Повисла тишина.

– Она умерла! – констатировал доктор, безвольно опустив голову.

Кто это заметался там, словно зверь в клетке? Я слышала истерические крики. Кто-то топал по полу ногами и кричал:

– Убийца! Боже, я убийца!

Мне так и не удалось распознать голос.

Раздался топот мужских сапог. Поздно. Слишком поздно. Билли и его отец подбежали к кровати, но тут же отшатнулись от представшего перед ними зрелища.

– Мне очень жаль, мистер Рукер! Я делал все, что мог! – сказал доктор.

Я тоже делала все, что только могла. Но смертельное влияние моих стежков, похоже, оказалось сильнее.

Я думала, что Билли склонится над Кейт, поцелует ее лоб, возьмет за руку… Но он просто стоял и что-то говорил. По крайней мере, губы его шевелились. Но я ничего не слышала. Я ощущала себя так, словно была глубоко под водой, и меня несло подводным течением.

Постепенно все взгляды устремились на меня. Мне казалось, что весь мир вокруг раскачивается и вот-вот рухнет.

Сколько лиц… Носы, брови, застывшие в крике ужаса рты… И в каждом лице я видела Кейт.

У меня в ушах что-то зазвенело, забулькало и захлопало.

– Я вызываю полицию! – сказал мистер Рукер.

Рут однажды призналась мне, что разучилась плакать. Но сейчас она рыдает в три ручья. Тяжелые слезы дождем катятся из ее глаз. Если бы я не знала ее достаточно хорошо, я приняла бы ее за потерявшегося ребенка. Но ни один ребенок на свете не может сочинить такую жуткую историю. И эти руки, что лежат сцепленные на арестантской форме, – это тоже далеко не нежные детские ручки. И разве крокодилы не плачут, чтобы подманить добычу?

Помолвка папы и обвинение сэра Томаса в его адрес сделали свое дело – я стала очень раздражительной. Всхлипывания Рут, которые раньше вызвали бы во мне сострадание, сейчас только нервируют. Я встаю со скрипучего стула и начинаю ходить взад-вперед по ее камере, словно я тоже заключенная.

– Твои грехи и так очень тяжелы, Рут! Ну зачем ты добавляешь к ним ложь?

Она закрывает лицо руками. Неужели она наконец покается? Или Рут просто не хочет, чтобы я видела ее лицо? А вдруг она просто смеется сейчас надо мной?

– Время страшных сказок кончилось. Тебя будут судить уже завтра. Завтра!

Господи, какая маленькая эта камера! И то, что я хожу по ней туда-сюда, совсем не успокаивает, а наоборот – раздражает еще больше.

– Почему ты не хочешь спасти свою душу? Ты же все равно не обманешь Господа! Сознайся в содеянном сейчас, пока еще не поздно!

– Да, я виновата! Виновата во всем! – всхлипывает она.

От раздражения я издаю рык, пугающий меня саму.

– О да! Ты убила Кейт с помощью заколдованного корсета! Ты что, завтра скажешь то же самое на суде?

– Это же суд надо мной, мисс, я не могу давать на нем показаний!

Услышав это, я раздражаюсь еще сильнее. Ведь она права! Я совсем забыла, что ей завтра придется сидеть и молчать…

– Какая разница! Если ты и дальше будешь рассказывать эти сказки, то этим только прибавишь лжесвидетельство ко всем своим прочим прегрешениям!

Она снова громко всхлипывает, сгибаясь пополам. Копна ее темных кудрей оказывается прямо перед моим лицом.

А ведь под ними – ее череп! Забывшись на мгновение, я, не спросив ее разрешения, запускаю руки прямо в гущу ее волос. Ощупываю ее голову – но чувствую только твердую, неподвижную костную ткань. Каким бы ни был скрытый под ней мозг, он, похоже, не может менять форму этой кости.

– Судя по твоему черепу, ты не сумасшедшая. И не обманщица! И не убийца! Кто же ты?

Мои слова отразились эхом в равнодушных холодных стенах камеры. Я перешла на крик, сама не заметив этого. Мне стыдно. Задыхаясь, я падаю на стул. Рут по-прежнему сидит, сильно наклонившись вперед.

Нет, я больше не могу выносить этого. Больше не могу! Мне и самой несладко сейчас.

– Почему вы мне не верите? – всхлипывает Рут. – Билли вот поверил. Он поверил и… возненавидел меня. О, как это ужасно! Билли ненавидит меня!

– Ты убила его жену! – вскрикиваю я так резко, что пугаюсь сама. – Да еще и превратила весь этот кошмар в какую-то жуткую небылицу! Рассказываешь, что ты необыкновенная, что у тебя необъяснимая способность убивать, не оставляя никаких улик! Но улики были, Рут! Я так полагаю, тебе ничего не известно о пробе Марша? [503] И ты можешь сколько угодно притворяться, что многое знаешь о том, как устроено человеческое тело внутри, но… на поверку выходит, что ты не знаешь и сотой доли! Твоя хозяйка вовсе не была беременна! При вскрытии не было обнаружено никаких признаков беременности! Она просто резко похудела – вот почему у нее прекратились месячные!

Рут быстро отнимает руки от лица. Они падают, словно занавес в театре. На щеках у нее красные пятна, но выражение глаз так изменилось! В них надежда и любопытство, и такие искренние, что я едва дышу.

Надежда…

– Так я не убила ребенка Билли?

– Нет. Кейт не была беременна. У Билли не было ребенка.

Она снова плачет, но на ее лице появляется слабая улыбка…

– О, слава богу! Слава богу! – Она почти смеется. Но потом берет себя в руки. – Боже, бедная Кейт! Если бы она только знала… Тогда ее последние дни не были бы такими мучительными. Она ведь тоже думала, что беременна. И Нелл так думала. Мы не знали…

Она продолжает что-то говорить, а меня вдруг осеняет. И осознание это – словно луч яркого света, пронзивший кромешную тьму. Словно спадающая с глаз пелена.

Она ведь действительно не знает!

Я сейчас задохнусь. Эта новость не принесет ей радости, подобной той, которую принесли людям библейские откровения. Но я не могу не сказать ей. Меня так и распирает. Из раза в раз я приходила к ней, полагая, что она знает истинную причину смерти Кейт.

Я слышу торопливые шаги по коридору. Они быстро приближаются. Вот уже кто-то открывает засов камеры. Они вот-вот войдут.

– Рут! – пытаюсь как-то начать я.

Ее жизненный опыт и образование не позволили ей, конечно, сложить из всех известных деталей целостную картину. Но я-то? Как же я не догадалась?

– Мисс Трулав, прошу прощения, но я вынуждена попросить вас покинуть камеру. У Баттэрхэм завтра суд. К ней пришел адвокат.

– Я должна поговорить с ним! – с непривычной для себя горячностью кричу я. – Я должна…

А что же я скажу ему? Какие доказательства я могу ему привести? Все равно уже нет времени, чтобы собрать их. Все время я потратила на поиски подтверждения моим научным теориям – и как оказалось, впустую!

Главная надзирательница берет меня за руку и ведет к двери.

– Думаю, нам надо оставить адвоката и его подзащитную наедине. Пусть говорят без посторонних ушей. У них не так много времени на это.

Время… Я представляю его сейчас как огромные песочные часы. И песок равнодушно утекает, его все меньше и меньше…

– Рут! – отчаянно кричу я. – А ты рассказывала все это адвокату? Или капеллану?

Если мне удалось докопаться до истины, может, и они смогут?

Но Рут качает головой:

– Я доверяла только вам…

Меня охватывает отчаянье. Я хочу вцепиться в дверной косяк, как зачастую делают смертники, и кричать, что не выйду отсюда ни за что. Но дверь гулко захлопывается за мной.

– Рут! – кричу я что есть сил. – Я верю тебе!

Не знаю, слышала ли она. Меня увлекают по коридору, все дальше и дальше от нее.

– Дора? Ты слушаешь меня?

Я перевожу взгляд с тарелки, на которой остывает свежая яичница, на папу. Тот, в свою очередь, говорит, размахивая вилкой с наколотым на нее куском.

– Я запрещаю тебе выходить из дома! – говорит он, размахивая вилкой. – Ты неважно выглядишь!

Да, я чувствую себя плохо. Меня тошнит и постоянно кружится голова. В последние несколько недель я явно пренебрегала своим здоровьем. Вот почему у меня бурлит в животе, пропал аппетит, и даже кофе кажется каким-то странным на вкус.