– Сейчас такие предосторожности мало где увидишь, – ковыряя в ухе, сказал Нисикимо и посмотрел на верхнюю часть забора. Наверное, он имел в виду стоящие в ряд черные металлические палки, которые своей формой напоминали предельно растянутые в горизонтальной плоскости символы карточных пик.

Заметив мое выражение лица, Нисикимо рассказал, что эти штуки называются «синобигаэси» (буквально «возвращатели лазутчиков») и предотвращают проникновение ниндзя в дом. Он любезно объяснил мне это, но мне казалось, для тех, кто попытался бы пролезть сюда, должно быть какое-то более европейское название.

– Интересно, это здесь?

Мы снова посмотрели на объект нашего внимания. На большое дерево, которое росло за белым забором и название которого мы не знали. На нем висели немногочисленные маленькие круглые плоды. На крупной ветке, выдающейся в сторону, сидела та самая птица. Серая птица: то ли ара, то ли какаду. Хотя нет – если присмотреться, то она не была целиком серой. Перья на хвосте были красными.

Мы оказались на противоположной от волнореза стороне залива, который на карте выглядел как горизонтальный крюк. Мы двигались от нижней к верхней его линии. Моторная лодка Нисикимо была гораздо шикарнее, чем просто лодка, которая везет тебя до какого-то места назначения. За сиденьем водителя – большой оконный лист. Если сравнить ее с автомобилем, то это была спортивная тачка. Нисикимо распирало от гордости, пока он вел лодку в погоне за птицей. Скорость реально была безумно быстрой – мне казалось, километров двести в час. Но, может быть, я ошибался: в пути Нисикимо сказал: «Разгонимся до восьмидесяти, если постараемся».

Мы добрались до северной части залива, и, пока Нисикимо привязывал лодку к причалу, птица пропала из виду. Но Нисикимо ее разглядел и, показывая на нее пальцем, произнес: «Вон в тот двор она залетела, зараза». Так мы оказались около этого дома.

– Ладно, я пошел.

– Да?

– Надо лодку вернуть. Я попросил ее всего-то на полчаса.

– А она не ваша?

– Сказал же тебе: нету у меня. Увидел случайно, как один мужик, который у меня в долгу, мыл ее. Вот я и попросил дать мне.

– А как я… назад?

– Не такое уж тут и расстояние. Пешком дойдешь. Молодежи у нас везде дорога.

– Это невозможно.

Я посмотрел время на смартфоне – восемь пятнадцать. Если возвращаться отсюда пешком до рыбацкого порта, то это, скорей всего, больше полутора часов. Если пойти прямиком в школу – то же самое.

– Тебе на секцию?

– Да, секция… А если время останется, продолжу свою тренировку.

– Скоро дождь зарядит. Так что ничего у тебя не выйдет. Ни там, ни там.

– Выйдет.

Перед выходом я посмотрел прогноз погоды: сегодня целый день облачно, вероятность дождя двадцать процентов.

– Поверь чутью рыбака… А?

Нисикимо, закатив глаза, глянул вверх за моей спиной. Так задрал голову, что его брови чуть не исчезли в волосах. Сразу после этого я почувствовал ветерок около шеи, и тут же что-то острое вцепилось в мое правое плечо.

– Ни фига себе… Эй!

Птица села мне на плечо. Нет… Наверное, села. Я испугался и боялся на нее посмотреть.

Нисикимо стукнул себя по лбу, передернул худыми плечами и грустно улыбнулся.

– Дела-то принимают интересный оборот… Ладно, мне надо лодку, етить ее, вернуть. Покедова.

Он взмахнул рукой, повернулся ко мне спиной и ушел. Как он мог без всяких раздумий взять и уйти отсюда, оставив школьника, который был вместе с ним, в такой сложной ситуации? Я ошеломленно смотрел в спину уходящего Нисикимо, не смея даже сказать что-нибудь. У моего уха послышалось клацанье клюва. Напрягшись всем телом, я медленно сделал поворот направо и нажал кнопку домофона в воротах. В спортивной форме, с серой птицей на правом плече…

– Ты бейсболом занимаешься? – спросила меня Тинами абсолютно очевидную вещь.

– Занимаюсь.

– Питчер?

– Почему?

– Кроме питчера, я знаю только кетчера[389], но на него ты как-то не похож.

Хотя мы вели с ней диалог, Тинами говорила уставшим голосом, как будто разговаривала сама с собой. Окончания фраз вяло подвисали, словно водоросли, поднятые из воды.

Я так и стоял по центру комнаты, после того как меня сюда препроводили. Не знал, куда мне сесть, да мне никто и не предлагал. Тинами была в сером свитшоте и штанах; она сидела где-то в двух метрах от меня на вращающемся стуле, который шел в комплекте к письменному столу. На подоконнике стояла клетка золотого цвета; в ней, успокоившись, сидела на насесте птица, продолжая клацать клювом.

Несколько минут назад, когда я позвонил в домофон, из него внезапно послышался голос: «Ой!» Домофон был с камерой, и, наверное, в нее была видна птица, сидевшая у меня на плече. Входная дверь тут же приоткрылась. В щель двери выглядывала женщина, с виду, наверное, немного моложе моей матери. Глядя на меня своими круглыми припухшими глазами, она молча поманила меня рукой. Жест ее означал: «Давай быстрее», а не просто: «Заходи сюда». И когда я вошел в прихожую, она поспешно закрыла за мной дверь.

– Ой, Рикочка вернулась!

Она сказала это громким поставленным голосом и хлопнула в ладоши на уровне фартука. Но птица продолжала сидеть у меня на плече как ни в чем не бывало. Женщина громко радовалась возвращению Рикочки, а потом, наконец вспомнив о моем существовании, обратила на меня свое внимание. Но это сильно сказано – она всего лишь заглянула мне в лицо с немым вопросом, так что мне пришлось самому, лишь коснувшись, объяснить сложившуюся ситуацию. Это «коснувшись» подразумевало то, что было рассказано, или то, что пропущено? Если первое, то я практически ничего и не коснулся. Сказал только, что остановился перед ее домом и мне на плечо села птица.

– Вот уж она обрадуется… Рикочка, иди ко мне, – сказала женщина и протянула обе руки к моему правому плечу.

Но Рикочка сидела как влитая. Женщина сжалась в плечах и посмотрела наискосок вверх – жест, которого я до сих пор не видел ни разу в жизни. Потом она препроводила Рикочку вместе со мной на второй этаж. Пока мы поднимались по лестнице, я узнал, что около недели назад Рикочка вылетела в окно, что это птица ее дочери, что дочь зовут Тинами, что вообще-то голос у нее не поставленный.

– Давай-ка напугаем ее. – Она казалась гораздо моложе моей матери, благодаря этому легкомысленному поведению в том числе. Поэтому я думал, что ее дочка – ученица началки, но, когда меня впихнули в комнату, там сидела старшеклассница.

– А эта птица… как называется? – спросил я.

Не разжимая колен, Тинами повернулась на вращающемся стуле, развернувшись к окну. Еще было рано, так что, может, ее серый свитшот и брюки были чем-то вроде пижамы. Если да, то я впервые видел ученицу старшей школы в пижаме.

– Жако, серый попугай.

– Попугай?

– Жако, – повторила она, объяснив, что это большой попугай. У какаду на голове оперение-корона, как украшение, а у других попугаев ее нет. У Рикочки короны точно не было – по всему телу шли короткие перья, напоминавшие спортивную стрижку.

– Но их сложно различать. Например, есть какаду, а есть корелла. Тоже попугай, а называется по-другому…

Она пристально смотрела на клетку попугая, и по выражению ее лица совсем нельзя была сказать, что она рада возвращению Рикочки. Вообще-то на лице у нее вообще ничего не отражалось. В своей жизни я знал только двоих людей с таким бесстрастным видом – моего отца и мать начиная с этого лета.

– Спасибо, что нашел ее, – сказала она абсолютно спокойно и посмотрела на часы. Как будто всем своим видом говорила: «Дело закончено, тебе пора уходить». Но я свои дела не закончил. Я же пришел сюда не для того, чтобы вернуть птицу хозяйке. Я шел за Рикочкой потому, что переживал из-за слов, которые она говорила. А сейчас я был уверен: попугай говорит голосом Тинами. Голос был без модуляций, как в дешевом радиоприемнике, а манера говорить – один в один. Мрачно и безэмоционально.