– Да.

– В первом классе Иинума ходил в этот кружок. А после несчастья с его матерью прекратил.

Сначала я зашла в кабинет для классных часов, а потом направилась к аудитории, где занимался класс Иинумы. В коридоре скопилась толпа учеников с портфелями; протискиваясь сквозь них, я выискивала его лицо, но не могла найти. Я дошла до класса и заглянула в него: там оставались Газета и несколько учеников, но Кадзумы среди них не было.

Я вернулась в учительскую несолоно хлебавши и занялась методической работой. Разложила лист ватмана на рабочем столе, чтобы начертить схему закона Ома. Но у меня не получалось. Шло время, и, когда я наконец закончила, часы в учительской показывали шесть. Так, что у нас следующее? Рассказать ученикам первого класса на завтрашнем первом уроке про строение цветка. Набрать вьюнков, цветущих на клумбе в школьном дворе, и раздать по группам, чтобы они с пинцетом препарировали их, а затем рассматривали каждую часть в микроскоп. Думала я, думала – и тут вдруг вспомнила…

Когда мы пользовались микроскопом на другом занятии в прошлую пятницу, было два микроскопа, у которых сломалась ручка настройки. Нужно было или починить их сегодня, или подготовить другие микроскопы… А, и еще! Завтра после уроков мы должны попробовать окрасить растения на встрече биологического кружка. Нужно проверить, хорошо ли работает пресс, с помощью которого мы будем выжимать цветочный сок.

Я скрутила ватман в рулон, обмотала его резинкой и вышла из учительской. Поднялась по лестнице на второй этаж, собираясь зайти в кабинет естественных наук, и только хотела открыть раздвигающуюся дверь, как она отворилась сама.

– Ой…

Передо мной стоял Кадзума Иинума. Он застыл, не отпуская ручку двери, и старался не встретиться со мной взглядом.

Шкаф с химическими препаратами закрывался на ключ, так что ученикам можно было свободно заходить в кабинет. Но за исключением биологического кружка после уроков здесь практически никто не появлялся. Я посмотрела над его головой (Кадзума был невысокого роста) – больше там никого не было.

– Я так, просто зашел, – сказал Кадзума, пытаясь просочиться мимо моего локтя.

– Иинума, говорят, ты ходил в биологический кружок в первом классе…

Кажется, у меня сейчас возник шанс поговорить с Иинумой, как меня просил Газета. Я отложила подготовку микроскопов на потом и, догнав Кадзуму, пошла рядом с ним.

– Ты хорошо успеваешь по естественным наукам; может, в старшей школе опять начнешь ходить в кружок?

– Я не знаю, пойду ли в старшую школу.

– Почему?

Оставив мой вопрос без ответа, Кадзума пошел по коридору по направлению к лестнице. У него была оригинальная походка: плечи не двигались, практически не качалась и сумка, висящая у него на плече.

– А что ты вчера делал там, на острове?

– Да так, просто съездил туда. – Судя по тому, как Кадзума сказал это, вчера он только сделал вид, что не заметил меня.

– А резиновая лодка, на которой ты плыл, ваша?

Он кивнул, не глядя на меня.

– Говорят, твой отец – доктор?

Может, я чересчур давлю? Это была моя первая попытка, так что я не понимала, когда нужно остановиться.

– У нас дома много чего есть. И лодка тоже. Денег хватает.

Кадзума сказал это не то чтобы хвастаясь или из гордости. Он говорил так, будто рассказывал про абсолютно чужого человека. Что ж, теперь становилось понятно, почему Газета опустил руки…

Кадзума спустился по лестнице и вышел. На кроссовках, которые он достал из ящика для обуви, были красно-черные пятна – наверное, от вчерашних бейберри. Впитались в белую сетку кроссовок. Когда сок от фруктов так сильно въелся, его сложно отстирать. Дорогие кроссовки, жалко… Откуда я знаю, что они дорогие? Когда мы вместе с Сэйити ходили за покупками, он хотел купить такие же, но передумал из-за цены.

– У тебя необычные иероглифы в имени[375].

На ящике для обуви ученики сами пишут фломастером свое имя. Когда я проверяю его работы, всегда думаю, что у Кадзумы взрослый почерк, очень красивый.

– Да не такие уж и необычные.

Кадзума четкими, будто у робота, движениями переобулся. Его настолько неприкрытое равнодушие подействовало на меня. Каких-либо тем для разговора я больше найти не могла. И напоследок придумала только один вопрос:

– А какое значение у твоего имени?

И тут Кадзума[376] внезапно остановился.

– Сократ.

– Что?

Не разворачиваясь ко мне, он повернул голову и впервые посмотрел на меня.

– Незнание знания.

Мне потребовалось несколько секунд понять, что это изречение Сократа. Нас учили этому в университете на занятиях по гуманитарным наукам. Осознание того, что ты ничего не знаешь… Кажется, смысл был такой. Истинного знания не получить, пока не заметишь, что ты невежественен.

– Мама меня так назвала. Ей хотелось, чтобы я не почивал на лаврах, даже если, выучившись, достигну многого, а стремился к тому, что действительно важно. Мама занималась книгами по философии. Сама их не писала, но делала. Отец говорил, что, до того как стать домохозяйкой, она работала в компании, которая выпускала подобную литературу.

Свою мать он называл «мамой», а отца – «отец». Интересно, почему он делал такое разделение? Пока я размышляла над этим, Кадзума повернулся ко мне спиной и пошел по направлению к школьным воротам.

– Тебе дали такое имя, а ты, Иинума, бросил учебу, да?

Я догнала его около ворот. У нас, учителей, тоже была сменка, и мы не имели права выходить за пределы школы в школьной обуви. Я сознательно нарушила это правило ради собственных представлений об идеальном учителе.

– Я уже очень давно бросил.

– Стал хулиганом? – немного посомневавшись, решительно продолжила я. – Разве тебе не хочется быть таким, как хотела твоя мама?

Я задумалась об этом во время нашего разговора с Газетой. Мать Кадзумы погибла под колесами мотоцикла, которым управляли парни, которые нигде не учились, нигде не работали, а только развлекались. Кадзума впал в такое отчаяние, что прекратил учиться, начал разгуливать по ночному городу и попал на учет в полиции. То есть он пытается стать таким же хулиганом, как те, кто убил его мать.

Кадзума остановился, плечи его напряглись. Однако его голова и шея как будто принадлежали другому живому существу. В голосе не произошло никаких перемен.

– Я делаю то, что считаю правильным. Потому что просто жить не имеет смысла.

Даже сейчас, по прошествии тринадцати лет, я до сих пор помню этот его голос: как будто он читает примечания к книге.

К восьми я наконец-то закончила работу и направилась в офис «Сыскного агентства домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Сэйити не было, только Эдзоэ и Люк, то есть уже не Люк.

– Вы действительно возьмете его себе?

– Пока не найду кого-то, кто его возьмет. Так, Пес?

Эдзоэ по-прежнему был в старой футболке и джинсах. Он развалился на диване и попивал пивко из банки. На живот ему положил голову щенок бладхаунда, которого только несколько дней назад назвали Люком, а теперь он стал Псом. Он спал, видимо, чувствуя себя в полной безопасности.

– А деньги за поиск вам заплатят?

Я села на стул в рабочем пространстве в глубине офиса. Он состоял из двух смежных комнат: комнаты с диваном и маленькой кухней и рабочего пространства с двумя столами, где сидела я. На диване валялся Эдзоэ – и, даже если б не валялся, сидеть с ним рядом было бы странно. Поэтому я прошла внутрь и села на офисный стул Сэйити. Офисным у него было одно название: складной стул с металлическими ножками, который они купили с Эдзоэ в комиссионке – тысяча иен за пару.

– Сказали, что готовы перечислить прямо завтра. К тому же сумму побольше, с компенсацией ухода за псом. Заплатили кучу денег за собаку, а теперь еще за то, что отдали ее… Не понимаю я, о чем думают эти богатеи.