— Рассматривается дело штата Калифорния против Холлера. На сегодня у нас ряд ходатайств защиты — произнесла судья. — Мистер Холлер, будете выступать вы или ваш второй адвокат, мисс Аронсон?

Я поднялся, чтобы ответить.

— С позволения суда, — начал я, — сегодня мы разделим роли. Я хотел бы начать с ходатайства о прекращении дела.

— Очень хорошо, — сказала Уорфилд. — Продолжайте.

И вот тут начиналась тонкая игра. Формально я подал ходатайство об исключении доказательств, добытых неконституционным путем. Я оспаривал законность остановки автомобиля, которая привела к обнаружению тела Сэма Скейлза в багажнике моей машины. Если бы это ходатайство было удовлетворено, дело против меня, скорее всего, развалилось бы. Но трудно было поверить, что судья — даже такая справедливая, какой, по моим сведениям, была Уорфилд, — решится так подставить штат. На это я и рассчитывал, потому что и сам этого не хотел. С любым другим клиентом я предпочел бы такой исход. Но это было мое дело. Я не желал выигрывать на формальности. Мне нужно было полное оправдание.

Хитрость состояла в том, чтобы добиться полноценного слушания о конституционности самой остановки, из-за которой я и оказался за решеткой. Но нужно оно было мне прежде всего затем, чтобы вызвать офицера Милтона, положить его историю на протокол и получить ее показания под присягой. Потому что я был убежден: меня подставили, и в этой подставе, так или иначе, участвовал Милтон — сознательно или нет.

Держа распечатку ходатайства, я подошел к трибуне между столами защиты и обвинения. По пути невольно глянул в галерею и заметил, как минимум двоих журналистов, которых знал по предыдущим заседаниям. Они были моим каналом, через который я выводил свою линию защиты наружу, в мир.

Я также увидел в последнем ряду свою дочь, Хейли. Предположил, что она прогуливает занятия в университете, но сердиться не мог. Я запретил ей навещать меня в тюрьме. Не хотел, чтобы она когда-либо видела меня в тюремной робе, и даже вычеркнул ее из списка разрешенных посетителей. Суд оставался единственным местом, где она могла видеть меня и поддержать — и я это ценил. К тому же, находясь здесь, она уходила из воображаемого мира лекций и получала настоящее юридическое образование.

Я кивнул ей и улыбнулся, но, встретив ее взгляд, снова ощутил, насколько плохо сидит на мне костюм. Он выглядел чужим и каждому в зале вещал: перед вами — заключённый. Все равно что явиться в тюремной робе. Я отогнал эти мысли, поднялся на трибуну и сосредоточился на судье.

— Ваша Честь, — сказал я. — Как изложено в представленном ходатайстве, защита утверждает, что меня подставили. И эта схема сработала благодаря незаконной и неконституционной остановке полицией в ночь моего ареста. Я повторно…

— Кем установлено, мистер Холлер? — перебила судья.

Вопрос меня озадачил. Каким бы уместным он ни выглядел сам по себе, в этот момент — до завершения моей речи — он звучал неожиданно.

— Ваша Честь, это не предмет данного слушания, — ответил я. — Вопрос — в остановке и ее конституционности. Это…

— Но вы утверждаете, что вас подставили. Вы знаете, кто именно?

— Повторю, Ваша Честь, это не относится к текущему вопросу. В феврале, когда мы предстанем перед присяжными, это станет крайне актуально, но я не понимаю, почему я должен раскрывать обвинению свою теорию, одновременно оспаривая законность остановки.

— Продолжайте.

— Благодарю, Ваша Честь. Я так и сделаю.

— Это был выпад?

— Простите?

— То, что вы сказали, — это выпад в мою сторону, мистер Холлер?

Я растерянно покачал головой. Я даже не сразу понял, о чем речь.

— Э-э… нет, Ваша Честь, это не выпад, — сказал я. — У меня не было намерения вас задеть…

— Хорошо. Давайте двигаться дальше — сказала судья.

Я все еще ощущал замешательство. Судья, казалось, очень чутко реагировала на все, что можно трактовать как сомнение в ее компетенции или авторитете. Но хорошо, что мы выяснили это на ранней стадии.

— В любом случае, приношу извинения, если что-то прозвучало неуважительно, — сказал я. — Как уже отмечалось, я подал ходатайство о прекращении дела, оспаривая вероятную причину для остановки и для последующего обыска багажника автомобиля, которым я управлял. По этим вопросам необходимо провести доказательное слушание с вызовом полицейского, остановившего меня и обыскавшего машину. Я хотел бы согласовать время. Но прежде, чем мы это сделаем, есть сопутствующие вопросы. Ваша Честь, мой следователь уже пять недель безуспешно пытается поговорить с офицером Роем Милтоном — человеком, который меня остановил, — несмотря на многочисленные обращения к нему лично и в управление. Вероятно, по тем же причинам, обвинение не сотрудничает и по эпизодам ареста. С первого дня, это звено в цепочке их усилий, призванных помешать справедливому судебному разбирательству.

Берг поднялась, но Уорфилд остановила ее поднятой ладонью.

— Позвольте прервать вас, мистер Холлер, — сказала судья. — Вы только что сделали серьезное заявление. Подтвердите его сейчас же.

Я перевел дух и собрался с мыслями.

— Ваша Честь, — начал я, — обвинение очевидно не желает, чтобы я допрашивал офицера Милтона, и это видно уже из их решения пойти к большому жюри за обвинительным заключением и получить его показания тайно, вместо предварительного слушания, где я мог бы провести перекрестный допрос.

В калифорнийской практике дело о тяжком преступлении может попасть в суд после предварительного слушания, на котором судье представляются доказательства наличия вероятной причины, а обвиняемый предстаёт перед судом. Альтернатива — передать материалы большому жюри присяжных и просить вынести обвинительное заключение. Именно так поступила Берг. Ключевое различие: предварительное слушание открыто, и защита вправе допрашивать свидетелей, а большое жюри работает втайне.

— Обращение к большому жюри — вполне допустимая опция для обвинения, — заметила Уорфилд.

— И она лишает меня возможности допросить моих обвинителей, — сказал я. — В ночь моего ареста на офицере Милтоне, согласно регламенту полиции, была нагрудная камера, и эту видеозапись нам не предоставили. Я также отмечал наличие видеокамеры в патрульной машине — ее запись нам тоже не передали.

— Ваша Честь? — Дана Берг встала. — Штат возражает против манеры ведения дела защитой. Он превращает ходатайство о сокрытии улик в ходатайство о раскрытии доказательств. Я в замешательстве.

— Я тоже, — сказала Уорфилд. — Мистер Холлер, я позволила вам защищать себя, потому что вы опытный юрист, но вы все больше напоминаете дилетанта. Пожалуйста, придерживайтесь правил.

— Тогда и я в замешательстве, Ваша Честь, — ответил я. — Я подал юридически безупречное ходатайство об аннулировании результатов необоснованного обыска. Бремя доказать законность обыска — на мисс Берг. Однако офицера Милтона я в зале не вижу. Обвинение не готово на уступки, мисс Берг не готова возражать по существу. Вместо этого она демонстрирует возмущение — будто я должен верить ей на слово.

— Ваша Честь, я прошу назначить доказательные слушания и возможности подготовиться к нему после получения положенных мне материалов. Я не могу полноценно обосновать ходатайство о прекращении дела, пока обвинение нарушает по нему, правила раскрытия информации. Прошу суд снять вопрос на сегодня, обязать обвинение выполнить свои обязательства по раскрытию и назначить слушание на дату, к которой будет обеспечена явка свидетелей, включая офицера Милтона.

Судья перевела взгляд на Берг.

— Я знаю, что у нас есть ходатайство об открытии дела мистера Холлера, — сказала Уорфилд. — Но что по только что упомянутым пунктам? Видео с нагрудной камеры и из патрульной машины. Они уже должны были быть переданы.

— Ваша Честь, — сказала Берг, — у нас возникли технические трудности с передачей…

— Ваша Честь, — взорвался я, — они не могут теперь прятаться за «техническими трудностями»! Меня арестовали пять недель назад. На кону моя свобода, и ссылаться на технику как на причину нарушения моих процессуальных прав — вопиющая несправедливость. Они блокируют мне доступ к Милтону. Ясно и просто. Сначала — выбор большого жюри вместо предварительного слушания, теперь — повторение того же приема. Я не отказывался от права на ускоренный суд, а обвинение делает все, чтобы тянуть время.