На это мне и впрямь нечего было ответить.

— Послушайте, в этом процессе на кону — жизнь моей клиентки, у которой маленький сын. И у нее пытаются отнять все. Я не намерен…

— Да пошел ты! Может, она действительно это сделала. Здесь речь идет о двух совершенно разных вещах. У меня нет никаких доказательств. Вообще ничего. Так что оставьте меня, черт вас дери, в покое. Жизнь вашей клиентки. А как насчет моей жизни? Я тоже не хочу умирать.

Я печально покачал головой:

— Я не могу оставить вас в покое. Завтра вы выступите в качестве моего свидетеля. Вы можете отказаться отвечать на вопросы. Можете даже прибегнуть к Пятой поправке, если вы совершали какие-нибудь преступления. Но вы там будете. И они там будут и сочтут, что вы представляете для них проблему. Лучшее, что вы можете сделать, — это все выложить, Доналд. Расскажите — и вы защищены. Пять, десять лет — они никогда не смогут вам ничего сделать, потому что будет существовать протокол.

Дрисколл уставился на пепельницу, полную мелких монет, которая стояла на кофейном столике, но видел он перед собой что-то другое.

— Может, мне привести с собой адвоката? — сказал он.

Мы с Циско переглянулись. Это было именно то, чего я хотел меньше всего. Свидетель со своим собственным адвокатом всегда плохо.

— Конечно. Прекрасно. Если у вас есть адвокат, приводите. Но никакой адвокат не остановит процесс. Повестка пуленепробиваема, Доналд. Адвокат сдерет с вас тысячу за попытку отмазать от нее, но ничего не выйдет. Судья только разозлится на вас за то, что вы отнимаете у него время.

У меня в кармане зажужжал телефон. Рановато для воскресного утра. Я достал аппарат и посмотрел на дисплей: Мэгги Макферсон.

— Подумайте о том, что я вам сказал, Доналд. Мне нужно ответить на звонок, я скоро вернусь.

Я вышел в кухню, на ходу нажимая кнопку «принять».

— Мэгги? Что-то случилось?

— Да нет. Почему что-то должно случиться?

— Не знаю. Просто сейчас еще довольно рано для воскресенья. Хейли еще спит?

Для моей дочери воскресенье всегда было днем наверстывания недосыпа. Если ее не разбудить, она могла проспать до полудня.

— Разумеется. Просто, поскольку ты сам вчера не позвонил, я хотела узнать: кино не отменяется?

— Э-э…

Я смутно припомнил, что в пятницу, в кабинете Мэгги, пообещал сводить дочь в кино.

— Значит, ты занят.

В ее голосе зазвучала Интонация. Осуждающая, смешивающая тебя с дерьмом Интонация.

— В настоящий момент — да. Я на Лонг-Бич, беседую со свидетелем.

— Значит, никакого кино? Так ей и сказать?

Из гостиной доносились голоса Циско и Дрисколла, но сейчас у меня в голове было совсем другое, так что слов я не разбирал.

— Нет, Мэгги, не говори ей этого. Просто я не знаю точно, когда освобожусь. Дай мне закончить здесь, и я позвоню. Это будет раньше, чем она проснется. Ладно?

— Ладно, подождем.

Она повесила трубку прежде, чем я успел ответить. Сунув телефон в карман, я огляделся. Впечатление было такое, что кухня в этой квартире — наименее используемое помещение.

Когда я вернулся в гостиную, Дрисколл по-прежнему сидел на диване, а Циско по-прежнему стоял рядом, чтобы успеть предотвратить попытку побега.

— Доналд только что рассказывал мне, как он мечтает дать показания, — сказал он.

— Это правда? Что заставило вас изменить свое решение, Доналд?

Пройдя мимо Циско, я встал напротив Дрисколла. Тот поднял голову, пожал плечами, потом кивнул в сторону Циско:

— Он сказал, что вы ни разу не потеряли ни одного свидетеля и что, если дойдет до дела, он знает людей, которые смогут справиться с их людьми без труда. Я ему вроде как поверил.

У меня перед глазами моментально возникла картина: темная комната в клубе «Святых», я постарался побыстрее стереть ее из памяти.

— Ну да, он прав, — кивнул я. — Значит, вы согласны сотрудничать?

— Да. Я расскажу вам все, что знаю.

— Отлично. Тогда почему бы не начать прямо сейчас?

В начале процесса Фриман успешно отстранила мою помощницу Аронсон от участия в качестве второго номера за столом защиты — на том основании, что она числилась в списке свидетелей. В понедельник утром, когда пришла очередь Аронсон давать показания, прокурор попыталась еще раз дать ей отвод, ссылаясь на то, что ее показания не имеют отношения к делу. Первый ее протест я оспорить не мог, но что касается второго, то тут все боги юриспруденции были на моей стороне. На моей же стороне был и судья, который оставался у меня в долгу за то, что ранее в спорных случаях принял два критически важных решения в пользу обвинения.

— Ваша честь, — сказал я, — этот протест нельзя назвать честным со стороны прокурора. Штат перед лицом присяжных выдвинул в качестве мотива преступления, предположительно совершенного моей подзащитной, то, что жертва была причастна к отъему ее дома. Якобы моя клиентка разъярилась, пришла в отчаяние и потому убила. На этом зиждется все обвинение. Поэтому сейчас возражать против дачи показаний свидетельницей, которая может представить подробности дела, с их точки зрения, послужившего причиной преступления, на том основании, что эти показания не относятся к данному процессу, в лучшем случае пикантно, в худшем является верхом лицемерия.

Судья не стал терять времени на пространные рассуждения:

— Отвод свидетельницы отклонен. Введите присяжных.

Как только жюри и Аронсон оказались на своих местах, я начал прямой допрос с просьбы прояснить, почему свидетельница является экспертом со стороны защиты по вопросу об отъеме дома у Лайзы Треммел:

— Мисс Аронсон, вы ведь не были официальным адвокатом по делу об отъеме дома Лайзы Треммел, не так ли?

— Нет, я была вашей помощницей.

Я кивнул.

— И в этом качестве вы делали всю работу, между тем как мое имя лишь фигурировало в виде подписи на документах, верно?

— Да, верно. Почти все документы по этому делу составляла я и поэтому была глубоко вовлечена в него.

— Это общепринятая практика для помощника-первогодка в юридической фирме?

— Думаю, да.

Мы обменялись улыбками. Дальше я шаг за шагом провел ее через все ипотечное дело Лайзы. Я никогда не считал, что следует приспосабливаться к жюри, но в выражениях, доступных всем, доносить до присяжных самые разные предметы — от смысла деятельности биржевых маклеров до психологии «футбольных мамаш» — приходится, ибо каждое жюри состоит из двенадцати умов, вызревших на разном опыте. И всем надо рассказать одну и ту же историю. А шанс у тебя только один. В этом состоит трюк. Двенадцать умов — одна история. И это должна быть история, которая окажет воздействие на них всех.

Обозначив финансовые и юридические аспекты, с которыми столкнулась моя клиентка, я перешел к тому, по каким правилам вели игру «Уэстленд» и его представитель — компания «АЛОФТ инкорпорейтед».

— Итак, получив это дело, что вы предприняли в первую очередь?

— Как вы мне велели, я проверила все даты и детали. Вы сказали, что всегда в первую очередь следует убедиться, что истец имел право возбудить дело, в данном случае — что институт, предъявивший иск об отъеме дома, действительно имел право его предъявлять.

— Но разве в данном случае это не очевидно? Треммелы добросовестно вносили банку «Уэстленд» деньги в погашение ипотечного залога в течение почти четырех лет, но потом их постигли финансовые трудности, и они платить перестали.

— Не обязательно. В середине двухтысячных ипотечный бизнес резко обрушился. Слишком много ипотечных кредитов было выдано, затем реструктурировано и перепродано столько раз, что в ряде случаев цепочку передачи прав невозможно отследить. В нашем случае существенного значения не имело, кому Треммелы вносили свои ипотечные выплаты. Имело значение то, какое юридическое лицо законно владело правом на их ипотечный залог.

— Хорошо. И что вы обнаружили, проверив все даты и детали по делу об ипотечном залоге Треммелов?