– А как так получилось, что вы сделали запись разговора? Вначале вы обе проверяете, идет ли запись. То есть вы заранее договорились, да?

Михо ответила, что ее попросила Рэна.

– Она часто рассказывала мне, что господин Такидзава склонен к домашнему насилию. Наверное, где-то два месяца назад она поведала мне об этом впервые. И попросила меня помочь ей записать доказательства этого. Сказала, что если она сама будет записывать, то господин Такидзава может это обнаружить, и тогда он отберет у нее диктофон и сотрет запись.

– А если запись сделает другой человек в другом месте, то можно не опасаться, так?

– Да.

– Вы сказали сейчас про домашнее насилие. Не могли бы вы объяснить более конкретно? – спросила я, и Михо достала из своей сумочки смартфон в черном пластиковом чехле.

– Здесь она писала…

Она показала нам экран самого популярного в Японии мессенджера. Справа были сообщения Михо, а слева было написано «Рэна» и стояла маленькая, плохо различимая аватарка, на которой изображена, видимо, Такидзава Рэна, целующая дельфина. Наверное, сфотографировалась на каком-нибудь курорте на фоне лазурного моря. Михо листала экран, а я бегло читала переписку. В сообщениях Такидзавы Рэны были следующие слова: «Он сказал, что мне нет смысла жить», «Он пнул меня в живот», «Ну, вот он и сказал мне сдохнуть», «Он выкинул ужин, который я ему приготовила. И мой ужин тоже. Мне нечего есть», «Он схватил меня за волосы и потянул с такой силой, что вырвал несколько прядей», «Он ударил меня коленом в нос. До сих пор кровь не останавливается», «Он запрещает мне включать отопление, когда я одна. Я тут замерзну до смерти».

Похоже, всякий раз, когда муж применял насилие, она писала об этом Михо. Практически все сообщения были короткими. А Михо, наоборот, всякий раз отвечала очень подробно. Было понятно, что она всячески пытается быть деликатной. Ответы ее по длине иногда были как чеки из магазина.

– Я говорила Рэне, что ей нужно обратиться к специалистам. Предлагала пойти вместе с ней. Точно не знаю, но, по-моему, в мэрии или других учреждениях есть сотрудники, которые могут выслушать. Но Рэна говорила, что ей не хватит смелости и поэтому не остается ничего другого, кроме как отправлять мне сообщения.

Но где-то неделю назад Рэна позвонила Михо.

– Она сказала, что наконец приняла решение обратиться к специалисту. Но она прочитала в интернете, что хорошо бы иметь доказательства насилия. И тогда…

– Она попросила вас делать записи?

Убедившись, что Михо легонько кивнула, я прочитала последнюю переписку:

«– Я могу попросить тебя сделать запись, как мы с тобой договаривались?

– Хорошо.

– Я позвоню тебе перед тем, как зайду в квартиру».

Последнее сообщение было получено сегодня в 15:52. За двадцать девять минут до того, как нашли тело Такидзавы Рэны и сообщили в полицию по номеру 110.

Я вернула смартфон Михо.

– После этого Рэна вам позвонила, да?

– Да. Она перевела на динамик домашний телефон, а я стала использовать диктофон, как всегда делаю на работе.

Она положила телефон на низкий столик и направила цифровой диктофон на него. Оцука, сидя рядом со мной, записывал ее показания. В этот момент звук шариковой ручки немного изменился. Я мельком заглянула в его записи. Он рисовал Михо, записывающую разговор на диктофон. Очень простой рисунок, но то, как быстро он смог нарисовать то, что видит, вызвало уважение. Вне зависимости от того, полезно это для расследования или нет.

– А вы не могли бы более подробно рассказать о господине Иида, которого упомянули в разговоре?

– Рэна говорила, что он работает в агентстве по недвижимости в Ёцуе… Работает с элитными многоквартирными домами.

– А у него были какие-то личные отношения с Рэной?

– Он был ее любовником.

Михо внезапно подняла голову.

– Где-то полгода назад Рэна рассказала об этом, но мне не хотелось ее расспрашивать, и она больше не заводила разговор. Но сказала, что изменяет мужу.

Михо резко изменилась, стала четко проговаривать окончания слов, смотреть прямо мне в лицо, не отводя взгляд. Я немного смутилась, а Оцука, рисовавший в блокноте, остановился. Она сидела напротив нас, за низким столиком, твердо сжав губы, не шевелясь, как картина. Она даже не моргала. Через коридор слышались звуки работы группы криминалистов.

– В общем, Рэна погибла из-за меня, – сказала она вне контекста.

На ее изможденном сером лице мелькнуло что-то похожее на улыбку, или мне показалось?

– Это я убила Рэну.

Улица Гайэн-хигаси, проходящая сбоку от императорского дворца в Асакусе, как обычно, была полна машин, застрявших в утренней пробке.

– Были ли какие-то картины, на которые вы обратили внимание? – спросил Оцука, сидя на водительском сиденье.

Он включил поворотник, чтобы перестроиться.

– Не знаю, я полный профан в изобразительном искусстве. Но мне показалось, что все картины… если смотреть на них долго, начинают искажать ощущение времени.

Я опять посмотрела в служебный смартфон. На экране отображалась фотография отца Такидзавы Сёити – Такидзавы Сёдзая. Когда вчера вечером я набрала в поисковике «Такидзава Сёдзай», выпало множество его картин. Но сегодня утром пришлось добавить слово «картины» в поиск. Ночью в СМИ появилась информация о гибели Такидзавы Сёити, и теперь статьи о происшествии стали попадаться первыми.

– Все-таки, госпожа Михама, если посмотреть внимательнее, в его работах есть смысл. У него была одна сквозная тема, которая выражается иероглифом «сэ» из слова «сэкай» (мир).

Оцука помолчал, потом продолжил свое объяснение:

– Слово «мир» состоит из двух иероглифов «сэ» и «кай», которые означают «временное расширение» и «пространственное расширение» соответственно.

Все картины Такидзавы Сёдзая заставили меня почувствовать первое, а не второе. И портреты, и пейзажи. Хотя на его картинах нет ни изогнутых часов, ни самураев со смартфонами. И если уж у таких профанов, как я, складывается подобное впечатление, то это означает, что Такидзава Сёдзай был действительно великим художником.

– Интересно, что должен чувствовать сын всемирно известного отца?

Мои родители выращивают горчичный шпинат и лук-порей изогнутой формы в городке с нечитаемым для неместных жителей названием в материковой части префектуры Мияги. И в ответ на мои слова «после того, как перееду в Токио и отучусь в университете, сразу же пойду сдавать экзамен на государственного регионального служащего и стану полицейским» они оба заплакали в телефонную трубку, говоря: «Ну зачем же девочке идти на такую опасную работу?»

– Вероятно, в детстве отец является объектом твоего обожания, а когда взрослеешь, начинаешь чувствовать его давление. И тут уже остается или настаивать на своей индивидуальности, или превзойти отца. Но добиться и того и другого очень сложно.

Я кивнула и стала из интереса искать в телефоне работы Такидзавы Сёити. Известно, что когда-то он хотел стать таким же художником, как его отец. Но я не нашла ни одной фотографии его картин, выпадали только статьи со словом «самоубийство».

Я оторвала глаза от телефона и посмотрела в окно. В небе плыли небольшие облака, такие белые, что, казалось, это облачка человеческого дыхания. По тротуару, на котором еще лежал снег, шли люди в куртках и пальто, ссутулившись и смотря себе под ноги.

– Но вообще-то… даже завидно немного, что работа может позволить жить в такой роскоши.

– Да?

– Ну вот, например, есть такая песня – «Белое Рождество». Я когда-то давно прочитал ее слова в книжке. Правами на песню владеет нью-йоркская компания. В ней нет и десяти сотрудников, но так как на Рождество эта песня звучит из каждого утюга по всему миру, ежегодный доход – баснословный. Для подсчета роялти все сотрудники компании работают не покладая рук в течение одного месяца, а остальные одиннадцать живут в свое удовольствие в загородных особняках.