Когда Холли переехала в хоспис, прекратив лечение, ее лечащий врач сказал, что ей осталось два месяца. Но с того момента уже прошло три с половиной. Врачи обычно дают более короткий срок, чем можно предположить на основании медицинских данных. Если пациент умрет раньше указанного ими времени, это вызовет гнев его родственников, которые иногда доводят дело до суда.

– Это моя личная точка зрения, но думаю, что есть.

Холли улыбнулась, не разжимая губ, взяла стакан с прикроватного столика и смочила горло. Воды в нем почти не было, стакан опустел от одного маленького глотка.

– Я пойду налью воды.

– Спасибо, Кадзума.

Я вышел из комнаты со стаканом в руках. Когда закрыл за собой дверь, послышался голос Стеллы со стороны прихожей:

– К чему делать глупости? Смотри, какая у тебя дурацкая прическа. – Ее низкий голос был слышен через дверь. – Нет в этом никакого смысла. Все равно Холли не выздоровеет.

Падуб в саду был такого же роста, как и я на корточках.

Холли говорила, что посадила его четыре года назад, когда услышала от японки, с которой она встретилась на своей выставке, историю о бабочке каллиме. Дерево, у которого было то же имя, что и у Холли. Его гладкие глянцевые листья сверкали еще сильнее в лучах вечернего солнца.

Листья у него были зубчатые, как будто за пластинку листа одновременно потянули четверо или пятеро гномов. Красивые и благородные, их использовали в качестве украшения для рождественских тортов, и в Японии мне часто попадались их пластиковые копии. Когда мать была еще жива. Когда мы были крепкой семьей.

– Орианна перестала смеяться, – сказала Холли на следующий день после того, как я услышал жестокие слова Стеллы. – Может быть, она устала от того, что я здесь вечно болею…

Я не смог рассказать Холли о словах Стеллы, которые подслушал через дверь. Прошла уже неделя, а я все не мог решиться.

– Хочу увидеть, как она улыбается… – В уголках глаз Холли появились слезы. Они стекали по ее морщинам: женщина сильно похудела, кожа у нее была сухая, морщины избороздили лицо, отчего она казалась старше своего возраста. Я впервые видел, как Холли заплакала в моем присутствии. Она закрыла лицо руками и продолжила тусклым голосом:

– Хотя бы один раз…

В тот вечер, как обычно, послышался шум двигателя автомобиля. Я вышел на улицу и ждал, пока Стелла подъедет к дому. Я чувствовал, как во мне разрастается неприязнь. Окно комнаты Холли было закрыто, и наш разговор вряд ли кто-то услышал бы. Но мне было все равно – пусть слушают. Я встал рядом с машиной, Стелла опустила стекло водительской двери.

– Почему вы нарушили обещание, данное Холли?

Сказав, что это терминальный уход за смертельно больной. Что у Холли нет шансов выздороветь и лечение больше не проводится. Стелла должна была пообещать, что не расскажет этого Орианне.

– Я с самого начала была против. – Не выключая двигателя, Стелла оперлась локтем о проем окна. Уголки ее губ были опущены, глаза неприязненно сощурены, она даже не пыталась посмотреть на меня. – Против всего. И против того, что она прекратила лечение, и против того, что она умирает, заставляя меня заботиться о ней.

– Даже если лечение продолжится, у нее нет шансов на выздоровление. К сожалению, с медицинской точки зрения здесь в общем-то нет ошибки. Лечащий врач объяснил это Холли, она поняла все, что он ей сказал, и только после этого приняла решение о терминальном уходе. Тяжесть онкологического лечения может понять только тот, кто проходил его. Я сам тоже не обладаю таким пониманием. Но именно поэтому, я полагаю, мы должны постараться изо всех сил представить себе, что она чувствует, и с уважением отнестись к ее выбору. Включая и то, как ей провести оставшееся время.

Я говорил, и в глазах Стеллы начало читаться раздражение.

– Мне сложно разобрать твои слова, – неожиданно для меня сказала она. – Я и половины сейчас не поняла.

Действительно ли это так? Конечно, мое произношение отличается от произношения носителя языка. Но мне поручили эту работу, исходя из того, что я без всяких проблем могу выполнять задачи медбрата. Поверить в то, что она не поняла и половины сказанного мною, было сложно. Однако я не мог безапелляционно заявить, что это стопроцентная ложь. Я почувствовал жар внизу живота и коротко извинился. А она фыркнула, улыбнувшись, будто была рада тому, что нашла слабое место собеседника.

– Почему вообще сестре нужно было доверить последние дни своей жизни человеку, который и говорить-то на нашем языке нормально не способен?

Наверное, она намеренно говорила слишком быстро. Чувство жара поднялось до глубины носа, и, как будто не в силах выдержать этого давления, слова поскорее хотели вылететь из моего рта. Но в это мгновение за моей спиной открылась дверь. Я оглянулся и увидел силуэт Орианны; она стояла против солнца и выглядела еще худее и миниатюрнее, чем обычно.

Перед тем как заглушить двигатель, Стелла, посмотрев на меня, сощурила глаза, будто прицеливалась, и пробормотала очень тихим голосом:

– В тех, кто умирает, нет ничего особенного.

Сейчас физически Холли находится в состоянии временного успокоения. Однако по предписаниям лечащего врача количество и частота инъекций морфина и антидепрессанта увеличивается. Несомненно, ее смерть неумолимо приближается.

Присутствие Стеллы. Орианна, переставшая улыбаться. Холли, не знающая причину этого. Я не понимал, что мне нужно сделать. Я знал, в каком направлении стремиться, но никак не мог найти дорогу. Каждый день приходя к ним домой, я явно ощущал, как груз ответственности медбрата, осуществляющего терминальный уход на дому, груз, оказавшийся гораздо тяжелее, чем я предполагал, бесшумно оседал на моих плечах. Время от времени я замечал, что думаю не о пациентке и ее семье, а ищу способ, как бы сбежать от этого груза. Это повергало меня в ступор. Разумеется, я не сбегу на самом деле, да и не смогу этого сделать. Но я беззвучно ругал себя, а потом меня опять охватывало желание сбежать. Идя по улице, я немного ненавидел всех проходящих мимо. Когда возвращался домой и засыпал, то мне снилось, будто я изо всех сил стараюсь подключить к розетке провод от гигантского станка.

Солнце за моей спиной село, вокруг резко стемнело. Я любовался этим пейзажем – и вдруг обратил внимание на одну вещь. По сравнению с городом, где я родился и вырос, у Дублина восток и запад располагались наоборот. Было даже странно, что я до сих пор этого не замечал. Если представить себе карту, то оба города обладали похожей площадью, в каждый из них сбоку вгрызалась береговая линия. В мой город – с запада, в Дублин – с востока.

Нет, неужели я только сейчас обратил на это внимание? Может быть, приняв решение переехать в Дублин, я где-то подсознательно осознавал это сходство? Скорее, даже не сходство, а огромное отличие, которое подчеркивалось этим сходством. В моем родном городе солнце садилось в море, а здесь из-за горизонта появлялось новое солнце. С наступлением дня этот город освещался первым ослепительным светом. Я тогдашний хотел сбежать из своего города, но, может быть, на самом деле мне не этого хотелось? Может быть, воспроизводя в своей голове карту мира, я хотел начать жизнь заново в городе, который был очень похож на мой, только солнце в нем вставало, а не садилось. В городе, где меня никто не знал. Может быть, я решил работать не в Японии, а в Ирландии вовсе не потому, что здесь впервые придумали проводить терминальный уход?

– Надень это. – Моих волос коснулось что-то шершавое. – Скоро ночь.

Орианна незаметно подошла ко мне со спины. На ней был светло-зеленый костюм феи. Сегодня Хеллоуин, в школах Ирландии выходной день, и Орианна с самого утра носила этот костюм, который подготовила заранее.

Я коснулся рукой своей головы и снял то, что она на меня надела. Это была шляпа волшебника, такая же, как у Орианны. Только сделана она была из зеленой бумаги, а не из ткани.

– Когда пойдешь домой, не снимай ее.