– Это просто схема. Она приведена здесь для того, чтобы доходчивей объяснить назначение тех или иных зон. Я думаю, в реальности мозг выглядит по-другому, конечно.

Уголки губ Рут опускаются. Она явно разочарована.

– Ой, как жаль. Я думала, что в теле человека есть хотя бы один участок, который выглядит… красиво.

– Полагаю, это душа.

– Внутренности – это просто ужасно, – говорит она, не отрывая взгляда от книги.

Не желая продолжать дискуссию на эту тему, я снова углубляюсь в свои записи. Все труды насмарку! Полученные измерения никак не совпадают с моими расчетами.

Как же я буду составлять диаграмму развития ее черепа, если большинство зон у Рут уже вполне зрелые и большие? Если они еще увеличатся, то станут просто гигантскими. Но ведь Рут будет расти, ей всего шестнадцать! Соответственно, и зоны эти тоже должны будут увеличиться! И если передо мной голова убийцы, то что же тогда сказать о людях, у которых зоны совестливости и раскаяния еще меньше, чем у нее? Они что – дьяволы во плоти?

– Если бы меня не забрали из школы, – вздыхает Рут, – мы бы, наверное, изучали все это там. Я всю жизнь мечтала учиться по книгам, таким, как эта. Тогда мне было бы гораздо легче жить. С ее помощью я бы сразу понимала, кто хороший, а кого следует остерегаться.

Услышав такое от нее, я вздрагиваю.

– Все не так просто, Рут! Основная цель френологии, как мне кажется, – выявить, какими зонами мозга человек пользуется чаще всего, и по возможности устранить пагубный дисбаланс. Иными словами, френология показывает человеку, как ему нужно измениться, чтобы стать лучше.

– Изменить форму черепа? Это как, молотком, что ли? – саркастически улыбается она.

В другой обстановке я бы от души рассмеялась. Но в этой камере, пропахшей едким уксусом и наедине с этой девочкой-убийцей, преступные пальцы которой листают самые дорогие для меня книги, не до смеха. Мне вообще кажется, что я напрочь утратила чувство юмора.

– Пожалуйста, не надо так шутить. Для меня это очень важно.

Рут отводит взгляд в сторону.

Боже, какое облегчение я чувствую, достав из сумочки перчатки и снова надев их на вспотевшие от волнения ладони. Эти аккуратно сшитые кусочки лайковой кожи – моя броня. Похоже, я переборщила и была слишком откровенна с этой опасной девочкой.

И зачем я только попросила ее позволить мне измерить ее голову?

Ох, лучше бы я никогда в жизни с ней не встречалась!

Когда глаза слипаются от усталости, очень трудно во время шитья заставить себя думать о чем-то хорошем. Иногда мне вообще кажется, что я могла бы быть намного лучше, если бы просто больше спала. Но бальный сезон был в самом разгаре, и все дамы желали поскорее обновить свой гардероб и уехать с ним в Лондон. Ведь в столице цены баснословные на все – в том числе и на услуги портних. Но, как это часто бывает с женщинами, спохватываются все эти леди в последний момент: дня за три до отправления. И никак не могут взять в толк, почему их роскошные платья нельзя сшить за одну ночь.

И нам действительно приходилось шить ночи напролет, чтобы успеть за половину обычного срока. «Иначе…» – многозначительно грозила Кейт. Тогда я и понятия не имела о том, как ужасно это «иначе».

Она так и не спросила, как я выбралась тогда из угольной ямы. Наверное, просто забыла, что бросила меня туда. В тот день дверной колокольчик магазина не смолкал, и Кейт почти не выходила из торгового зала.

Мне и Мим было велено шить юбки для пышного платья в шотландскую клетку. На нем должно было быть два ряда воланов – довольно безвкусно, учитывая желто-лавандовый рисунок. Поскольку Кейт не стерегла нас, как Цербер, мы могли разговаривать за шитьем. И я считала, что так лучше для всех. Ведь разговоры отвлекали меня от тягостных мыслей. Например, о том, как я смертельно устала и как ненавижу Айви за то, что она меня подставила, и как я чуть не умерла из-за нее в этой угольной яме. Чем меньше я думаю об этом, тем меньше злобы зашиваю в платье. А ведь той, для кого мы его шьем, и так придется несладко: этот наряд будет откровенной безвкусицей, и ей понадобится вся выдержка, чтобы не расплакаться от колких взглядов и насмешек.

– Я тут пару дней назад говорила с мистером Рукером, – бросила Мим, не отрывая при этом глаз от иглы.

И слава богу! Она не видела, как я вмиг раскраснелась при одном только упоминании его имени.

– Он спросил, есть ли у меня родные, – продолжала Мим.

– Он очень милый, – осторожно отвечаю я. – И галантный, прямо как настоящий джентльмен.

– И он умеет читать, – добавила Мим.

Эти слова так удивили меня, что очередной стежок получился слишком большим. Покачав головой, я принялась распускать его.

И ведь действительно, я никогда не задумывалась о том, что получила лучшее образование, чем эти девочки. Я была уверена, что в Оакгейтском приюте воспитанников учат всему, что может пригодиться им для будущего. Но, видимо, по мнению воспитателей, умение читать – это уже лишнее. Да и разве нужно девочке уметь что-то, кроме шитья и готовки?

Мим продолжала почти шепотом:

– Я всегда знала, что на рыбке, что оставила мне мама, написано какое-то слово. С той стороны, что более шершавая. Я попросила мистера Рукера прочитать его. Он сказал, что там написано Belle’s.

Боже мой! Все это время она каждую ночь перебирала в руках эту рыбку, лежа бок о бок со мной. Я могла прочитать ей это слово уже давным-давно.

Облизав подушечку пальца, я вдела нить в иглу и исправила свой стежок.

– А что это такое – Belle’s?

– Мистер Рукер сказал, что это большой игорный дом в Лондоне.

– Твоей маме пришлось далеко уехать из Лондона, раз устроила тебя в приют здесь, в Оакгейте. – Я постаралась сказать это как можно более спокойно. Это не значит, что мне не было жаль Мим, просто я не хотела обсуждать наших мам в обстановке этой чердачной комнатушки. Ведь иначе та леди, что наденет так старательно расшиваемое мною платье, будет долго и горько плакать.

– Но она собиралась вернуться и забрать меня! – не унималась Мим, уже едва не плача от волнения. – Она бы не оставила мне эту рыбку, если бы не планировала вернуться и забрать меня! А теперь я могу найти ее! Мне бы только как-нибудь добраться до Лондона и отыскать этот игорный дом…

– А что потом?

– Не знаю… – Мим прекратила шить, уставилась в пустоту и дала волю своим мечтам. – Может, мы сядем на корабль и поплывем… в Африку. Главная воспитательница в приюте часто говорила мне: тебе место в Африке!

Да… Похоже, эти воспитательницы были и сами не очень-то образованными.

– Нет, Мим, это просто нелепо. Ты родилась здесь, в Англии! Здесь тебе и место.

– Да-да, я понимаю, – покачала она головой. Было видно, что Мим не согласна со мной, но не желает спорить и ссориться. Хотя я бы на ее месте…

– Та воспитательница часто говорила мне всякие гадости. Но это заставляло меня задумываться. Я узнала, что в Африке жара круглый год. И даже дожди там идут теплые. Люди носят одежду очень ярких цветов. И едят много фруктов, о которых мы здесь и понятия не имеем. Так что в Африке, наверное, не так уж и плохо. И уж вряд ли местные относились бы ко мне хуже, чем миссис Метьярд!

Так вот как Мим справлялась со всем этим кошмаром: она придумала для себя мир, в который когда-нибудь непременно попадет, волшебную страну, где всегда тепло и все люди добры и отзывчивы. Прекрасная сказка… Но ведь это просто сказка, несбыточная мечта! Настоящая Африка – если Мим действительно имеет какие-то африканские корни – наверняка не так уж прекрасна. Но я не настолько жестока, чтобы разрушать ее мечту.

– Можешь поехать с нами, – прошептала Мим, – если хочешь…

Я вздохнула. Если мне суждено выбраться из этого ада – и кто знает, когда это будет? – я бы не рискнула доверить свою жизнь морю. Да и мама ни за что не смогла бы прожить на корабле целых полгода, чтобы добраться до Африки.