Тут девушка услышала звуки приближавшихся шагов и открыла глаза. Фургон, в котором она страдала несколько дней, завелся и быстро поехал вперед, скрываясь из виду. Она попыталась запомнить номера, но быстро сдалась.

Наконец придя в себя, она оглядела Чжонхёна. На плече у него была глубокая рана. Судмедэксперт поспешно стянула бинт с его шеи и обмотала им руку. Она была не вправе насмехаться над умениями Сэын, ведь и сама так давно не практиковала первую помощь. Чжонхён терял сознание, повалившись на ее плечо, но все еще крепко держался за ее куртку.

Сэхён пыталась остановить кровотечение, крепче зажимая рану на плече, но кровь брызнула ей в лицо и потекла по щекам, смешавшись с каплями пота. Рука Чжонхёна упала вдоль туловища. Девушка наклонилась ближе и проверила его состояние. Его тело полностью ослабло в ее объятьях. Теперь его кровь пропитала и ее одежду.

Сэхён сжала его дрожащими руками. Она испугалась, услышав хрипы, говорящие об остановке дыхания. Она закрыла глаза, тут же вспомнив все похожие моменты, когда люди умирали в ее объятьях. Мама на отмели, Сэчжин в морозильной камере грузовика.

Чжогюн всегда восторгался ее умением принимать смерть, постоянно ее хвалил. Поэтому она отпустила Чжонхёна, когда фельдшер оттянула ее в сторону. Она могла лишь сидеть на асфальте и смотреть, как юношу грузят в скорую.

В мой девятый день рождения семья собрала вещи и переехала в другой город. Он сказал, что вырос в этом доме, окруженном высокими деревьями, но мы начали называть его лачугой.

Сэчжин часто плакала, скучая по маме. Я же не ощущала каких-то глобальных изменений, ведь не особо ее знала. Но даже так мне было сложно понять, как свыкнуться с маминой смертью. Иногда я скучала по приготовленному ею суджеби, но постепенно это тоска исчезла – Сэчжин научилась готовить такие же блюда. [207]

Он нашел новую работу – отвечал за пешие тропы – и начал коротко обрезать мои волосы. С этого момента Сэчжин больше не приходилось делать мне хвостики по утрам. Он так и не продал машину с прошлой работы в доставке, а припарковал ее на одной из троп около обвалившегося холма. Совсем скоро она стала моим гнездышком.

Мы быстро привыкли к новой жизни, еще до того, как сезоны сменились. После каникул Сэчжин пошла в новую школу, а я в то время сильно простудилась, но не могла пойти в больницу после случившегося на отмели. Казалось, что для него я больше не существовала – он постоянно говорил, что мне придется справляться со всем самой.

Тогда я не осознавала, о чем речь, но позднее узнала, что в нашей семейной регистрации даже не было моего имени. Пока Сэчжин пыталась привыкнуть к новой школе, он поехал в путешествие, взяв меня с собой. В тот день на заднем сиденье примостилась мама, а теперь – какая-то незнакомка. Он на всей скорости гнал вперед.

Он всегда говорил, что семья должна помогать друг другу, поэтому взваливал на меня перенос ведер с фрагментами тел. Они были ужасно тяжелыми, и мне приходилось много раз останавливаться и отдыхать на пути к указанному месту. Это было особенно жестоко, ведь я всегда сильно мерзла.

Из путешествия мы снова возвращались в лачугу – приходилось несколько дней проветривать фургон, чтобы избавиться от запахов. Благодаря этому я могла несколько дней оставаться дома. Это было единственное время, когда я общалась с Сэчжин. Она ни о чем не подозревала, но явно меня жалела. Она обращалась со мной так, будто я была чем-то сильно больна – даже уступила мне лучшую кровать в доме. Когда она входила, я всегда притворялась, что мне плохо.

Каждый раз, лежа в кровати и смотря на наваленные у стены игрушки, я вспоминала то самое ведро на берегу реки. Не выдерживая, я выходила пройтись по горе прямо среди ночи. Меня не пугали даже таблички, предупреждающие о кабанах. Так я бесцельно бродила несколько часов, возвращаясь на рассвете и засыпая прямо за обеденным столом.

Но тогда я не смогла спокойно уснуть. Как только темнело, моя кровь будто начинала двигаться быстрее, не давая мне просто лежать без дела. В такие моменты я всегда выбегала на улицу. Постепенно мои навыки охоты улучшились.

Я охотилась на мышей в кладовке, на цыплят, которых продавали около школы Сэчжин, и даже на кошек. В особо удачные дни мне даже удавалось ловить кроликов. Так улучшалось и мое умение работать с ножом, отличавшее меня от сверстников. Постепенно Чжогюн стал брать меня даже в более долгие путешествия.

Но моя жизнь начала рушиться, когда Сэчжин распустила любимые ею хвостики, надела форму и перешла в старшую школу. Она говорила, что теперь мечтает стать учительницей, поэтому старалась усадить меня за стол и заставить слушать. Я понимала, что получу от него, если он заметит, как я срываюсь на сестру, поэтому мне оставалось только сидеть и делать вид, что я внимательно впитываю каждое ее слово. Постепенно мне стало интересно, а иногда нам даже удавалось просто поболтать, прикрываясь занятиями.

Сэчжин рассказывала мне об одноклассниках, о мальчике из соседней школы, который ее заинтересовал, об особо популярных товарах в магазинчике, о том, как пару дней назад ей попало от учителя за невыполненное домашнее задание.

Однажды вечером мне захотелось надеть ее форму и выйти прогуляться. Я не привыкла к такой одежде, к длине юбки, прикрывающей колени, поэтому я зацепилась за ветку и порвала подол. Утром Сэчжин ничего мне не сказала – просто ушла в школу в спортивной форме.

Так я и начала рыться в ее сумке, пытаясь найти что-то интересное, что можно было украсть. Я смогла попробовать все виды гамбургеров из магазинчика и даже вести записи красивой ручкой с головой куклы на конце. Однажды я нашла в ее кошельке хорошо запрятанное письмо. Конечно, Сэчжин застала меня за чтением – она испугалась, что я сразу побегу к Чжогюну и обо всем расскажу. Оказалось, что ей не нравился отправитель письма, потому что он обижал других.

Сэчжин выхватила письмо, скомкала и кинула его в ящик. Из сумки она вытащила тетрадь с подсолнухом на обложке и набор из двенадцати цветных ручек. И сказала, что мне достаточно написать в этой тетради, если мне чего-то захочется, и положить ее обратно. В ту ночь я не могла уснуть, лежа на полу и думая, что бы пожелать. Так я впервые в жизни столкнулась с чем-то, похожим на свободу выбора. Но даже после этого я не прекращала охоту, приобретя и новую привычку – тщательно мыть руки.

К тому моменту, как я почти исписала всю тетрадь, Сэчжин уже сильно повзрослела. Она стала намного выше, так, что я доставала ей лишь до груди, а также купила юбку намного короче предыдущей. Она продолжала меняться и дальше. Ей удавалось скрывать от отца письма, но теперь она не показывала их даже мне. Каждые выходные, когда он уезжал на работу, мы шли гулять без разрешения. Однажды на такой прогулке я рассказала ей о своей странной бессоннице. Сэчжин была шокирована. Она не разговаривала со мной несколько дней, а потом вдруг сказала, что научит меня делать могилки для животных, – она принесла камень, чтобы похоронить мышь, которую я убила пару дней назад. В ту ночь мне приснилась мама, лежащая на отмели.

Мы продолжали ездить в путешествия, а мои умения с каждым днем лишь улучшались. Теперь я знала, как отделить ткани от костей, как предотвратить кровотечения, чтобы после не отмывать пол. Однажды я, как и всегда, вышла, чтобы выбросить ведро, но руки начали странно чесаться. Зуд был таким сильным, что я не стала зарывать ведро в землю, а лишь положила его сверху. Я надеялась, что оно поможет защитить могилу от негативной энергии – Сэчжин рассказывала мне о захоронениях ванов, рядом с которыми обязательно устанавливали статуи.

Он заметил изменения в моем поведении и запретил спать в лачуге. Тогда же он взял откуда-то фотоаппарат и начал делать мои фото. Так поступают настоящие любящие отцы, но здесь было другое – в такие дни мои ладони всегда были измазаны кровью зверей. Я больше не могла избавиться от их запаха, сколько бы ни мыла руки. Сэчжин всегда проходила мимо фургона, где я жила, по пути из школы и стучала в дверь в знак приветствия. Чем старше я становилась, тем больше любила книги, которые она приносила, и теряла интерес к теплым рабокки. [208]