из одного! – гаркнула Кейт.

Одна из сестер – та, что была повыше ростом, слегка толкнула меня. Я отступила на шаг в сторону, а она встала за своей сестрой. Похоже, до того, как я здесь появилась, у нее было отдельное ведро.

– Шевелитесь! – опять принялась подгонять нас Кейт.

Девушки быстро разделись догола. Я в панике опустила глаза, не зная, как мне быть. Корсет… Как же его снять? Они засмеют меня, увидев, что я надела его прямо на голое тело, а не поверх рубашки. Но еще больше они станут смеяться, если я буду мыться, не снимая его. В отчаянии я просунула руки под рубашку и попробовала расстегнуть корсет. Бесполезно. Крючки плотно сидели в петлях, корсет, казалось, вцепился в меня мертвой хваткой бульдога.

Я взяла мыло и стала натираться им, двигая руками под рубашкой. Вы, наверное, думаете, мисс, что я вся провоняла – ведь я столько дней уже была в цепких объятиях корсета. Но никакого запаха не было! И на нем не было ни единого развода от моего пота. Материал выглядел точно так же, как в тот день, когда я закончила корсет и надела его.

Кейт сняла с сушилки одежду и бросила ее в нашу сторону. Девушка с волосами цвета корицы первой подошла к этой куче, шлепая босыми ногами по кафельной плитке. Как я поняла, здесь уже давно установлена очередность. И мне, похоже, суждено теперь быть последней. Так и вышло: мне досталось то, что не разобрали другие девушки.

Когда мы оделись, оказалось, что выглядим мы одинаково: простая хлопковая нательная рубашка, однослойная нижняя юбка и платье цвета карамели, что я видела вчера на Мим. Ни на ком из нас одежда не сидела идеально. Зато она была чистой.

Кейт издала очередной звук, похожий на хрюканье, и вышла из кладовой с гордо поднятой головой. Остальные поплелись за ней. Все, кроме Мим. Той пришлось выливать грязную воду из ведер.

Кейт шла впереди, почти плыла в своем очередном красивом платье. Сегодня оно было зелено-голубого оттенка, как хвост у павлина – цвет птичьих перьев, роскошных украшений и горных водопадов. Мне кажется, на миг я даже услышала их шум.