– Спасибо, Орианна. – Я снова надел шляпу на голову. – А Холли?
– Спит в гриме скелета.
Холли, как она и обещала, с помощью Орианны нанесла себе грим. Сделан он был настолько тщательно, что превзошел мое воображение. Иллюстратор, у которого потрясающе получались черно-белые рисунки, и ее дочь, унаследовавшая талант матери. Вдвоем они нарисовали на лице Холли настолько правдоподобный скелет, что хоть в фильме ужасов снимай. В глазах Холли, которая любовалась совместным трудом, далеко отодвинув от себя ручное зеркало, чувствовалось удовлетворение от проделанной работы. У стоявшей рядом Орианны было точно такое же выражение глаз. Но на ее лице, кроме глаз, не было никакого выражения, будто ее парализовало.
– Кадзума… Ты думал о тете Стелле?
Прежде чем ответить, я мельком оглянулся на окно в комнате Холли. Свет был выключен, горел только ночник в углу комнаты. Его свет отражался в оконном стекле.
– Почему ты так решила?
– Потому что недавно около дома тетя плохо с тобой разговаривала. – Орианна села на корточки рядом со мной и посмотрела на кончики веток падуба. – Про то, как ты говоришь.
– Ты услышала…
Вот почему, наверное, Орианна открыла тогда дверь. Чтобы Стелла больше ничего мне не сказала или чтобы я ничего ей не ответил.
– Но это правда, так что ничего не поделаешь.
– У тебя очень естественный язык, Кадзума, и мне нравится, как ты говоришь, – утешала меня Орианна, сказав две противоположные вещи.
Впервые в жизни я стал учиться английскому языку в средней школе, на занятиях учителя Ниимы. Ему тогда было, наверное, лет сорок пять; серьезный преподаватель-мужчина, он всегда очень тщательно все объяснял, но я совсем не мог говорить на английском. Преподавателей языка тогда было много, не только учитель Ниима. Я мог читать то, что написано в учебнике, но мое произношение было таким, как писали транскрипцию знаками катаканы[424], и мы заучивали слова и грамматику только для того, чтобы сдать экзамены, не зная настоящего английского языка. В конце первого класса погибла моя мать, и я забросил все занятия, кроме любимых естественных наук. Летом третьего класса, после того как случилось то происшествие, я изменил свое отношение и стал остервенело заниматься по всем предметам, но английское произношение у меня так до сих пор и не улучшилось. Нет, конечно, в этом никто не виноват, в итоге это проблема моих способностей и языкового чутья.
– У меня с тетей ладить не получается. – Орианна резко повернулась ко мне. – Наверное, потому что наши имена противоположные.
– Имена?
– Мое имя на старом языке означает «рассвет». Мне папа рассказал.
– А Стелла?
Она сказала, что Стелла на старом языке означает «звезда».
– Поэтому мы с ней не совпадаем. Странно же, чтобы рассвет и звезда были вместе.
В ее взгляде читалась надежда, что я пойму ее. Вполне возможно, Орианна догадывалась, что после смерти Холли ей придется жить со Стеллой. Что больше у нее нет никакого реального выбора.
– Когда я услышала, как тетя издевается над тобой, я невзлюбила ее еще сильнее.
Орианна снова посмотрела на маленький падуб.
– Она обо всем говорит, преувеличивая.
Что она имела в виду? Мой английский? Болезнь Холли? Пока я ломал над этим голову, в темноте показался приближавшийся свет фар автомобиля. Тень от забора, окружавшего двор, вытянулась и как будто нанизывала на себя нас с Орианной. Машина подъехала ближе, оказавшись старым седаном Стеллы. Та неповоротливо вылезла из него, не окликнув нас, молча бросила взгляд на нас с Орианной, сидевших под деревом в темном дворе, и направилась прямиком к входной двери.
Тотчас послышался ее крик.
Мы с Орианной вскочили и бросились к двери, но еще до того, как мы добрались до нее, послышался топот шагов, и дверь резко распахнулась.
– Что за ерундой вы занимаетесь?!
Стелла с ненавистью уставилась на Орианну, лицо ее разбухло от гнева. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она имела в виду. Наверное, она испугалась, увидев Холли в гриме скелета, освещаемую ночником.
– Это не ерунда, – тихо ответила напрягшаяся всем телом Орианна.
Стелла махнула головой, как будто скидывала с себя невидимую паутину, прилипшую к ее лицу, и сделала короткий вдох, как обычно делают люди, когда собираются заорать под влиянием момента. Но сдержалась и вышла на площадку, закрыв за собой дверь.
– Я же говорила тебе, твоя мама не выздоровеет.
– Ты преувеличиваешь, тетя. Маме станет лучше. Ты говоришь такие ужасные вещи… Поэтому я и не люблю тебя.
В тот момент, когда племянница сказала, что не любит ее, на лице Стеллы впервые появилось испуганное выражение.
– Мама говорила, что раньше ты, тетя, тоже наряжалась на Хеллоуин вместе с семьей. Чтобы тебя не забрали злые призраки. Мама говорила, что ты верила в это еще сильнее, чем она. Что, когда у мамы в детстве был жар, ты положила ей под подушку дорогой тебе счастливый амулет, чтобы мама поправилась.
Стелла со страхом в глазах слушала слова Орианны, но вскоре слегка усмехнулась, как будто собиралась сказать что-то гадкое.
– И этот амулет… он был настоящий. После того как он оказался у нее в руках, с ней стало происходить действительно только хорошее. На экзаменах в начальной школе ей попадались только те темы, которые она готовила, с друзьями, с которыми она поссорилась, незаметно налаживались отношения…
– А счастливый амулет – это не… – вмешался я в разговор, стараясь увести его подальше от болезни Холли. Я ненавидел себя за то, что мне приходилось заискивать перед Стеллой. – Это шемрок?
Шемрок – это трилистник, растение-символ Ирландии. Я неоднократно видел его в Японии, его еще называют клевером. Считается, что у кельтов цифра три обладает магическим значением. И трехлистный клевер с давних времен считался символом счастья.
Но Стелла с шумом выдохнула и скосила взгляд в сторону Дублинского залива, который отсюда не было видно.
– Морское стекло.
Маленькие осколки стекла, которые находят на побережье. Они в течение долгого времени лежат на дне моря, их острые углы сглаживаются, и они превращаются в плоские камушки, похожие на драгоценные. В принципе, морское стекло – это не что-то необыкновенное; его может найти любой, если поищет на берегу. Я часто в детстве видел эти стеклышки на побережье в моем родном городе. Голубые, зеленые, коричневые, мутно-белые. Большей частью попадались именно эти четыре цвета. Изначально морское стекло – это изменившие форму осколки стеклянных изделий, и, значит, в мире среди них преобладают именно эти цвета.
– Раньше мы часто искали их вместе с Холли в Дублинском заливе. И однажды нашли очень необычное.
– Красное или оранжевое? – Я слышал, что эти два цвета встречаются крайне редко.
– Нет. Гораздо более ценное. Из уранового стекла.
– Да, это действительно…
Редкое.
Дело даже не в том, что редкое, а возникал вопрос: встречается ли оно на самом деле?
Я знал только понаслышке, что урановое стекло, в соответствии со своим названием, делается путем смешения обычного стекла с ураном. Конечно, он содержится в стекле в таком количестве, которое не вредно для человеческого организма. Благодаря добавленному урану стекло приобретает очень красивый желто-зеленый цвет. Но самой большой его отличительной чертой был не цвет. Под воздействием ультрафиолета стекло начинало ярко светиться.
Урановое стекло начали изготавливать в Европе, а затем и по всему миру со второй половины XIX века, но его производство прекратилось в 1940-х годах. Дело в том, что уран стали использовать в атомной энергетике. Сосуды, вазы, стаканы, аксессуары и другие изделия из уранового стекла делали только в течение каких-то ста лет. Они стали ценными вещами, за которые платили большие деньги, как за антиквариат. Урановое стекло исчезло в связи с развитием атомной энергетики. С какой вероятностью оно могло превратиться в морское стекло, с какой – оказаться на побережье? А с какой вероятностью его мог обнаружить человек?
