Я сообщила кучеру адрес и села рядом с Лилит. Она схватила меня за руку. Пальцы ее были холодны.

– Теперь мы справимся, – пообещала я ей, когда экипаж тронулся. Это была постыдная ложь. Я ни за что не могла ручаться.

– Ох, Дженни. Мне очень себя жаль.

– Худшее уже позади.

– Да, да. Это меня радует. Но от тряски мне очень больно.

Она закрыла глаза и тяжело дышала. Когда экипаж поворачивал, казалось, ей понадобилась вся ее воля, чтобы не закричать.

Только бы она не истекла кровью, молилась я. Только бы кровотечение не началось в кебе и все это дело не выплыло наружу. Достаточно ли ваты подложил доктор? Я уже с десяток раз представляла себе сочащуюся через подол теплую кровь; образ получался очень ярким, и когда кучер открыл двери, я думала, что сейчас наши юбки окажутся в красных пятнах. Но ничего подобного не случилось.

– Идем. Мы дома.

От страха я выдернула Лилит из экипажа слишком грубо. Она взвизгнула и напугала лошадь. Все мои мысли были о том, как бы поскорее оказаться в доме, подальше от любопытных глаз. Кучер с подозрением посмотрел на нас, а потом хлестнул лошадь и уехал.

Теперь Лилит согнулась почти пополам. Я позволила ей прислониться к стене и принялась шарить у нее в кармане в поисках ключа. Там, к своему неудовольствию, я нащупала что‑то теплое, наводившее на мысли о том, что под слоями юбок что‑то пульсирует. Пока я вставляла ключ в замочную скважину, Лилит вырвало возле розового куста. Это был один из симптомов, коих мне было сказано опасаться. С другой стороны, разве от боли человека рвет не чаще, чем от хлорного эфира? Я поспешила завести ее в дом, пока нас не заметил никто из соседей.

Эвридика не подбежала нас приветствовать. Она сидела под лестницей и с опаской наблюдала за нами из полумрака.

Лилит простонала:

– Меня будто проткнули раскаленной кочергой, а ноги сковали цепями.

– Давай уложим тебя в постель. Тебе велели лежать.

– А лестница! Черт бы побрал того, кто придумал лестницы! Я не могу, Дженни. Не могу.

Я постаралась унять разрастающуюся панику.

– Тогда… на диван?

– Мне нужно в туалет.

– Но это ведь наверху!

– Я знаю.

Я в отчаянии озиралась вокруг. На кафельных плитках у нас под ногами появились пятна. Небольшие капельки крови, падавшие с Лилит. Я выругалась.

На моей памяти ма рожала трижды. Это всегда было очень волнительно, но я всякий раз была уверена в благополучном исходе. Теперь же младенца, которого надо было бы нянчить, не было, а посылать за помощью было очень и очень рискованно. Зачем я только вообще на это согласилась?

– Придется мне тебя отнести.

Лилит была выше меня ростом. Она не отличалась тяжеловесностью, как, впрочем, и я. К тому же мы обе были тепло одеты. Я видела только один способ преодолеть подъем. Прислонив Лилит к перилам лестницы, я разделась до исподней сорочки и шаровар, после чего мои руки и ноги стали двигаться свободнее. Затем я начала раздевать Лилит.

Она была холодной, как ледышка. Двигаться она почти не могла; она скрючилась и сжалась, как ладонь в кулак, и мне пришлось разрывать ткань, чтобы кое‑как высвободить ее. По мере того, как слой за слоем снималась одежда, я поняла, что врач ее хорошенько перебинтовал, но бинты уже пропитались кровью.

Я подавила рыдание. Все это случилось так скоро после кровавой смерти Энтони. Мои душевные раны еще не затянулись, и сладковатый запах крови снова возвращал меня в тот вечер. Перед моими глазами снова и снова вставала картина того, как его голова отделяется от шеи. Как я понесу Лилит, если меня саму так сильно трясет?

– Обними меня руками за шею.

Она с трудом повесила руки мне на плечи. Я нагнулась и подняла ее ноги. Лилит мыкнула, как корова на бойне мясного рынка Смитфилда.

– Прости.

Взбираться по ступенькам оказалось тяжелее, чем брести по воде. Я чувствовала, что вот-вот уроню ее и кубарем скачусь вниз по лестнице. Стиснув зубы, я напрягла все силы. Мы добрались до площадки.

– Теперь тебе придется встать на ноги.

Я в изнеможении опустила ее ноги чересчур резко. Лилит снова вскрикнула. Тепло ее тела продолжало ощущаться; оно припечаталось ко мне спереди в виде бордовых пятен на белом фоне.

Я плакала, пока вела Лилит в уборную. Рядом с унитазом имелась жердь с мотком бумаги, но мне сразу стало ясно, что этого не хватит.

Усадив ее на фарфоровое сиденье, я принялась разматывать бинты. Она по-прежнему сжимала в руке эти ужасные часы. На их циферблате виднелся ярко-красный отпечаток ее большого пальца.

Стянув с нее панталоны, я увидела свежую кровь. В унитаз выпал какой‑то комок, похожий на марлю, а за ним потянулась кровавая скользкая ниточка. Я отпрянула, почувствовав тошноту. Упав в чашу унитаза, комок произвел отвратительный звук – словно кусок сырого мяса шлепнулся на прилавок.

Я никак не могла заставить себя снова подойти к Лилит, не могла ее коснуться. Она тоже заплакала.

– Помоги мне, Мельпомена, – всхлипывала она, слегка раскачиваясь и сжимая в руке часы. – Спаси меня.

Взывать к богине трагедии не было никакого смысла. Я сорвала с шеи оловянный крестик и бросила ей.

– Попробуй лучше это. Я пойду… Пойду сожгу это все. И принесу воды и чистое белье.

– Дженни, не уходи!

– Придется. Хотя бы ненадолго.

Лилит схватила крестик; она и без того сидела согнувшись, почти касаясь пола руками. Теперь оба предмета были у нее: крестик в одной руке, а часы в другой.

Выйдя из комнаты, я, к своему стыду, почувствовала облегчение. Я прислонилась к стене и ошеломленно уставилась на свои руки палача, и почувствовала себя грешницей, не меньшей, чем Макбет. Как бы мне хотелось, чтобы все это оказалось лишь пьесой и чтобы у меня имелся сценарий. Сейчас же я чувствовала себя не в своей тарелке. И что мне теперь делать?

У меня мелькнула мысль послать за Доркас, чтобы хоть как‑то облегчить свою задачу, но впутывать ее в этот кошмар не хотелось. Может, тогда за шефом? Но чем бы он помог? От него не было бы никакого проку.

Завтра должен состояться благотворительный спектакль, и мне придется одевать Джорджиану Клеопатрой. Я не представляла, как смогу оставить Лилит в таком состоянии. Ей понадобится уход на протяжении нескольких дней.

Я еще поплакала, вымыла руки на кухне и бросила в огонь запачканную одежду. Спасти ее не было никакой возможности.

К тому времени, как мне удалось найти и согреть немного вина, по моим венам разлилось своего рода оцепенение, чему я была только рада. Мне хотелось впасть в спячку. Внутри у меня будто что‑то умерло, как и у Лилит.

Когда я вернулась в ванную, ее веки трепетали.

– Прекратилось, – задыхаясь, проговорила она. – Кажется, прекратилось.

– Выпей это. – Я прижала к ее бледным губам чашку с вином и наклонила. Она жадно глотала. Ее лицо немного порозовело. – Лилит, мне надо тебя обмыть и уложить в постель. Я думаю, если ты ляжешь, кровотечение скорее остановится.

– Нет! Мне больно двигаться. Я посплю здесь.

– Ты упадешь с унитаза и разобьешь голову. – Видит Бог, проще было бы оставить ее там. Предстоящая необходимость снова смывать и вытирать кровь удручала. Но я должна была это сделать. Кто еще, как не я? – Ну же, давай встанем, хотя бы совсем ненадолго.

Лилит протянула мне мой крестик. Как и все остальное, он был испачкан кровью; я положила его на пол возле пустой чашки из-под вина. Она сжимала его так крепко, что крестик оставил отпечаток на ее ладони.

– Готова?

Лилит закрыла глаза и кивнула. Одной рукой она ухватилась за мое плечо, а второй прижимала к груди часы.

– Раз. Два. Три. Вверх!

Меж ее стиснутых зубов засвистел воздух. Я подхватила бумагу, чтобы придержать то, что могло выпасть из нее. И тут я обомлела.

Что‑то черное, похожее на деготь было разбрызгано по боковой стенке унитаза и темнело на дне чаши.

– О господи, Лилит, это не нормально.

– Просто отведи меня в кровать, пока я не потеряла сознание.